Действо, стр. 134

– Он кажется очень старым! – воскликнул Поляков, – сколько же он тут стоит?

– С предначальных эпох, – охотно пояснил Великий Вождь, – это наследие народа, жившего еще в доцивилизованную эру. Мы называем это время Донашим. Донаший Эон – смутное время, о нем много кривотолков и почти ничего нельзя сказать точно. Единственное что мы знаем, так это то, что именно в те времена происходили грандиозные битвы богов и героев за передел собственности. Некоторые из наших докторов наук утверждают, что именно вот этот рельеф и есть истинное изображение Чока, не искаженное поздними толкованиями. В пользу этого довода говорит его пасть, которые и сейчас, по прошествии бесчисленных веков принимает все, что в нее положишь, лишь бы это подходило по формату.

– Нет сомнений, что это замок, – произнес Красноцветов, – пасть копира – замочная скважина. И механизм все еще работает!

– Донаши умели делать вещи, – сказал Вождь, – видите ли, они верили, что их эпоха будет длиться вечно. Возможно, они почитали себя бессмертными, а может быть, и были ими. Так или иначе, но они старались строить свои механизмы так, чтобы многие века спустя они еще функционировали. Смиренные последователи Чук-хе стараются следовать им в этом начинании, но увы, наши собственные изделия недолговечны, и нам приходится закупать все у прогнившей империи. Возможно, мы просто еще не достигли просветления.

Красноцветов кивнул, и осторожно освободил от кабелей часть стены справа от двери.

Ярко блеснул свет – под ползучей растительностью обнаружилась яркая позолоченная пластина, с темными, глубоко выгравированными буквами. Собачник всмотрелся, а потом отступил назад и, хлопнув в ладоши, от души рассмеялся.

– Золотой Ящик! Ну, конечно же!

Надпись на пластине гласила: «НИИ ДРАГОЦЕННЫХ МЕТАЛЛОВ АКАДЕМИИ РАН СССР. Вход по пропускам».

– Никто не знает, что означает эта надпись, – произнес Великий Вождь уважительно, – Некоторые полагают, что это и есть истинное имя бога Чук-хе… Но так или иначе мы не можем попасть внутрь. Чего мы только не просовывали в пасть копиру – листовки, акции, рекламные брошюры по собаководству, прайс-листы, техническую документацию на пятидесяти страницах, письма солдат своим девушкам, медицинские заключения, репродукции известных картин, и даже банкноты! Через некоторое все возвращается обратно с пометкой «Адресата не существует. Письмо будет возвращено отправителю».

Система не дает сбоев. Судя по всему, обитающий внутри дух не берет взяток даже имперскими ассигнациями, что, безусловно, указывает на его принадлежность к высшим силам. А его уверения о не существовании адресата, породило множество псевдо – философских теорий о том, что окружающий мир и все кто его населяет есть иллюзия.

Эдакий сон, снящийся кому-то еще. Сонлипсизм – эта теория называется. Ее основатели давно отправились на товарищеский суд к Чук-хе, дабы выяснить как там все на самом деле, но их последователи периодически всплывают в нашем племени.

За спиной Вождя соседи быстро переглянулись. Поляков осторожно вынул письмо из-за пазухи и произнес:

– Вы просто писали не правильный адрес.

Все обернулись на него и синхронно шагнули в стороны. По этому живому туннелю Константин Поляков прошествовал, держа в обеих руках свой конверт – письмо, которое волею судьбы, пройдя через столько превращений, вновь оказалось у него. Почтальону казалось это чудом, и сейчас, стоя перед Ящиком, он вспоминал тот день, когда увидел послание первый раз – шумный предновогодний день, и Поляков тогда не сумел выполнить свой долг. Ему дали вторую попытку, но, какой же ценой он вновь получил этот безобидный с виду конверт – белый, синие штемпели, фиолетовый почерк. Коллективное послание. Да, его собственное послание. Самому себе от самого себя. Константин вздохнул – он чувствовал себя старым и разбитым, усталым путником после долгогодолгого пути. Пути длиною в жизнь. Может быть, так чувствует себя бандероль, восемьдесят лет пролежавшая в горах, но в конце концов дошедшая до адресата? Письмо в руках как спасательный круг.

Сжав зубы, он одним движением поместил конверт в пасть копиру. Отчетливо щелкнуло и алый огонь в глазах химеры сначала притух, а потом вспыхнул зеленым. Дверь со скрежетом начала отодвигаться и внутрь здания с резким змеиным шиком ворвался воздух.

Ошеломленные босоногие воины попадали на колени, и даже сам Великий Вождь выглядел ошеломленно. Поляков обернулся к своим, приглашающе махнул рукой, идемте мол, и двинулся в темноту.

Соседи потянулись за ним, один за другим они исчезали в недрах Ящика, и лишь идущий последним Ткачев на миг оглянулся и увидел как с нежно алеющей, восточной части утреннего небосклона со вселенским треском отрывается кусок грубого разрисованного холста, обнажая унылую бетонную стену. Мир становился тесен. С неуместным громоподобным пафосом дверь в Ящик захлопнулась.

Арена.

Они стояли на арене – широком пустом кольце, посыпанном мелким техническим песочком – слишком чистым и одноцветным, что бы быть настоящим. Вокруг арены громоздились некие циклопические конструкции – смесь Колизея и самого дорогого японского стадиона – впрочем, намеченные столь условно и грубо, что казались примитивными декорациями, как оно собственно и было. В южном ярко-синем небе светило жаркое солнце да описывали круги два гиппогрифа, на такой высоте кажущиеся едва видимыми точками.

Трибуны были пусты, а в дальней части арены имелась дверь – единственное, что абсолютно не вписывалось в антураж арены – вызывающе сирая и убогая, обшитая дешевым пурпурным дерматином. Кособоко прикрученный номер – наследник советской стандартизации – был, впрочем, не совсем прост. На гладкой поверхности номерка была выписана цифра ноль. Нулевой этаж. Ground zero.

Было здесь тихо и покойно, как только может быть покойно на морском дне, в самой глубокой точке исполинского водоворота – или в центре убийственного циклона. Там, за переделами арены ярился и завывал хаос, выдавая на гора ворохи причудливых видений и химер, там семеро пришедших людей были в центре внимания. Здесь же – за сценой, царили тишь и покой. По крайней мере до поры.

Соседи оглядывались. Они находились в центре арены, а позади них не было и намека на дверь – лишь схематично прорисованные трибуны. Великий Вождь, Юпиэс, ван-Доорн и десятка охраны бесследно исчезли. Вернее сказать их никогда и не существовало.

Лишенные болельщиков ряды трибун лишь подтверждали это. Соседи потерянно переглядывались, моргали, словно только что очнулись от тяжелого полуденного сна.

– Арена… – сказал, наконец, Алексей Красноцветов, щуря глаза от яркого солнца, – что ж, я ожидал нечто подобное… – он повернулся к остальным, – Поздравляю, соседи дорогие, мы все же дошли до самого дна. Это точка ноль – точка отсчета. Мы прорвались к истокам.

– И что теперь? – вяло спросил Поляков. Он заметил, что письмо вновь лежит здесь, частично зарывшись в песок. Почтальон нагнулся и поднял его – странно, но, пройдя сквозь оставшуюся незнамо где щель почтового ящика, конверт стал слабо светиться жемчужно-голубоватым светом, отлично видимым, несмотря на царящий вокруг полдень.

Константин поднес письмо к глазами, любуясь отблеском, а потом нежно прижал к груди.

– Теперь мы будем ждать, – сказал Красноцветов, – думаю, к нам выйдут. На вашем месте я бы порадовался – в конце концов, мы совершили то, чего не было в сценарии. Мы собрались вместе, мы прошли сквозь полное безумие, мы здесь – у самого логова Твари. И я бы не сказал, чтобы этот путь дался нам легко.

– Не то слово! – усмехнулся Ткачев, – этот путь до племени… Я думаю, мы все временно сошли с ума – полное погружение. Страшно, под конец мне стало казаться, что я теряю себя. Эта бездна под ногами, к тому же мне почему все время казалось, что я гражданин империи. Я пытался себя убедить в обратном, но логика пасовала.

– Мы ведь могли там остаться, – добавил Валера, – вы что, не почувствовали? Затянуло бы и все дела…