Двое из ларца, стр. 51
— А за-ахадити к на-ам на агане-ек… — негромко пропел он под шум душа, сел на закрытую крышку унитаза, отвинтил пробку с захваченной из сумки пластиковой фляги со стратегическим запасом коньяка, нетронутого аж еще с того времени, когда он отхлебывал из нее, сидя на железном полу вагонного тамбура, сделал хороший глоток, закурил сигарету и стал ждать.
Прошла минута.
Две.
Три.
Гурский докурил сигарету, потушил ее под краном и бросил в корзину для мусора.
«А может, это все-таки и не он вовсе, а? — зашевелились сомнения. — А я сижу тут, как этот… как последний пенделок».
Он встал и приложил одно ухо к запертой двери ванной, заткнув другое пальцем, чтобы не мешал прислушиваться шум льющейся из душа воды.
Тишина.
И вдруг ухо уловило какой-то легкий шорох. Потом еще.
Адашев-Гурский осторожно вытащил из кармана и свободно свесил вдоль бедра носки с засунутой в них увесистой пепельницей. Тело его напряглось, словно это он сам прокрадывался в чужой номер, стараясь ничего не задеть в полумраке, не издать ни малейшего звука, он даже перестал дышать. Так нинзя стелится, сливаясь с тенью, пробираясь в логово врага.
И вдруг тишина взорвалась.
Практически одновременно раздались: скользкое шварканье и звук упавшего тела, сдавленное яростное ругательство, звон разбитого стекла, сухое щелканье разлетающихся по комнате и отскакивающих от стен жестких пластиковых шариков и еще какой-то отчетливый короткий, неприятно костяной стук.
«Это же он небось башкой…» — болезненно сморщившись, догадался Гурский.
— Кто там? — крикнул он через дверь. — Я сейчас, только оденусь. Вы там осторожнее, у меня шарики рассыпались…
Подождал еще минуту, потом подергал за ручку двери и хлопнул по ней ладонью:
— Вот черт! Секундочку, сейчас, тут задвижку заело.
Наконец, сосчитав до десяти, открыл дверь и вышел в маленький коридорчик, ведущий от распахнутой входной двери в гостиную.
— Двери за собой закрывать надо, — ворчливо сказал себе под нос, плотно притворил и запер на замок дверь номера.
Аккуратно переступая через шарики, Александр подошел к окну и, распахнув шторы, огляделся: тяжелое кресло на колесиках отлетело к телевизионной тумбочке и разбило ее стеклянную дверцу, стол опрокинулся, куртка валялась на полу.
Гурский поднял куртку и проверил карманы — трубки не было. Присел на корточки и тщательно осмотрел пол. Кроме бесчисленных разноцветных шариков, закатившихся в самые укромные углы, и осколков стекла на полу ничего не валялось.
Трубка исчезла.
«Сокол ты мой, — благодарно подумал о парне Гурский. — Нинзя ты мой ушибленный…»
Подошел к телефону, набрал номер и, услышав заспанный голос Волкова, сказал:
— Привет, Петька, извини, что разбудил, я сегодня вылетаю.
— Все понял, встречу.
— У меня рейс…
— …все-все, Саня, я сплю. Я все понял, не волнуйся. Пока, — и Петр отключил телефон.
— Ну, все так все, — Александр положил трубку на аппарат, сделал шаг и, наступив нечаянно на подвернувшиеся под ногу предательские шарики, поскользнулся, взмахнул, пытаясь сохранить равновесие, в воздухе одной рукой, другой удерживая открытую фляжку, и растянулся на полу во весь рост, больно ударившись локтем. Взглянул на фляжку — левая рука удерживала ее в идеально вертикальном положении, ни одной капли коньяка из горлышка не расплескалось.
Адашев-Гурский приподнялся на здоровом локте, переложил коньяк в ушибленную руку, сделал несколько больших глотков, поставил флягу на пол, лег на спину, закрыл глаза и, вздохнув, сказал вслух:
— Мы собой довольны.
Глава 44
В пятницу поздним вечером Волков ехал в аэропорт.
Неделя прошла с того дня, как Адашев-Гурский отправился за трубкой, которая, возможно, была ключом ко всей истории. Добыл ее Александр или возвращался с пустыми руками — этого Петр не знал, ибо не стал задавать вопросов по телефону, который сам же специально подставил для прослушивания. Он нарочно оборвал разговор, чтобы ничего не подозревающий друг опять ненароком чего-нибудь не ляпнул.
По интонациям Гурского догадаться об успехе или провале экспедиции было невозможно. Он вообще был скуп на внешние проявления эмоций, никогда не демонстрируя крайние их состояния, и люди, мало его знавшие, полагали, что такие чувства, как восторг или отчаяние, вовсе никогда не продуцируются этой холодной, чуть сонной душой сноба. Возможно, так оно и было на самом деле. Даже в юношеских драках, на памяти Петра, Гурский был молчалив, расчетлив, но беспощаден.
«Да, неделя прошла, — думал Петр, направляясь к выезду из города на Киевское шоссе. — Сегодня пятница уже, а я его в четверг провожал. Везет он трубку — есть еще какие-то шансы. Нет — сливай воду. Все. Тупик».
За последние два дня произошли события, окончательно оборвавшие ниточку, которая, казалось, способна была привести Волкова к цели. И хоть события эти он спровоцировал сам, совершенно сознательно, но в глубине души таилась надежда — они не будут финалом, вскроются за ними еще какие-то факты, имена, события, обнажатся, наконец, те потаенные пружины, что, распрямляясь, двигали ситуацию к непонятному нападению на старика, с которого и началась вся эта кутерьма.
Собственно, смерть отца Ирины Гольдберг и была той загадкой, которую он должен был разгадать. За это ему деньги и платили. А все остальное… Но поскольку совершенно никаких следов вроде не просматривалось, Петр и полез в темную чащобу наугад, вслепую.
Так загонщики, обложив участок леса, где, предположительно, обитает зверь, идут цепью, молотят палками по стволам деревьев, орут и улюлюкают, загоняя его на притаившегося на номере стрелка. Только в данном раскладе и загонщиками, и стрелком одновременно был сам Волков.Вот так обстояли дела на тот момент, когда Волков, оставив машину на парковке, вошел в здание аэропорта.
Глава 45
Адашев-Гурский появился вместе с другими пассажирами в небольшом зале прибытия совершенно вымотанным, небритым, с темными кругами вокруг запавших глаз и совершенно трезвым. Увидев Волкова, он улыбнулся.
— Привет от старых штиблет…
— Здорово, — протянул руку Петр. — Зачем усы сбрил, дурик? И чего не пьяный такой?
— Так надо.
— А акрофобия?
— Присутствует. Но превозмог усилием. воли.
— Ну что, как дела?
— Сейчас, — Гурский окинул взглядом зал. — С нашего рейса уже выходил кто— нибудь?
— Да нет вроде… А что? Бабу потерял?
— Куда же он девался? Ведь со мной летел.
— Ну вот, уже мужиков клеишь.
— Ладно, потом. Пойдем, сумку мою заберем.
Они перешли в другой зал, получили багаж и не спеша направились к машине. Гурский украдкой оглядывался по сторонам.
— Кого ты ищешь-то?
— Да видишь ли… — Александр достал сигарету и с наслаждением закурил. — Хоть покурить-то по-человечески, а то все тайком, в сортире. Знаешь, сколько я летел? Пятнадцать часов! Девять часовых поясов. Думал, сдохну. Да еще трезвый.
— Причину назови, — Петр выруливал со стоянки.
— Конкурирующая фирма делегировала своего представителя, я тебе говорил. Соперник играл грязно, демонстрировал неспортивное поведение. Вплоть до пинков под зад перед открытой дверью вагона движущегося курьерского поезда. Я его на Камчатке переиграл, дурилку подсунул, но… Мало ли что. Он позвонить мог, уточнить у начальства, может, настоящая-то трубка особую примету какую-нибудь имеет, мы же не знаем. Слушай, а у тебя хряпнуть нет? Башка разламывается.
— В «бардачке».
Гурский вынул из перчаточного отделения маленькую плоскую фляжку коньяку.
— Ну вот. А летели мы назад вместе, одним рейсом. Он же думал, что я его в лицо не знаю. Он, правда, в переднем салоне, а я в хвост пошел, там безопаснее по статистике. И пустой он был совершенно, я думал, покурить тайком удастся. А там…
— Что?
— В последний момент полный салон цыган набился. Представляешь? Ну полная жопа огурцов… С сумками, с детьми, галдят, младенцы орут! А «ромалэ», чтобы их перекричать, еще громче орут через весь салон. И причем почему-то по-польски… А еще говорят, что Аэрофлот — летающий Гулаг. Это,