Белогвардейщина, стр. 153

"Я ответил, что мне известно о распространении подобных слухов и в пределах Вооруженных сил Юга, что цель, по-видимому, — желание подорвать доверие к начальникам в армии и внести разложение в ее ряды, и что поэтому в распространении их надо подозревать неприятельскую разведку. Вместе с тем я сказал, что, пойдя за Вами в начале борьбы за освобождение Родины, я, как честный человек и как солдат, не могу допустить мысли о каком бы то ни было выступлении против начальника, в подчинении которого я добровольно стал".

Масла в огонь подливали всевозможные «доброжелатели» и «недоброжелатели». Врангель был популярен среди молодежи, слышавшей легенды о его конных атаках. Был популярен среди крайне правых. Почему — неизвестно. Видимо, предполагалось, что раз он — барон, то заведомо будет проводить правую политику в отличие от «либерала» Деникина (впоследствии подобных надежд он совершенно не оправдал). Если для фронтовиков подобные вопросы отходили на второй план, то правых хватало среди тыловиков, среди офицеров-дезертиров, наводнявших тыловые города и щеголявших погонами, уклоняясь от службы. Получив начальство над Новороссийским районом, Врангель как раз оказался в центре беженского хаоса, куда стекались остатки партий, политических и общественных организаций, органов печати и пр., живущие в болезненной атмосфере слухов, интриг и паники. Генерал тяготился "вынужденным бездействием", поскольку его обязанности свелись к руководству эвакуацией. Его высказывания по данному поводу всячески варьировались прессой и сплетнями. Одни возмущались «опалой» боевого командира, которого из-за личного недоброжелательства держат в тылу, не давая ему спасти фронт. Другие, недовольные Врангелем, наоборот, подрывали его авторитет в Новороссийске, распространяя слухи, что он из-за личных обид в критический момент бросил армию. Самозваные организации из тыловиков и дезертиров, используя фигуру Врангеля в качестве знамени, пытались выступать в качестве "офицерской оппозиции" (в основном по ресторанам). Тем более что это давало "моральное право" уклоняться от фронта — по "принципиальным соображениям". Другие «доброжелатели», естественно, информировали Деникина о Врангеле, а Врангеля о Деникине, мешая правду с вымыслами.

Конфликт еще углубился, когда Деникин пошел на уступки Верховному Казачьему Кругу. Врангель к этому времени совершенно разочаровался в возможности поднять казачество, столкнувшись с кубанским развалом. Он выступал против "компромиссов с самостийниками", предлагая перенести борьбу на «русскую» территорию, под Одессу. И опять его позицию, домысливая и искажая по-своему, подхватывали политические круги, а также дезертирствующая накипь, теперь взявшаяся громогласно заявлять, что не желает "проливать кровь за самостийников". В общем, к моменту разрыва Деникин и Врангель практически перестали понимать друг друга. Главнокомандующий объяснял все действия барона лишь нездоровым честолюбием. А Врангель действия Деникина — "цеплянием за власть". Как показала жизнь, ошибались и тот и другой… Когда 10.02 очередное назначение Врангеля в связи с падением Одессы было отменено, он подал в отставку. А до решения вопроса об увольнении взял отпуск и выехал в Крым.

85. В осажденном Крыму

Якова Александровича Слащева Деникин характеризовал так:

"Вероятно, по натуре своей он был лучше, чем его сделали безвременье, успех и грубая лесть крымских животолюбцев. Это был совсем еще молодой генерал, человек позы, неглубокий, с большим честолюбием и густым налетом авантюризма. Но за всем тем он обладал несомненными способностями, порывом, инициативой и решимостью. И корпус повиновался ему и дрался хорошо".

Получив приказ оборонять Крым и Северную Таврию, он к 5 января отвел свои части к Мелитополю. Войск у Слащева было мало, всего 4 тыс. чел., а с севера приближались 13-я и 14-я красные армии — ведь большевистское командование считало, что в Крым будут отступать основные силы Деникина, и нацелило сюда мощные удары. Оценив ситуацию, Слащев не стал задерживаться в степях Таврии, а сразу отошел в Крым. Советские дивизии, старавшиеся отсечь белых от перешейков, остались ни с чем. А "генерал Яша" отдал приказ:

"Вступил в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что, пока я командую войсками — из Крыма не уйду и ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести".

23.01 46-я дивизия красных пошла на штурм. Взяла Перекоп, донесла о победе, а на следующий день контратакой ее потрепали и выбросили. 28.01 к ней присоединилась 8-я кавдивизия. Последовал новый штурм — с тем же результатом. Постепенно наращивая силы, большевики 5.02 предприняли очередную попытку. Пройдя по льду замерзшего Сиваша, опять овладели Перекопом. И опять Слащев контрударом выбил их. 24.02 история повторилась. Красные ворвались и через Чонгарский перешеек, один из комбригов даже успел получить орден Красного Знамени за взятие Тюп-Джанкоя, после чего большевиков разбили и погнали назад.

Секрет красных успехов, легких, но «скоропортящихся», объясняется просто. Зима стояла холодная, с 20-градусными морозами. На крымских перешейках, продуваемых всеми ветрами, жилья почти не было. Сидеть в окопах — значило бы измотать и погубить защитников. Поэтому Слащев вообще отказался от позиционной обороны. Оставил на перешейках только сторожевое охранение, а части корпуса отвел в населенные пункты внутри полуострова. Когда же красные в очередной раз «брали» укрепления, преодолевая узкие перешейки — измученные, насквозь промерзшие, не имеющие возможности развернуться, Слащев успевал поднять свои войска, свежими силами бросался в атаку, громил врага и выкидывал вон.

Его тактика вызывала возмущение у крымской «общественности» и тыловиков, сидевших, как на иголках. Их жутко нервировало, что красные то и дело оказываются в Крыму. Вообще, атмосфера здешних городов была крайне нездоровой. Тут собралось много беженцев, но в основном тех, кто выехал в Крым еще в относительно спокойной обстановке, до повальных эвакуации. Положение их не было столь бедственным, как в Новороссийске и Одессе. В материальном плане жизнь текла вполне благополучно. Хотя на Перекопе шли бои, Крым оставался типичным тылом — со всеми отрицательными тыловыми чертами. И вдобавок оказался оторванным от командования: ген. Шиллинг сидел в Одессе, Деникин — на Кубани. Крым, предоставленный самому себе, стал средоточием интриг, сплетен, политической грызни и внутреннего разлада.

Одним из главных рассадников нездоровых настроений явился флот. Как Колчак слабо разбирался в сухопутных делах, так и Деникин — в морских, поэтому он мало вмешивался во внутренние вопросы флота, жившего обособленно и представлявшего как бы "государство в государстве". Проблем здесь хватало. Многие корабли, 3 года не знавшие регламентных работ, нуждались в ремонте. Остро не хватало матросов — их набирали из гимназистов и студентов. И очень резко разделялся личный состав. На некоторых кораблях — чаще всего в порядке инициативы энтузиастов — подобрались боевые и сплоченные экипажи. Скажем, миноносцы «Жаркий», "Пылкий" и др. бросались в самые опасные места, вступали в неравные поединки с вражескими батареями. Иная картина наблюдалась на транспортных судах. Плавая между черноморскими портами, команды здесь хорошо подрабатывали спекуляцией, поэтому большинство матросов на них было старослужащими. То же самое они делали и при гетмане, и при французах, и при красных, и при белых. Рассматривали свою работу как "нейтральную, нужную всем, вроде железнодорожников". При белых было даже выгоднее — рейсы выпадали не только в русские, но и в заграничные порты.

И совсем другое было на берегу. Работу по "возрождению российского флота" севастопольское командование начало с создания огромных штабов, тыловых баз, портовых служб. Морских офицеров для этого хватало, не только местных, а съехавшихся из Петрограда, с Балтфлота и пр. Только эти офицеры были далеко не лучшими — одних перебила матросня в 17-м, другие давно ушли на сухопутный фронт, третьи, как уже говорилось, сколачивали экипажи миноносцев, катеров и шли в бой, А береговые штабы являлись удобной кормушкой, да еще и обеспеченной кораблями на случай эвакуации. Даже для назначения на командные посты выбор здесь оказывался сомнительным. Деникин вспоминал, как на одну из руководящих должностей начальник морского управления представил ему три кандидатуры с характеристиками: "первый за время революции опустился, впал в прострацию, второй — демагог, ищет дешевой популярности среди молодежи, третий с началом войны попросился на берег "по слабости сердца".