Пирамида, стр. 60

Я почувствовал, что опять безнадежно запутываюсь в своих шатких рассуждениях. Видно, такой уж сегодня выдался день, что мне постоянно приходится расписываться в своей несостоятельности.

И день этот никак не хотел заканчиваться. Не было еще и девяти часов, и я не мог найти себе места. Хотелось видеть Ольфа, но я помнил, как он обиделся сегодня, и не шел к нему. А когда он заявился ко мне, рот у меня сам собой расплылся в широчайшей улыбке.

— Ну что, Матильда, сгоняем в блиц?

— Давай.

Ольф играл гораздо лучше меня и, как правило, давал мне минуту форы. На таких условиях я обычно с трудом выигрывал у него одну партию из трех. У Ольфа была одна странная особенность — чем хуже у него было настроение, тем сильнее он играл. Сегодня, если судить по счету — через полчаса он был уже шесть — ноль в его пользу, — Ольф был настроен, как никогда, скверно. Выиграв восьмую партию, он молча добавил мне еще минуту, но и это ничего не изменило — я проиграл еще четыре партии и, получив очередной мат, остановил часы и смешал фигуры.

— Озверел ты, что ли? Опять со Светкой поругался?

— Во-первых, не поругался, а поссорился, — невозмутимо сказал Ольф, заново расставляя фигуры. — Ругаются мужики, алкоголики и домоуправы, а интеллигенты, тем более кандидаты наук, только ссорятся. О докторах я уже не говорю, те вообще выясняют отношения почтительным шепотом. Особенно Шумилов. А во-вторых, — почему «опять»? Тебе кажется, что мы слишком часто ссоримся?

— По-моему, не так уж и редко, если судить по вашим физиономиям.

— Можно подумать, что вы с Асей совсем не ссоритесь.

— В том-то и дело, что нет.

— Ты серьезно?

— Да.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему не ссоритесь?

— Не знаю.

— Скверно… Какой счет?

— Двенадцать — ноль.

— Давай еще сгоняем, авось какую-нибудь хилую половинку и заработаешь.

— Да иди ты… А что скверно — что не знаю или что не ссоримся?

— И то и другое… Давай-давай, садись, ставь.

— Ладно, только последнюю… Ты что, всерьез думаешь, что муж и жена должны ссориться?

— Обязаны. — Ольф со стуком перевел часы. — Не ссорятся только люди идеальные или ненормальные. Впрочем, это почти одно и то же.

— Есть еще третий вариант.

— Какой?

— Когда муж и жена равнодушны друг к другу. Не совсем, конечно, но более или менее.

— У вас не тот вариант.

— Надеюсь.

— У тебя конь висит… Что значит «надеюсь»?.. — Ольф внимательно посмотрел на меня и спросил: — Кстати, ты уже наметил, кого посылать в Новосибирск?

— Еще нет.

В Новосибирске была группа, работавшая над сравнительно близкой нам темой, и мы поддерживали с ней постоянную связь — все время приходилось следить, чтобы не залезть на чужую территорию. Однажды я уже ненадолго летал в Новосибирск. А после эксперимента, чем бы он ни закончился, предстояло основательно увязать все результаты. Я уже решил, что сначала поедет кто-то из ребят, скорее всего Савин или Воронов, а потом, если нужно будет, полечу сам. И вот Ольф сказал мне:

— Знаешь что, давай-ка я поеду туда.

— Но ведь там работы месяца на два.

— Вот и хорошо.

— А как на это Светлана посмотрит?

— Отрицательно, — спокойно сказал Ольф.

— Вы же собирались вместе поехать в отпуск.

— Поедем позже.

— Зачем тебе это нужно?

— Значит, нужно.

— Что, так плохо у вас?

Ольф закурил и, разглядывая меня так, словно я был каким-то недоразвитым эмбрионом, спросил:

— Слушай, Матильда, уж не решил ли ты, что мне крупно не повезло в семейной жизни? Только честно.

— Иногда мне кажется, что да.

— Так вот пусть тебе не кажется. И уж если говорить прямо, иногда мне кажется, — с нажимом сказал Ольф, — что у вас с Асей куда менее благополучно, чем у нас, несмотря на всю вашу внешнюю идиллию и наши ссоры.

Его слова неожиданно сильно задели меня. Ольф, видимо, заметил это и примирительно сказал:

— Извини. Если тебе неприятно — не будем говорить об этом.

— Ну почему же, — не слишком уверенно сказал я. — Просто не понимаю, с чего это пришло тебе в голову.

— Ничего конкретного, если не считать, что я довольно хорошо знаю тебя. И вижу кое-что, чего другие не видят.

— Что именно?

Ольф помолчал и уклончиво сказал:

— Об этом потом, сначала я объясню, почему мне нужно уехать. Вовсе не потому, что у нас так плохо складываются отношения, как ты думаешь. Просто иногда полезно ненадолго разъехаться, а то слишком уж… привыкаешь ко всему. Но из этого вовсе не следует, что мы надоели… или разлюбили друг друга, — неловко сказал Ольф. — Хотя сейчас понятие «любовь», естественно, выглядит несколько иначе, чем в первый год нашей жизни.

— Естественно?

— Вот именно. Мы почему-то ни разу толком не говорили об этом, и зря, наверно…

Ольф так внимательно смотрел на меня, что я понял: к этому разговору он готовился давно и беспокоят его действительно не свои семейные дела, а именно мои.

— Значит, ты считаешь, что как раз у тебя все нормально, а у меня нет?

— Не совсем так… Но я знаю, когда и что у нас не ладится и во что это может вылиться… И что надо делать. А ты, похоже, не знаешь.

— Вот как… И ты решил поучить меня уму-разуму…

— Если тебе не хочется говорить об этом — давай не будем.

Мне действительно не хотелось заводить этот разговор, но интонация Ольфа насторожила меня. Кажется, он и в самом деле считал, что мои дела неважны. Открытие не слишком приятное…

— Ну что ж, — не сразу сказал я, — давай поговорим… Почему ты думаешь, что у нас с Асей… не все ладно?

— Я не знаю, Димыч. Я уже говорил, что никаких конкретных доказательств у меня нет — внешне ваши отношения выглядят идеально. Но даже это меня настораживает. А главное — у меня часто бывает ощущение, что ты… не очень-то счастлив. И что дело здесь именно в ваших с Асей отношениях. Ваша идеальная, архимодерновая семья, с полным доверяем друг к другу, без всяких намеков на ревность, с почти абсолютной самостоятельностью каждого из вас — это вовсе не семья. У вас, мне кажется, нет того самого главного, что должно связывать любящих друг друга людей…

— Что ты имеешь в виду? Детей?

— Не только, хотя это, я думаю, главное.

— Значит, дети — это и есть то самое главное, что связывает все семьи?

— Я этого не сказал. Но, по-видимому, без детей семья теряет половину смысла. Я думаю, рано или поздно семья без детей… — Ольф замялся, подыскивая слово, и твердо закончил: — превращается просто в сожительство.

— Даже так…

— Я не знаю, как объяснить, Димыч. Я сам понял это только после рождения Игорька. И теперь я знаю, что какие бы неурядицы у нас ни случились, но главного, что связывает нас, и связывает очень прочно, я не сомневаюсь в этом, — они не затронут. И Светлана это тоже хорошо чувствует.

Я слушал Ольфа — лицо у него было очень серьезное, и то отвратительное чувство беспомощности, которое сегодня уже не раз приходило ко мне, снова овладело мной. И я даже не успел удивиться, что так ошибался в отношении Ольфа и Светланы, потому что тут же возник неприятный вопрос: в чем я еще ошибаюсь? На несколько секунд я совсем перестал слышать Ольфа, и вдруг словно издалека донесся его голос:

— …и вот что меня беспокоит — мне кажется, что ни ты, ни Ася не то что не понимаете, что вам надо менять свою жизнь, а… не видите необходимости в каких-то изменениях. Вы словно в каком-то промежуточном состоянии…

Я прямо-таки уставился на Ольфа, удивленный его проницательностью. «В промежуточном состоянии» — точнее вряд ли скажешь.

— Может быть, я и ошибаюсь, — Ольф смешался под моим взглядом, — или слишком упрощаю, но иначе я никак не могу объяснить, почему вы так долго не можете устроить свою жизнь.

А действительно, чем это еще можно объяснить?

Лицо Ольфа вдруг стало расплываться передо мной, голос зазвучал невнятно, а фигура его сделалась большой и бесформенной. Я испугался этого непонятного помрачения, резко дернулся в кресле и увидел, как быстро и бесшумно поднялась эта большая фигура, и рука Ольфа крепко ухватила меня за плечо.