Соло для влюбленных. Певица, стр. 50

Заиграла музыка. Та самая, которую мысленно представляла себе вчера Лариса, сидя без сил в своей гримерной.

Мила сосредоточенно глядела в щель между кулисами. Лариса встала рядом с ней, с любопытством заглянула на сцену. То, что она увидела, поразило ее даже больше, чем метаморфоза, только что произошедшая с подругой.

Артем действительно преобразился до неузнаваемости. К его движениям, бывшим всегда размеренными и скупыми, добавилась неумолимая, сдержанная сила. Он то наступал на стоящую перед ним живую стену из придворных и слуг Герцога, то пятился назад, но с каждым шагом все ближе и ближе подходил к цели – заветной двери, за которой сейчас должна была находиться Джильда в объятиях юного соблазнителя. Издевательски и одновременно с глубокой болью звучал мотив шутовской песенки.

Вот наконец шут догадался, где находится его дочь. Пассажи в оркестре неслись, один сметая другой, громко и резко, обрушиваясь на публику, сидящую в зале, точно шквал. Началась ария Риголетто, в которой он бросает вызов миру бесчестья и лжи, погубившему его дочь.

Куртизаны, исчадье порока!

За позор мой вы много ли взяли?

Вы погрязли в разврате глубоком,

Но не продам я честь дочери моей!

Это было спето с такой силой и страстью, что Лариса невольно почувствовала, как по телу пробегают мурашки, и вспомнила недавние слова Глеба.

Бог ты мой, оказывается, Артем умеет так петь! Да у Лепехова что ни солист, то талант выдающийся. Откуда что берется? Честно говоря, до этого момента Лариса считала, что Артем не способен на такие перевоплощения, ну разве только в отдельных речитативах, где музыка сама за себя говорит. Она была полностью согласна с Милиной характеристикой всегдашнего пения Королькова – несомненно профессионально, голос хороший, но эмоций маловато, все немножко делано, сухо, вяло.

Теперь это было не так, совсем не так.

Безоружный, я страха не знаю,

Тигром к вам кровожадным явлюся,

Дочь свою я сейчас защищаю,

За нее жизнь готов я отдать!

Рядом прерывисто вздохнула Мила. Теперь Лариса понимала все: и обиду подруги на то, что она за столько времени не удосужилась послушать такое захватывающее исполнение, и Милины слова о том, что пение Артема вызвало у нее слезы. У самой Ларисы давно в горле стоял комок, и лишь сознание того, что ей через несколько минут надо будет выйти на сцену, сдерживало ее, не давая заплакать.

«Заплакал» сам Риголетто. Бурная мелодия перешла в мольбу.

И вот я плачу, Марулло, синьор мой,

Ты добрее и чище душою,

Ты мне скажешь, куда ее вы скрыли,

Марулло… Синьор мой!..

Молчишь ты, увы!

Лариса увидела, как Артем замер на несколько секунд, пристально вглядываясь в лицо Богданову, словно стремясь вытянуть из него сострадание. Потом, будто прочитав в глазах у того неумолимый приговор дочери и себе, резко отвернулся.

– Спокойно можно фильм снимать, – пробормотала Мила, – крупным планом. Эдакий современный триллер про папашу, повернутого на дочке, и бессмертную мафию. Мне даже кажется, что у Риголетто к Джильде не совсем отцовское чувство, уж так он по ней страдает!

– Не знаю, отцовское чувство или нет, но зал Артем уложил на обе лопатки, – восхищенно проговорила Лариса, готовясь к выходу на сцену, – посмотришь, что сейчас будет, когда он закончит. Кажется, мне можно и не вылезать, все равно ему придется петь на бис.

– Он не станет повторять, – твердо произнесла Мила.

– С чего ты так уверена? – удивилась Лариса.

– Знаю. Не будет. Так поют только один раз. Давай, пора уже.

Артем пропел последнюю ноту. За занавесом воцарилась секундная пауза, затем зал взорвался аплодисментами.

Лариса в последний раз оглянулась на Милу, глубоко вздохнула и окунулась в шум этих аплодисментов и в восторженные крики «Браво!».

27

Артем не понимал, что с ним происходит. Он сидел в гримерке, откинувшись в кресле, и Мила осторожно вытирала ему лоб влажным полотенцем.

Только что закончилось второе действие. Закончилось с триумфом, вызвав у публики долгие, незатихающие овации. Едва ступив за кулисы, Артем тут же попал в объятия коллег, которые не скупились на комплименты и похвалы.

Но сам Артем почти и не помнил, как он пел. Все было словно в тумане – его сольная сцена, их дуэт с Ларисой, тот, во время которого с ней вчера произошел срыв. Он чувствовал лишь ужасную усталость и какую-то странную, необъяснимую тревогу. Причин этой тревоги Артем понять не мог, как ни пытался.

Сегодня перед спектаклем он хотел было сказать Ларисе правду о Глебе, которую случайно открыл ему подслушанный в гримерной разговор. Но не решился. А позже, увидав Ларису и Глеба на сцене вместе, понял, что поступил правильно, промолчав. У них обоих были такие сияющие, счастливые лица, что Артем усомнился, нужна ли Ларисе его правда. Ну их, пусть разбираются сами в своих запутанных отношениях.

И теперь он не мог взять в толк, что же беспокоит его, сводя на нет радость от небывалого успеха.

– Тема, ты весь мокрый, – Мила покачала головой, – надо закрыть окно, а то еще продует.

Артем недовольно отмахнулся:

– Ничего мне не сделается. Ну что ты точно нянька…

Мила своей трескотней мешала, сбивала его с мысли. Сейчас, вот сейчас он поймет, в чем же дело. Ему необходимо вспомнить нечто, что недавно произошло. Что-то очень важное, нужное, крайне серьезное. Но где произошло? До начала премьеры? На сцене? После действия, за кулисами?

– Тише, Мила, – это сказала стоящая у окна Лариса, – Тема просто очень устал. Выложился на сто процентов. Или даже на сто пятьдесят. В таких случаях лучше помолчать и не суетиться.

Артем согласно кивнул. Вот именно, помолчать. Если сейчас в гримерке наступит благодатная, долгожданная тишина, тогда он вспомнит. Обязательно вспомнит.

Мила обиженно насупилась, но полотенце не бросила, продолжала обтирать теперь уже Артемову спину.

– Ты прямо как секундант на ринге, – засмеялась Лариса. – Не хватает еще помахать на него и дать ценные указания, как половчей набить морду противнику.

Мила прыснула. Артем рассеянно улыбнулся. Нет, не вспоминается. А может, нечего вспоминать? Снова какие-то дикие фантазии, как тогда, во время исполнения квартета на одной из репетиций.

– Ну, ты, может, скажешь нам что-нибудь? – Мила наконец отложила полотенце и протянула Артему последнее яблоко. – Или ты заснул?

– Да нет, – Артем через силу заставил себя хоть немного оживиться. – Просто меня все время не оставляет ощущение, что я забыл что-то сделать.

– А ты действительно забыл? – Мила, так и не дождавшись, пока он возьмет из ее руки яблоко, сама впилась зубами в сочную мякоть.

– Не знаю.

– Это называется дежа вю, – тихонько подсказала Лариса и улыбнулась.

– Точно, – Мила поглядела на часы. – Вы что, трансляцию выключили? Почему никто ничего не объявляет?

В углу действительно молчал отключенный радиоприемник, по которому певцов во время спектакля предупреждали о начале действий и выходе на сцену.

– Это Костя постарался, – пояснил Артем. – Говорит, ему на нервы действует.

– Хотела бы я посмотреть, как ему на нервы подействует, если третье действие начнется без него, – свирепо проговорила Мила, вращая колесиком транслятора. – Куда он, кстати, делся?

– Курить пошел.

– Умник, нечего сказать. И так на генеральной сипел, как последний пропойца. Наемник несчастный! – Мила скрылась в коридоре в поисках нарушившего трудовую дисциплину Спарафучиле – Саприненко, с которым ей предстояло начинать сцену перед квартетом.

Артем и Лариса молчали и улыбались. В ожившем динамике возник треск. В дверь гримерки заглянул Глеб.