Аластор-2262, стр. 42

– Грехи старментеров тяжки настолько, что страдания их вполне заслуженны.

– Между прочим, – спросил один из приятелей лорда Генсифера, – какая именно из группировок старментеров взяла на себя ответственность за этот налет?

– Они даже и не пытались делать из этого тайны, – ответил Акади. – Мы привлекли к себе особое внимание Загмондо Бандольо – Загмондо-Неистового, столь же подлого и коварного, как и любой другой из главарей пиратов.

Глиннесу это имя было знакомо. Гвардия уже давно охотилась за Загмондо Бандольо.

– Бандольо – страшный человек. Ему неведомо милосердие.

– Говорят, что старментером он стал ради забавы, – заметил Акади. – Говорят также, что в Скоплении он скрывается под добрым десятком фальшивых обличий и что мог бы жить вечно с тех богатств, которые добыл.

В кают-компании воцарилось тягостное молчание. Вот оно, зло такого вселенского масштаба, что при мысли о нем невозможно не ужаснуться.

– В нашей префектуре завелся лазутчик, – сказал Глиннес, – кто-то, у кого настолько близкие отношения со всеми здешними аристократами, что ему известен истинный уровень богатства каждого из них.

– С подобным утверждением нельзя не согласиться, – произнес Акади.

– Кто же это мог быть? – как бы размышляя вслух, произнес лорд Генсифер. – Кто же это мог быть?

Все присутствующие глубоко призадумались над этим вопросом, и у каждого сложились свои собственные соображения на сей счет.

Глава 16

«Танхинары», победив «Карпаунов», оказали себе медвежью услугу. Поскольку Загмондо Бандольо и его старментеры забрали все средства, которыми они располагали, команда осталась без озола за душой, а из-за того, что команда в последней встрече продемонстрировала истинные свои возможности, Перинда оказался не в состоянии организовать для нее тысячеозоловые или двухтысячеозоловые встречи. А для того, чтобы вызвать на поединок какую-нибудь десятитысячеозоловую команту, у «Танхинар» просто не было обязательной в таких случаях крупной суммы залога.

Через неделю после игры с «Карпаунами» игроки команды собрались на острове Рабендари и Перинда объяснил печальное состояние дел.

– Я нашел только три команды, пожелавшие встретиться с нами, но ни одна из них не хочет рисковать своей шейлой за сумму, меньшую десяти тысяч озолов. И второй вопрос: у нас нет шейлы. Дьюссана, похоже, привлекла к себе внимание некоего лорда, что, естественно, тешит его самолюбие. Теперь ни она, ни Тамми не хотят подвергнуть ее драгоценную кожу риску выставления на всеобщее обозрение.

– Значит, – воскликнул Лючо, – для Дьюссаны любовь к хассэйду никогда не была на первом плане!

– Естественно, нет, – произнес Уорхаунд. – Она ведь треванка. Кто-нибудь из вас видел играющего в хассэйд тревана? Насколько мне известно, она первая шейла – треванка.

– Треване играют в свои собственные игры, – сказал Гилвег.

– Такие, как «Ножи и Глотки», – предположил Глиннес.

– Или «Триллы и Разбойники».

– Или «Мерлинг, мерлинг, кому труп?»

– И «Ну-ка, отыщи запрятанное!»

– Шейлу мы всегда найдем, – сказал Перинда. – Наша главная проблема – деньги.

– Я бы внес свои личные пять тысяч озолов, если бы был уверен в том, что удастся им вернуть, – сказал Глиннес.

– И я каким-нибудь образом наскребу тысчонку, – отозвался Уорхаунд.

– Итого – шесть тысяч, – сказал Перинда. – Я внесу – правильнее будет сказать – сумею одолжить тысячу у отца… Кто еще? Кто еще? Чего там стесняться, несчастные грязедавы, волоките свои богатства.

Двумя неделями позже «Танхинары» сыграли с «Островитянами Южного Океана» на огромном стадионе Океанского Острова. Разыгрывался приз в двадцать пять тысяч озолов, из которых пятнадцать тысяч ставила на кон каждая из команд, а десять тысяч выделила администрация стадиона. Новой шейлой у «Танхинар» была Сэчрисс Симоно, девушка из Фэл-Лэл-Маунтин – прелестная, наивная девушка, которой, однако, недоставало всего лишь такого неуловимого качества, как «сашей». Имелись также определенные сомнения в отношении ее целомудрия, однако никому не захотелось поднять шум из-за этого.

– Пусть каждый из нас проведет с ней одну ночь, – проворчал как-то Уорхаунд, – и получит ответ на этот вопрос ко всеобщему нашему удовлетворению.

Какою бы не была причина, но «Танхинары» играли вяло и совершили массу грубейших ошибок. «Островитяне» одержали легкую победу в трех геймах. Невинная – так во всяком случае считалось – плоть Сэчрисс была представлена во всех подробностях на суд тридцати пяти тысяч зрителей, а в своем кошельке Глиннес теперь обнаружил всего три или четыре сотни озолов. Удручен он был этим до такой степени, что все чувства его притупились, и в таком вот состоянии он вернулся на Рабендари и, плюхнувшись в одно из старинных плетеных кресел, весь вечер глядел с тоской на остров Эмбл. В какой идиотский хаос превратил он свою жизнь! «Танхинары» – разорены, опозорены и вот-вот разбегутся, кто куда. Остров Эмбл – теперь от него еще более далек, чем когда-либо. Дьюссана, девушка, поработившая неожиданно для него самого все его мысли и чувства, обратила свои честолюбивые взоры на аристократию, и Глиннес, такой раньше к ней равнодушный, теперь был вне себя от одной только мысли о том, что Дьюссана может оказаться в постели другого мужчины.

Через два дня после злополучной игры с «Островитянами» Глиннес отправился на пароме в Уэлген поискать покупателя отличных мускатных яблок, выращенных на Рабендари. Договорившись по быстрому о продаже двадцати мешков, он заглянул перекусить в небольшой ресторанчик, половина которого находилась прямо на открытом воздухе, а вторая половина – в беседке, образованной ветвями фульжерии. Взяв себе кувшин пива и хлеба с сыром, он устроился поудобнее и стал глазеть на снующий по своим делам уэлгенский люд… Вот прошла группа правоверных фаншерор – бесцветных парней, сосредоточенных и настороженных, насуплено глядящих куда-то вдаль, будто поглощенных в размышления о материях огромной значимости… А вот и Акади спешит куда-то, низко опустив голову, в фаншерском сюртуке с болтающимися фалдами. Глиннес окликнул его, когда он проходил мимо ресторанчика.

– Акади! Присядьте ко мне и пропустите кружечку пива!

Акади остановился, как вкопанный, будто натолкнувшись на какое-то невидимое препятствие. Сначала он стал всматриваться в сумрак беседки, пытаясь определить местонахождение окликнувшего его, затем глянул через плечо и только после этого поспешно нырнул к стулу рядом с Глиннесом. Когда он нервно и отрывисто заговорил, лицо его изображало страдание.

– По-моему, мне удалось оторваться от них – надеюсь, по меньшей мере, на это.

– Вот как! – Глиннес бросил взгляд в ту сторону, откуда торопливо семенил Акади. – От кого же это вы оторвались?

Акади ответил в типичной для него туманной манере:

– Мне следовало отказаться от этой миссии – она принесла мне одно беспокойство. Пять тысяч озолов! Когда за мной по пятам следуют алчные до денег треване, только и поджидающие того мгновения, когда я потеряю бдительность. Фарс да и только! Ведь они смогут присвоить себе тридцать миллионов озолов вместе с моими жалкими пятью тысячами и оставить меня самым дорогостоящим олухом в памяти всего человечества.

– Иными словами, – сказал Глиннес, – вы собрали выкуп в размере тридцати миллионов озолов?

– Уверяю тебя, – продолжал брюзжать Акади, дергаясь головой, – что никакие это не деньги – то есть те пять тысяч озолов, что составляют мой гонорар, это не капитал, а просто пять тысяч озолов, годящихся разве что на мелкие расходы. Я таскаю тридцать миллионов вот в этом кейсе, – тут он подтолкнул локтем небольшой черный чемоданчик с серебряным замочком, – но для меня лично это не более, чем несколько пачек туалетной бумаги.

– Для вас.

– Вот именно. – Акади снова бросил взгляд через плечо. – Вы себе можете представить, что ждет человека, не доставившего тридцать миллионов озолов Загмондо Бандольо? Разговор может быть вот таким: Бандольо. «Я требую от вас сейчас, Джано Акади, те тридцать миллионов озолов, которые были доверены вам». Акади. «Вы должны быть великодушным и проявить снисходительность, поскольку больше нет у меня этих денег»… Бандольо… Увы. Воображение мое иссякает. Я не в состоянии постичь дальнейшее. Отнесется ли он к этому спокойно? Или впадет в буйство? Или просто пренебрежительно рассмеется?