Черный соболь, стр. 4

— взял девушку к себе, и с тех пор живет племянница с дядей и теткой.

Невысокий, длиннорукий Тосана взял с нарт шесты для чума и неторопливо принялся устанавливать их нижними концами по кругу. Верхние концы шестов собрал в пучок и перехватил их ременной петлей. Голова Тосаны обнажена, черные жесткие волосы торчали, щетинясь, во все стороны.

Санэ и Еване аккуратно обтянули каркас из шестов сшитыми оленьими шкурами, оставив вверху отверстие для дыма от очага. Жилье готово.

Женщины устлали земляной пол досками и поверх них кинули оленьи шкуры

— спать и сидеть. Посреди чума — место для очага. Еване принесла сушняка, вздула огонь. Вскоре в медном закопченном котле закипела вода.

Пока женщины варили обед, Тосана вышел на улицу, сел на пенек и погрузился в размышления. Тосана значит Осторожный. Он любил подумать наедине с собой, прежде чем решить что-либо.

Тосана был небогат. В стаде у него только двадцать оленей. Пять хоров, восемь важенок note 5, остальные — прибылые, молодые олешки. А у богатых ненцев в стадах насчитывалось по пятьсот и тысяче.

Зимой Тосана кочевал в междуречье Таза и Енисея, ставил чум возле речек Луцеяха, Большая Хета, Нангусьяха. На каждом новом месте, пока олени паслись, добывая ягель из-под снега копытами, он ставил кулемки и пасти на соболей, ловушки на песцов, стрелял белку из лука, из старого кремневого ружья бил волков и росомах, пока были порох и свинец. В промысле кулемками ему помогала Еване. Девушка быстрее ветра бегала на лыжах, осматривала ловушки, вынимала из них добычу и снова настораживала кулемки. «Добрая у меня помощница!» — радовался Тосана, принимая тушки зверя, которые Еване с улыбкой доставала из заплечного мешка, придя из леса.

Минувшая зима была не очень удачна. Тосана добыл мехов соболя, белки, куницы вдвое меньше, чем в позапрошлую зиму. Олени давали ему мясо, шкуры для одежды. Охотничий промысел — все остальное. На мангазейском торге Тосана рассчитывал выменять на меха муку, крупу, соль, наконечники для стрел и другие необходимые товары. С тканями и продовольствием да металлическими изделиями было легче, огневой же припас — порох и свинец — воеводы запретили продавать туземцам, опасаясь вооруженных набегов на крепость. «Огневое зелье» Тосане приходилось доставать «из-под полы» у знакомых мангазейских жителей и покупать втридорога.

Летом, часто и подолгу живя возле города, Тосана научился говорить по-русски, свел знакомство с посадскими людьми и стрельцами.

Морща лоб, Тосана прикидывал в уме, сколько и чего ему на этот раз удастся выменять. Прежде всего предстояло уплатить воеводским сборщикам ясак: каждую десятую шкурку, и притом лучшую из привезенных, он обязан был сдать в царскую казну. За ясак русские воеводы не платили ни алтына. Тосана, подсчитав в уме количество мехов, покачал головой, вздохнул и подумал еще, что придется в городе подработать чем-нибудь: колкой дров для казенных изб, перевозкой на олешках какого-нибудь груза, — он и раньше, бывало, занимался этим: зима длинна, голодом кому хочется жить?

Своих оленей на лето Тосана оставлял в стаде брата Иванка, который выезжал из тундры редко.

Нелегко было жить Тосане. Бог Нум не послал ему сына, наследника и помощника в охоте. Стареющему ненцу с каждым годом приходилось все труднее, и если бы не Еване, которая была искусной и верной помощницей, пришлось бы совсем туго. Жена Санэ тоже стала сдавать, хотя еще и вела хозяйство — готовила пищу, обрабатывала шкурки, шила одежду и обувь.

«Еване не вечно с нами жить, — с грустью размышлял Тосана. — Найдется молодой парень и уведет Ласковую в свой чум. Ох, горе тогда! Одиноко будет. Руки-ноги ослабнут, глаза погаснут, не догнать будет в тундре оленя, не вернуть в стадо, на лыжах за белкой не поспеть… В снегу не различить белого песца…»

Тосана взял топор, принялся рубить сучья, которые уже успела наносить из леса Еване. «Завтра чуть свет поеду в Мангазею, — решил он. — Первый торг прошел, все хорошие шкурки раскупили. Теперь цена на них снова будет повыше». Он опустил топор, повернулся в сторону невидимого города.

Мангазея… Это русские назвали так свою крепость. На свой лад переиначили имя Малконзеи, старинного самоедского рода, кочевавшего в этих местах.

Из чума выглянула Еване, позвала дядю обедать.

— Саво note 6. Иду, — отозвался Тосана.

Он собрал дрова и, прихватив топор, вошел в чум.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На первых порах кочу Аверьяна Бармина сопутствовала удача. Южные ветры, господствовавшие в начале пути в море, позволили ему, придерживаясь в виду берегов, под парусом, а иной раз и на веслах добраться до Канина, подняться вдоль побережья полуострова к северу, до устья реки Чижи. С приливом коч поднялся по реке в верховья. Потом артель вытащила его на сушу, поставила на катки и перетащила в другую канинскую реку — Чешу. По ней выбрались в Чешскую губу.

Благополучно дошли до устья Печоры. Аверьян решил продолжать путь, не заходя в Пустозерск, населенный русскими рыбаками и торговцами. Делать там было нечего. Провизии хватало, надо было дорожить временем. Коч упрямо продвигался вперед, к мысу Медынский заворот. К берегу причаливали редко — за пресной водой да пострелять дичи. На привале, выбравшись на высокий угрюмый берег, Гурий с любопытством осматривал голую, поросшую чахлой тундровой травкой и мхами землю, дивился березкам, которые не тянулись к небу, а стлались по земле. Иной раз с изумлением склонялся он над диковинными цветками, похожими на бутоны купаленок, прятавшимися среди стланика.

Гурию путешествие нравилось. Особенно радостно было, когда судно шло под парусами при свежем ветре, разбивая носом волны — только брызги по сторонам каскадами, а за кормой, у руля, вода вскипала бурунами. Небо чаще всего было облачным, с редкими прозрачно-голубыми разводьями. Облака оставляли окна словно бы для того, чтобы в них могли косо прорваться к земле сверкающие тетивы солнечных лучей. Ночи были светлые, и ночами Аверьян упрямо стремился вперед.

У руля сидели по очереди. Когда не штормило и ветер не менял направления, рулевой справлялся и с парусом и с румпелем. note 7 Дозорный артельщик следил за берегом, за встречающимися на пути редкими льдинами, каменными грядами и кошками, которые обнаруживал по кипенью воды. Он давал сигнал рулевому об опасности, и тот обходил подозрительные места. Не раз на отмелых кошках коч садился днищем на песок. Тогда все дружно брались за шесты, спустив парус, и снимали судно с мели. Это, правда, случалось редко, хотя все время плыли вблизи берегов. Следуя Мангазейским ходом, поморы всегда жались к берегам, опасаясь в туманные дни сбиться с курса и попасть в ледовый плен. Плавучие льды скитались по Белому и Баренцеву морям почти все лето… Да и в открытом море с сильным волнением на малом судне плавать было опасно. В случае поломки коча, нехватки пресной воды артельщики близ берегов всегда могли ступить на землю, пополнить запасы и починить судно.

Гурий возился у огонька, разложенного на дерновой подушке, варил в котле сушеную рыбу, кипятил воду в чайнике. Отец все присматривался к сыну и наконец сказал:

— Иди сюда, Гурий! Пора брать в руки румпель. Он посадил сына в корму, передал гладкую рукоять руля и велел править на видневшийся вдалеке мыс.

— За ветром гляди. Парусом управляй.

И все время следил за действиями сына. Левая рука Гурия — на румпеле, правая в любой миг готова взяться за веревочный конец от угла паруса — отпустить или, наоборот, подтянуть его. Гурий, плотно запахнув полушубок, все поглядывал вперед чуть ссутулившись. Лицо парня, недавно еще белое, не тронутое загаром, за эти дни потемнело, стало бронзоветь, скулы заострились. Цвет глаз был похож на цвет зеленоватой морской воды.