Легион, стр. 46

– Я не могу вам поверить, – выдавил он, наконец, из себя.

– Придется. И еще: когда «Близнец» писал свои послания в газету, он имел привычку иногда удваивать букву "р", наверное, для большего эффекта. Это вам ни о чем не говорит?

– Боже мой!

– Теперь вам все ясно? Все понятно?

– Но как же с фамилией? Ведь «Дайер» не начинается с буквы "К", – воскликнул пораженный Тенч.

– Его второе имя было «Кевин». А теперь позвольте нам заняться делом, чтобы мы имели возможность обеспечить вашу же безопасность.

Бледный, как полотно, доктор кивнул.

– Простите меня, – тихо пробормотал он и зашагал прочь.

Киндерман вздохнул и, устало посмотрев на Аткинса, огляделся вокруг. Одна из медсестер соседнего отделения стояла рядом. Сложив руки, она пристально наблюдала за следователем. Киндерман встретил ее взгляд и отметил про себя, что девушка странно возбуждена. Он повернулся к Аткинсу и, взяв его под руку, отвел от стола.

– Сделай все, о чем я только что говорил. И еще не забудь про Амфортаса. Ты ему так и не дозвонился?

– Нет.

– Продолжай звонить. Ну все. Теперь иди. – Киндерман легонько подтолкнул сержанта и молча проследил, как тот вошел в застекленный кабинет и снял телефонную трубку. И снова неимоверная тяжесть обрушилась на его душу, как только он направился в палату Дайера. Следователь старался не смотреть на полицейского, дежурившего у двери. Он медленно взялся за ручку и, открыв дверь, вошел внутрь.

Внезапно Киндерману показалось, будто он проник в другое измерение. Лейтенант прислонился к стене и взглянул на Стедмана. Патологоанатом сидел на стуле, уставившись в пустоту. За его спиной дождь барабанил в оконное стекло. Половину комнаты скрывала тень, а тусклый свет, струящийся сюда с улицы, серебристым сумраком окутывал палату.

– Во всей комнате ни капли крови, – еле слышно проговорил Стедман. Голос его звучал безжизненно. – Даже на бутылочных горлышках, – добавил он чуть погодя.

Киндерман кивнул. Он набрал в легкие побольше воздуха и посмотрел на тело, которое покоилось сейчас на кровати и было накрыто белой простыней. Рядом стояла тележка для развоза лекарств, и на ней ровными рядами выстроились двадцать две бутылочки для анализов. В них была разлита вся кровь отца Дайера. Взгляд следователя застыл на стене за кроватью, где убийца кровью отца Дайера вывел слова:

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА

Когда солнце уже почти скатилось к горизонту, стало ясно: тайна зашла так далеко, что не поддавалась никаким разумным объяснениям. В полицейском участке Райан докладывал Киндерману о результатах лабораторных исследований. Они провели сравнительный анализ отпечатков пальцев. Следователь недоумевал.

– Вы что же, хотите сказать, будто эти убийства совершил не один, а два человека? Два разных человека? – допытывался он.

Отпечатки пальцев в исповедальне и на бутылочках не совпадали.

Четверг, 17 марта

Глава одиннадцатая

Представим себе, что человек решил пошевелить рукой. Мозговые нейроны возбуждают следующую цепочку нейронов, порождая моторную реакцию. Но вот какой именно нейрон принимает необходимое решение? И если мысленно продлить эту цепь зажигания миллиардами нейронов головного мозга, то что же все-таки остается там, где эта цепь прерывается, что же такое, что побудило человека на движение рукой? Может ли нейрон принять подобное решение? Некий Первичный Нейрон, который сам возбуждению не поддается? Отдающий команды, но в свою очередь не подчиняющийся ни одной из них? А, может быть, весь мозг целиком принимает решение? Обладает ли целое чем-то таким, что отсутствует у его составных частей? И могут ли миллиарды нулей дать в итоге нечто большее, чем ноль? Так что же заставляет мозг отдавать команды?

Киндерман прислушался к надгробной речи.

– И пусть ангелы введут тебя в царство небесное, – произнес отец Райли. – Пусть хор ангелов приветствует тебя у врат рая. Вместе с Лазарем, который когда-то влачил свои дни в нищете, ты пребудешь в вечном покое.

С тяжелым сердцем Киндерман наблюдал, как отец Райли окропляет гроб святой водой. Церковная месса закончилась, и теперь все они находились в тенистой университетской долине. День только-только зарождался. На иезуитском кладбище вырыли свежую могилу. Сюда пришли священники из церкви Святой Троицы, а также несколько университетских иезуитов – остальные, в основном, занимались сейчас мирскими делами. От семьи погибшего никто не присутствовал – не успели сообщить. Похороны иезуитов скоротечны.

Киндерман разглядывал людей, облаченных в черные сутаны. Священники, съежившись на пронизывающем ветру, дрожали от холода. Может быть, они раздумывали о собственной смерти?

– Ослепительную молнию ниспошлет нам небо, озарит она обитель теней и смерти.

Киндерман вдруг вспомнил свой сон про Макса.

– Я есмь воскрешение, и я есмь жизнь, – молился Райли. Киндерман обвел взглядом многочисленные красноватые здания, гигантским кольцом обступившие кладбище, и ему показалось, что люди на их фоне словно уменьшились в размерах, утратив свою значительность. Однако мир продолжал жить как ни в чем не бывало, а вместе с ним влачили свое существование и эти жалкие, никчемные людишки. Как же так случилось, что Дайера не стало? Любой человек, когда-либо ступавший по земле, стремился к совершенству или к счастью, – с. горечью размышлял следователь. – Но каким образом можно быть счастливым, если знаешь, что когда-нибудь умрешь? Любая радость омрачается при мысли, что рано или поздно эта радость пройдет. Так что же, природа внушила нам желание, которое никогда не сможет исполниться? Нет, это невероятно. Опять теряется весь смысл. Любое другое желание, продиктованное природой, предполагает конкретный предмет, а вовсе не туманный призрак. Почему же тогда желание быть счастливым являет собой исключение? – терзался Киндерман. – Природа вызывает в нас чувство голода, когда это необходимо. И мы продолжаем жить. Мы прорываемся дальше и дальше. Так смерть утверждает жизнь.

Наступила тишина. Один за другим священники начали расходиться. На кладбище остался только отец Райли. Словно окаменев, не сводил он скорбного взгляда с могилы. И вдруг, еле слышно, Райли начал декламировать. Глаза его наполнились слезами:

Не возгордись, о Смерть,

Хоть и зовут тебя

Отчаянья и слез

Безмолвною сестрою,

Все те, кого, ты мнишь,

Настигла власть твоя,

По-прежнему живут

За гробовой доскою.

Так буду жить и я

В блаженстве вековом

Средь лучших из людей,

Ушедших за тобою,

Где отдыха и сна

Видений сладкий рой

Ты превзошла

Покоя красотою.

Но ты – раба судьбы,

Пусть даже твой удел

В болезнях и войне

Нести нам злую кару,

От мака или чар

Мы крепче спим вдвойне,

Чем от твоих

Безжалостных ударов.

Не возгордись, о Смерть,

Хоть королей и слуг

Равняешь ты

Движением незримым,

Напрасен твой порыв

Сковать бессмертный дух

Забвением

И сном неодолимым.

Сей краткий сон пройдет,

И, вечность обретя,

Победу жизнь

Одержит над тобою,

И ты сама умрешь,

Как времени дитя,

Как все, что тленно

В мире под луною. [9]

Замолчав, священник смахнул рукавом слезы. Киндерман подошел к нему поближе.

– Мне так жаль, – тихо пробормотал он. Священник кивнул, не отрывая взгляда от могилы.

Потом, наконец, поднял глаза на Киндермана. Боль и мука отразились в них.

– Найдите его, – мрачно произнес священник. – Найдите это чудовище и отрежьте ему яйца. – Повернувшись, Райли зашагал прочь. Киндерман долго смотрел ему вслед.

Люди жаждали справедливости.

Когда иезуит скрылся из виду, следователь подошел к надгробному камню неподалеку от могилы Дайера и прочитал:

ДЭМЬЕН КАРРАС, ОБЩЕСТВО ИИСУСА 1928 – 1971