Опалы Нефертити, стр. 39

Мария снова с криком проснулась.

Нет! Она не станет помогать этому! Надо бежать, надо бить тревогу, предупредить человечество! Пока не стало слишком поздно, надо предотвратить Четвертый период смерти...

Сон снова придавил ее к постели.

Вокруг нее, над побелевшими папоротниковыми лесами, зажужжали гигантские стрекозы. Из бездны моря выползали морские скорпионы, подползали на своих паучьих ногах к ней...

И снова она вздрагивала и кричала от ужаса...

Избитые и измученные

Том Риджер и Гурмалулу снова стояли в мрачном зале подземного дворца в ожидании приговора.

И вот со стороны трона прогремел знакомый голос:

— Несчастные, не ждите пощады!

Еще до того как раздался голос, лишь увидев снова Радужную Змею, Гурмалулу распростерся на каменном полу. Отвечал только Том:

— Я стал стрелять после того, как твои люди начали швырять в нас камни.

— Я не за это сужу тебя, а за убитую кошку!

— Я убил ее нечаянно, в ярости, да и кошку ведь, а не человека!

— За человека тебя можно было бы еще простить. За кошку — никогда! Мои люди — это просто рабы, кошки же — священны. За такое преступление в моей стране существует только одно наказание — смерть. Кошка — символ луны, богини Бастет. При любом бедствии, пожаре или наводнении египтяне с риском для жизни бросаются спасать своих домашних кошек, живую богиню Бастет.

Том почувствовал, что губы у него пересохли.

— Но я не убью вас сразу, — добавил Эхнатон. — Мы спросим богов. Если факел Осириса вспыхнет сам по себе — значит Верховный судья пощадил вас. Тогда пощажу вас и я. Но если он не вспыхнет, вы погибнете в колодце с тайпанами.

Он немного помолчал и затем воскликнул:

— Падите ниц перед чудом! Осирис вершит свой суд!

Том Риджер понял, что положение серьезно. От этих дикарей и их дикарских фокусов зависит его жизнь. Поэтому он поспешил выполнить приказание и бросился наземь, но так, чтобы видеть, что происходит вокруг.

Стражники тоже уткнулись лицами в землю, прижавшись лбами к каменному полу.

И вот по стене поползло блестящее светлое пятно, спустилось на пол, приблизилось к драгоценному светильнику и остановилось на факеле. Смола задымилась, затрещала и вдруг вспыхнула. Том проследил за направлением светлого луча и увидел высоко в потолке, рядом с отверстием, золотой диск, отполированный до блеска. Ясно, это было вогнутое зеркало, которое собрало солнечные лучи и фокусировало их на факеле.

Чудо произошло! Значит, таинственный фараон, который управлял зеркалом, не желал их смерти. Этим примитивным чудом он оправдывал свою милость к пленникам перед своими подданными. Но для чего? В сущности, это не имело значения. Ради спасения своей шкуры Том был готов на любые условия.

— Встаньте! — прогремел голос. — Смотрите! Чудо произошло! Осирис послал свой огонь с неба. Осирис дарит вам жизнь.

Черные воины и Гурмалулу, разинув рты, смотрели, как разгорается пламя.

Голос говорил:

— Эхенуфер, отведи их в темницу! Там они будут ждать моего решения.

И добавил, говоря уже, казалось, самому себе:

— В сущности, мое прощение вас не спасает. Все вы осуждены. Все вы умрете. Все вы навсегда освободитесь от страданий.

Стражники вывели их из храма. При падении Гурмалулу сильно ушиб ногу и сейчас хромал, но из его стиснутых губ не вырывалось ни стона, ни звука. Их провели по тесным коридорам и крутым лестницам и втолкнули в камеру, где лежал связанный Бурамара. Каменная дверь за ними захлопнулась. Пленники в смятении огляделись. Делать было нечего, и они в отчаянии опустились на ворох белого сена.

Прошло несколько минут, которые они провели в молчании, замкнувшись в себе. Наконец Том Риджер не выдержал и с издевкой в голосе произнес:

— Значит и ты здесь, Бурамара, борец за правду?

Бурамара молча посмотрел на него.

— А где же другой правдолюбец, мистер Димов?

Следопыт пожал плечами.

— Его повели в одну сторону, меня — в другую.

Наконец Том задал вопрос, который его живо интересовал:

— А где мисс Мария?

— О ней я вообще ничего не знаю. С тех пор как нас взяли в плен, так вот и лежу здесь связанный.

Голос его звучал искренне. Но Том не мог ему простить того, что произошло.

— Значит, это ты, — злобно повторил он, — обвиняешь своего шефа в убийстве?

— Я — ищейка, которая вынюхивает следы, — ответил Бурамара. — Я только указал, чьи это следы. А виновен ли ты — это не мое дело. Чернокожий не может быть судьей. Он не человек. Чернокожий имеет право только танцевать или метать бумеранг перед кинокамерами туристов. И заменять собаку, когда та потеряет след.

— А ты бы чего хотел? — процедил сквозь зубы Том. — Чтобы мы вам позволили сжигать наши пастбища, убивать наших овец, разворовывать наши урожаи? Вы только это и умеете. Ничего больше.

Бурамара не обиделся на это оскорбление. Он был метис, цветной. Только белые имеют право обижаться. Поэтому он кротко ответил:

— Это всем известно. Одна овца стоит дороже одного цветного. В Австралии овцы съели чернокожих.

Том невольно закивал головой в знак согласия. Так оно и было. И не только в Австралии. В Англии тоже. Там ради пастбищ лорды согнали с земель крестьян. И многим из них пришлось эмигрировать в Австралию. И здесь их потомки из-за овец преследовали чернокожих.

Бурамара добавил:

— В Северной территории еще встречаются чернокожие, потому что там нет овец. А как только будут истреблены собаки динго, придут овцы. И тогда черным придется убираться.

— Конечно же, убираться. Раз они не поддаются цивилизации.

— Наверно, ты прав, мистер инспектор. Надо было бы и их приобщить к цивилизации и сделать охотничьими собаками, как меня...

— Ты ненавидишь белых. Завидуешь им. Поэтому так и говоришь.

Бурамара мог бы возразить, сказать, что не ненавидит ни белых, ни черных. Он был метисом. Для него и черные и белые были родственниками. К белым он даже был ближе. Потому что мать его была белая. Потому что черный его отец причинил ей страдания. Он не знал, кто его отец, не знал и имени матери. Когда-то племя нашло в пустыне умершую от жажды белую женщину с ребенком на груди. Его воспитали как черного. Но Бурамара не забыл, кем была его мать. Что-то влекло его к белым. Он стал батраком на ферме Джейн... Той, из-за которой он не мог даже смотреть на икону с изображением мадонны... Если бы белые знали...

Он мог бы многое сказать им. Но молчал. Лучше, чтобы они ничего о нем не знали. Он не искал их сочувствия и замкнулся в себе.

Том Риджер не мог долго пребывать в бездействии. Он завозился в сене.

— Веревка режет мне руки! — простонал он. — А бог знает, до каких пор продержат нас здесь эти дикари!

И лишь тогда подал голос Гурмалулу:

— Нас могут и съесть. Есть такая легенда. Где-то возле гор Радужной Змеи живет старая Бугудугада. У нее столько собак динго, сколько пальцев на руках и ногах у стольких людей, сколько пальцев на руках и ногах у одного человека. И она кормит их человеческим мясом. Что, если нас взяла в плен Бугудугада?

Том не стал его слушать.

— Надо отсюда выбираться! — вслух высказал он свою мысль. — И чем скорее, тем лучше! Не доверяю я этому полоумному фараону. Неизвестно, что придет ему в голову в следующий момент.

Гурмалулу, скорчившись в сухом сене, сидел, обхватив обеими руками распухшее колено, и молчал, уставившись в каменную стену рассеянным, лихорадочным взглядом. Том догадался, что несчастный алкоголик наяву видел обещанные бутылки виски. Руки его дрожали.

Бурамара на спине подполз к нему.

— Молчи! — прошептал он. Затем ухватился зубами за узел веревки, стягивавшей руки аборигена. Зубы европейца не смогли бы справиться с такой задачей. Однако зубы Бурамары были крепкие, словно кремневые наконечники туземных копий. Развязать узел он не смог, но в конце концов ему удалось перегрызть его. Второй узел развязался гораздо легче. Затем третий. Наконец веревка упала на пол. Освобожденный Гурмалулу начал разминать затекшие суставы.