Действо, стр. 76
– Это моя половина, – сказал я, сдерживая дрожь.
Второй пилот все смотрел на меня и ответ читался в его глазах – в зрачках которых отражалось две одинаковые половинки луны.
– Моя половина… – плачущим голосом повторил я.
И тут он улыбнулся. Что это была за улыбка! Все в ней смешалось – злость, буйная радость, торжество сильного над слабым, азарт хищника. Стало понятно, что он не уступит, но я все же сделал последнюю попытку.
Из кармана со снаряжением на потолке кабины я извлек красный маркер с ухмыляющейся коровой на гладкой боковине. Под пристальным взглядом напарника я стал рисовать линию, тщательно отмеряя расстояние от ближайших симметричных предметов внутри нашей кабины.
Линия протянулась с потолка, пересекла панель приборов, перечеркнув циферблаты, пала на пол и пошла дальше – красная стрела, что стремится укусить себя за хвост. Что и случилось спустя какое-то время. Круг замкнулся. Кабина была опоясана. Отныне и навсегда внутренности межпланетного спайс-шатлла Агамемнон-13 были разделены на две половины.
– Смотри! – хрипло сказал я, указывая подрагивающей рукой на линию, – это граница. То, что справа – мое. Слева – твое. И пересекать границу нельзя! Согласен?!
А он, посмотрев мне в глаза, сказал:
– Согласен, – и хищно, победно улыбнулся, показав крупные белые зубы, между которыми застряли желтые лоскутки суповых упаковок.
И только тогда я заметил, что пульт маневрового блока находится на его стороне кабины.
Трансфер 005. Андрей Якутин.
Воистину в клетки мы запираем себя сами – я имел несчастье познакомится с этим на собственном опыте. Сейчас в сетях запутанной внешней политики, основанной на угрозах и гениальном блефе, я чувствую, как мне не хватает свободы. Не хватает тех бескрайних степей, что тянулись от нашей Земной Тверди, тянулись бескрайние и бесконечные, пока, наконец, не упирались в первый заградительный периметр! Я устал, ужасно устал играть в эту игру!
А он не устал, и поэтому он сильнее меня.
Мой напарник, которого я ненавижу. Я и все мои свободные граждане!
Что там было дальше… это было так давно, что память иногда отказывается мне служить. Все как в тумане. Но тот день я помню. Как глубокие старики, которые забывают что они ели на завтрак, но помнят дни своей юности, так и я – воспоминания о том времени, когда наш полет все еще был полетом, встают перед моим внутренним взором как будто это случилось вчера.
Итак, наш челнок все же вышел на орбиту луны, хотя иначе как чудом это объяснить нельзя. Но полностью коррекция орбиты естественно не удалась и дико дорогой плод земной конструкторской мысли под названием Агамемно-13 сейчас огибал луну по вытянутой в замысловатый эллипс траектории, при этом совершая вялые обороты вокруг своей вертикальной оси, гротескно взмахивая оставшимся неотделенным разгонным блоком.
Жвачная тварь на обшивке созерцала пустыми глазами луну, звезды совершали замедленный хоровод и холодно поблескивали в запотевших иллюминаторах.
Впрочем, к тому времени на звезды мы уже не смотрели, а полностью сосредоточились на проблемах внутри кабины.
За прошедшие часы мой напарник успел еще больше изгадить стенки своей половины, соблюдая, однако, суверенитет и не заходя за линию. Несколько раз просыпался ЦАП и пытался вызнать причину неотделения блока и второй пилот сказал им, что блок дорог нам как память. Я наорал на этого отморозка за то что он, наклонившись над пультом, слегка нарушил границу и он поспешно сдал назад. Отплыв к своему креслу, он неожиданно показал мне язык, так словно мы находились на разных берегах реки и никак не могли достигнуть друг – друга.
В кабине воняло потом, грязным немытым телом и пригорелым супом. Вот так я стал жильцом самой высокорасположенной коммуналки в мире. Стены чужой половины устилали теперь тщательно приклеенные суперклеем листки с ЦАПовскими ориентировками которые напарник, руководствуясь собственным больным рассудком в шахматном порядке развесил от пола до потолка.
Я внутренне содрогался, глядя на все это, но не преминул поздравить себя о том, что идея с границей была в высшей степени удачной.
О, если бы я знал к чему это в конечном итоге приведет!
Так или иначе, но на своей я чувствовал себя спокойно еще целых три часа, прежде чем начался второй раунд нашего противостояния.
Лишенная веса, но сохраняющая массу пластиковая банка с желе ударила меня в лоб, набрав перед этим приличное ускорение. Я подскочил на месте, уставившись безумными глазами на своего недруга. А он швырнул в меня еще одной банкой, которая болезненно врезала мне по губам.
– Ты что?! – закричал я.
Он продолжал свой обстрел, вынудив меня перебраться за кресло, туда, где быстролетящие продукты питания не могли причинить вред. Он швырнул еще пару раз и притих.
– Ты чего?! – плачуще возопил я из-за своего укрытия, – мы же так не договаривались!
Это же моя половина!
– Я знаю… – спокойно ответил он, – я не пересекаю границу.
– А это что?! – крикнул я, приподнимаясь из-за убежища и гневно тыча в него пальцем.
Возле руки тут же свистнула туба с говяжьим паштетом – и звонко щелкнула о стену позади.
– Это не я, – рассудительно произнес напарник, – это мои баллистические ракеты. А у тебя нет зонтика.
Мне пришлось снова скрыться в своем самом дорогом на планете окопе. Меня била дрожь, а мозг лихорадочно работал, пытаясь придумать хоть какой-то выход.
Последующий час показался мне адом. В тесном закутке за креслом было душно, темно и неудобно. Если бы не невесомость я бы не продержался бы там и десяти минут – затекали бы ноги. В бока мне упирались корпуса умных приборов, которые сделали обычные, нормальные люди на земле, не подозревающие ни о каком безумии.
Выбраться я не мог – напарник тут же возобновлял свой обстрел и иногда в ход шли предметы, достаточно тяжелые, чтобы причинить увечье.
Долго так продолжаться не могло и к концу третьих суток нашего знаменательного полета я, мучимый голодом и ломотой согнутых в неудобной позе конечностей, предпринял отчаянный прорыв к сейфу с продуктами. Второй пилот обрушил на меня всю свою артиллерию, но остановить меня не смог. Под непрекращающимся обстрелом я выгреб из сейфа половину съестных припасов и вернулся за кресло – все тело отчаянно болело, а на лице должно быть остались следы от увесистой банки консервированной лососины.
Но времени я не терял. Перебрав отвоеванное богатство с безумной усмешкой на лице, я выглянул из-под кресла и выпустил свой пробный снаряд, который угодил ему в грудь.
Эффект был ошеломляющим! Напарник испуганно побледнел и поспешно скатился с кресла. С победным воплем я вхолостую пальнул в стену над ним и захлебываясь от дикого восторга прокричал:
– Ну что, сволочь! Как тебе мои силы стратегического сдерживания?
Он ошеломленно промолчал и с тем мы встретили время сна.
Ночь прошла в напряженном ожидании, чем-то похожем на то, что бывает накануне крупного сражения. Наши убежища за креслами все больше напоминали окопы, а красная черта линию фронта. Мы не спали, а тщательно следили за поведением противнику. Стоило одному из нас высунуться из убежища, как его тут же загоняли обратно скорострельным подавляющим огнем.
В звонкой, пропитанной страхом и дурными предчувствиями тишине голосом свыше раздавались реплики ЦАПа:
– Агамемно! Прием! Агамемно-13 вызывает земля! Откликнитесь!
Мы молчали, чтобы ненароком не выдать свое местоположение. Через десять часов молчаливого противостояния напарник попробовал навесной огонь по баллистическим траекториям, но это не принесло пользы, а меня обогатило несколькими бесценными боеприпасами. Мне пришло в голову, что придется поститься – патроны были важнее.
Луна всходила и заходила в загаженных иллюминаторах, но я на нее уже не смотрел.
Вообще мысль о том, что я вишу на орбите луны ни в коей мере не волновала меня. Голова моя напряженно работала, а глаза зорко вглядывалась в пропитанный паром полумрак кабины.