Преторианец, стр. 54

– В яму его или в клетку? – осведомился Киклоп угрюмо.

– В яму! – твердо сказал Квиет.

Киклоп засопел и поднял факел повыше. Деревья парка расступились, открывая искусственный грот. Из темноты донесся рык. Великан провел Лобанова мимо, подтащил к краю глубокой ямы-цистерны, куда собиралась дождевая вода. Стенки цистерны были облицованы плитками мрамора, а до дна свет факелов не доставал.

– Прыгай! – скомандовал Киклоп. Квиет и Цельс одинаково повели мечами, словно указывая траекторию. «Налево пойдешь – на меч попадешь, – мелькнуло у Сергея в голове, – направо пойдешь – другого меча не минуешь… Шагай прямо, добрый молодец!» Лобанов прыгнул и приземлился по всем правилам, четырьмя метрами ниже, на холодном каменном дне, засыпанном лежалой листвой. Видать, забросили цистерну.

– Давай своих зверяток! – хохотнул Квиет.

Киклоп пробурчал что-то в ответ и удалился.

– Зара! Бара! – донесся его повелительный рев. – Ко мне!

– Пошли, Лузий, – сказал Цельс нетерпеливо, – времени жаль!

– Пошли, – согласился Квиет, – все равно ничего не видно…

Консуляры ушли, и стало темно. И тихо. Сергей поднял глаза к звездному небу и вдруг заметил шевеление на краю цистерны. Две пары зеленых фосфорических глаз засветились в темноте. Леопарды!

Лобанов опустился на колени, сложил руки и закрыл глаза. Есть один прием в богатом арсенале панкратиона, как раз для таких случаев… «Отражение крокодила». Если уж на рептилий действует, то на млекопитающих точно должен повлиять!

Главное, не думать ни о чем. Не испытывать никаких чувств, особенно страха. Даже промелька боязни не должно быть!

Сергей отрешался от земного, входя в то состояние, когда душа отделяется от тела. Он закаменел, забывая все о себе и мире, даже имя свое. Концентрированный поток мысли, ничем не замутненный, кружил в голове, питая ауру, – она чуть светилась надо лбом Сергея, похожая на оселок.

Зара и Бара мягко спрыгнули в цистерну и взревели дуэтом, кидаясь в атаку. И тогда Сергей открыл глаза. Леопарды, скаля страшные зубастые пасти, затормозили всеми лапами, скуля и фыркая, – на них тяжело и упорно смотрел Черный Зверь, чудовищный и могучий. Зверь сидел спокойно, раскованно, удобно. Он не угрожал, но глаза его светились грозным огнем Силы и Власти. И леопарды покорились. Хищные кошки, одним ударом лапы проламывавшие череп лошади, подползли к Сергею на брюхе и принялись лизать его руки горячими шершавыми языками. Лобанов милостиво позволил им это.

Краешком сознания он увидел на краю цистерны Киклопа, широко разинувшего рот и пучившего единственный глаз. Потом света прибавилось. Подбежала Авидия и ее рабы – Юст, Бланд, Мурран, Венуст, Эпафра, Мутат Коммун, Фирм, Филокал. Все они держали факелы, ярко освещая яму, и стенали: «Чудо! Чудо!»

Киклоп живенько спустил в цистерну бревно с набитыми перекладинами. Лобанов погладил леопардов по бархатистым загривкам, медленно встал и ступил на шаткую лестницу. Мышцы его были скованны и плохо слушались, он настолько перевоплотился в Черного Зверя, что хотелось выпустить когти и подергать кончиком хвоста.

Сергей вылез и сел на землю. Образ покидал его, возвращалась память, стали доходить звуки и цвета. А вот сил не было. Лобанов столько энергии затратил на «отражение крокодила», что сам себе казался бездыханным мертвяком. Авидия кинулась к нему, плача и шепча: «Чудо! Он свят!» – но Сергей оставался безучастен. Обритый наголо раб стал на колени и опустил руку в цистерну – видать, сомневался в хищности леопардов. Зара или Бара тотчас же развеяла его сомнения – леопардиха сиганула вверх и ляскнула зубами в сантиметре от опущенной руки. Раб с криком отдернул конечность, упал и перекатился на спину.

– Верую, верую! – промычал Киклоп, тараща глаз на Сергея.

– Уходить надо! – деловито сказал один из рабов, кажется, Коммун.

– Расскажем братьям о чуде явленном! – горячо одобрили и поддержали предложение товарища Коммуна другие рабы и сама Авидия Нигрина.

– Идемте, – сказал Киклоп и повел всех за собой, в грот. За входом, оплетенным виноградными лозами, тянулся узкий коридор.

Пройдя его, вся компания вышла в продолговатый зал, доверху забитый всяким хламом, – расколотыми изваяниями, ломаной мебелью, тряпьем, железяками. А в глубине грота блестели прутья решетки. Пахло кошками.

Лобанов шагал со всеми нетвердой походкой пьяного или смертельно уставшего человека. Его догнала Авидия, за ней горбатой тенью скользил Киклоп.

– Сергий! – воскликнула Авидия.

Она порывисто бросилась к Лобанову, замерла и вот, отбросив все сомнения, кинулась ему на шею, крепко обнимая и целуя, неумело, но жарко.

– Авидия…

– Свят, свят… – бормотала она, задыхаясь. – Ты что, ты сбежал из школы?

– Что ты! – слабо улыбнулся Сергей. – Я уже рудиарий. Я теперь служу у префекта претории Аттиана…

– Ой, как хорошо… – простонала Авидия, и неясно было, что же девушке понравилось – то ли новое место службы Лобанова, то ли святость его. То ли вкус поцелуя…

Киклоп одобрительно заворчал и сказал:

– Долго здесь оставаться нельзя, надо скорее уходить в гипогеи! [105]

– Да, да… – томно сказала Авидия и встряхнулась. – Пошли! Киклопик!

– Я уже… – проворчал великан.

Авидия прошла в пустую клетку, и Киклоп руками расчистил пол, усыпанный толстым слоем соломы. Под соломою показался квадратный люк. Великан поднял его за вделанное кольцо и сделал приглашающий жест.

– Я первый! – сказал Лобанов.

Он взял факел, переданный Киклопом, и стал спускаться вниз по крутым ступеням, погружаясь в затхлый воздух катакомб, пристанище мертвых и христианский схрон.

Глава 8

Наклонный сход уводил под землю метров на десять, в темноту и подвальный холод. Блики от трещащих факелов метались по черноватому, зернистому туфу. Потом был поворот под арку, на первый ярус галерей. Стало повеселее, светлее даже – стены, беленные известкой, не приглушали яркость огня. Лобанов шагал впереди, Авидия шла рядом с ним, держась за руку, следом беззвучно ступал Киклоп, а рабы шумною толпой топотали сзади.

– Это гробница брата Калеподия, – сказала Авидия Нигрина, – вот и могила его! – Она притронулась к плите, замуровывавшей локулу, прямоугольную нишу в стене. – Он позволил общине хоронить здесь призывающих имя божье, [106] и братья углубились на пять ярусов! Отсюда до самой нижней капеллы… примерно полсотни локтей. [107]

– А вас тут не шугают? – поинтересовался Сергей.

– Что ты! Община наша… она как погребальное общество, и нас охраняет закон! Ну а то, что мы тут собираемся на трапезы в день Господень, [108] молимся, слушаем мудрых… Это уже наше дело!

Сергей присмотрелся – он шел по кладбищу. Могилы христиан находили себе место повсюду – в стенных локулах, в ямах в полу – они назывались «формы», были и ниши с ямами, и отдельные склепы-крипты.

«Эгип, ты будешь жить вечно!» – обещала надпись на могильной плите. «Виктория, покойся с миром и Христом», – скорбно увещевала другая. «Пусть Господь укрепит твой дух», – желала третья. «Твоя жизнь в Боге» – утверждала четвертая. И сколько их тут было… Ой, да ну!

Неровные стены расписывались любительскими фресками, перенасыщенными богатой символикой: буквами альфа и омега для обозначения начала и конца, иксом, обозначающим крест, трезубцем – видимо символом троицы, ягненком, дельфином и рыбой, знаменующими Христа, голубкой как пометой души. Хлебы изображали причастительную трапезу, пчела – непорочное зачатие. И еще, и еще – якорь, феникс, павлин, петух, агнец, лев, оливковая ветвь, лилия, лоза виноградная…

– А кто у вас главный? – полюбопытствовал Сергей.