Беспечный повеса, стр. 45

– Сомневаюсь, – сказал он, но, увидев, что ее это не убедило, продолжил: – А если, паче чаяния, он нас настигнет, обещаю вам, он вас пальцем не коснется. Со мной вы в безопасности, моя Имп, и ваши сестры – тоже.

Его глубокий голос звучал твердо и уверенно, и Пруденс, несмотря на свои страхи, немного успокоилась. Нужно убрать руки, подумала она, но не смогла заставить себя это сделать. Казалось, через его ладонь в нее перетекают его сила и уверенность. Она испытывала ошеломляющее желание прижаться щекой к его плечу, словно это могло хотя бы на время переложить все ее беды и заботы на его широкие сильные плечи.

Но она не могла этого сделать. Это всего лишь минутная слабость. Лорд Каррадайс думает, что его помощь, галантность, великодушие могут что-нибудь изменить. Он думает, что она нарушит данное Филиппу обещание, и это только вопрос времени. Но ведь лорд Каррадайс привык к женщинам, которым ничего не стоит нарушить клятву, даже супружескую.

Для Пруденс эта клятва священна.

И даже если ее чувства изменились, даже если то, что она когда-то питала к Филиппу, всего лишь бледная тень чувств, что она сейчас испытывает к лорду Каррадайсу, она не предаст многолетнюю верность Филиппа. Они соединили свои жизни, хотя и не в глазах общества и закона. Филипп дал ей кольцо, и она приняла его, принеся клятву пред очами Бога.

Их узы скреплены кровью.

Если она когда-нибудь придет к лорду Каррадайсу – а в глубине души она сознавала, что хочет этого, – она придет к нему свободной, с чистой душой и открытым сердцем, а не как клятвопреступница. Любовь слишком драгоценна, чтобы пятнать ее ложью.

Пруденс спрятала руки в складки мантильи. Она справлялась с собой раньше, справится и теперь. Даже если дедушка найдет их и прибегнет к помощи закона, чтобы вернуть сестер обратно, она не подчинится. Ей скоро исполнится двадцать один год.

И если Чарити и герцог поженятся – а Пруденс надеялась, что так и будет, – возможно, герцог поможет ей заставить дедушку отдать им деньги.

Лорд Каррадайс может попытаться, но герцог, особенно если он станет родственником, обладает большей властью. Если герцог и Чарити поженятся.

А пока сестер будет опекать Пруденс.

Наверное, дедушка не настолько разъярен, чтобы снова избить ее до потери сознания...

Пруденс проглотила ком в горле. Не стоит останавливаться на своих страхах. Страх лишает силы. Если она будет сильной, дедушка с ней не справится. В тот раз она была больна и чувствовала себя потерянной и покинутой. Он поймал ее, когда она была наиболее уязвима. Больше она этого не допустит.

Глава 13

Они сменили лошадей в Брентфорде и теперь ехали медленнее, поскольку запряженная в фаэтон пара была не так хорошо подобрана и выучена, как рысаки лорда Каррадайса. За городом простиралась бесконечная унылая равнина, залитая холодным серебристым светом луны.

– Ханслоу-Хит, – сказал лорд Каррадайс, почувствовав, как Пруденс сильнее сжала его руку.

Пруденс решила, что спокойнее ехать, держась за руку Гидеона, – конечно, исключительно для безопасности. У легкой кареты прекрасные рессоры, но она покачивалась и подпрыгивала на неровной дороге.

– Кажется, об этой пустоши идет дурная слава? – спросила Пруденс.

– Да, из-за разбойников. Но не надо тревожиться, мисс Имп. В наши дни эта проблема почти решена. С тех пор как полицейские с Боу-стрит создали верховые патрули, большинство преступников изловили, а остальные начали зарабатывать на жизнь другим способом. Так что разбойники поджидали здесь путников в те времена, когда джентльмены носили гофрированные воротники. Теперь все в прошлом. Кроме того, самое опасное время суток – сумерки, а они давно миновали.

– Мне доводилось встречаться с бандитами, – сказала Пруденс. – В Италии, когда я была ребенком, мы много раз сталкивались с ними. В некоторых районах страны люди из поколения в поколение влачили нищенское существование. И разбой был единственным способом выжить для семьи, а иногда и для целой деревни.

– Правда? – тон Пруденс удивил Гидеона. – Судя по вашей интонации, в этом нет большой беды. Вам нравилось в Италии? Бандиты, разумеется, не в счет.

– Да, там было замечательно. Мы были там так счастливы. – Она вздохнула. – Везде, где нам довелось жить, казалось, всегда светило солнце, распускались цветы, звенели песни и смех. Люди все время пели. Не думаю, что так было на самом деле, но казалось, что они все время поют. И слуги, и крестьяне в полях часто пели за работой. Мама и папа любили музыку, и мы, дети, каждую среду вечером устраивали для них концерт. Мы выучили множество народных песен и пели и по-английски, и по-итальянски. И мама всегда пела малышам колыбельные. – Пруденс улыбнулась своим воспоминаниям.

– Вы помните так много? Вы ведь были ребенком, когда там жили?

– Да, но, когда мы уехали, мне было одиннадцать, так что я много помню. Я постоянно рассказывала об этом младшим сестрам, так что они тоже помнят. Очень важно помнить счастливые времена, – добавила она. – Это придает силы, когда времена... меняются. Конечно, когда мы были детьми, нам доставалось все лучшее. Знаете, итальянцы просто боготворят детей. Думаю, мы были ужасно избалованы.

– Я бы этого не сказал, – усмехнулся Гидеон. – Должно быть, вы с сестрами составляли прелестный маленький хор. А играете вы тоже хорошо?

Пруденс помолчала, глядя на легкие тени облаков, скользившие по освещенной луной пустоши, потом откровенно сказала:

– Нет. В этой области мы удручающе невежественны. Дедушка не одобряет музыку. Он считает ее грехом, за исключением церковной, но даже... – Она передернула плечами. – Мы жили в Италии совершенно иной жизнью, чем в Англии.

Пруденс вздрогнула, вспомнив, каково было вернуться из теплой Тосканы в холодный пустынный Норфолк. Пять недавно осиротевших девочек, оставленные на милость сурового, полного ненависти, порой теряющего разум старика...

– Холодно, мисс Имп?

Не дожидаясь ответа, Гидеон обнял ее и плотнее укутал меховой полостью.

– Нет, я не замерзла, – сказала она, но позволила его руке задержаться и даже слегка прислонилась к нему.

Пруденс знала, что не должна этого делать, но залитая мертвенным лунным светом пустошь и воспоминания о прошедшем детстве навевали на нее уныние и тоску. Теплая рука Гидеона и его сильное тело успокаивали и внушали уверенность.

Кроме того, она устала. Пруденс посмотрела на освещенный серебристым светом профиль Гидеона. Ни намека на сонливость. Он, вероятно, привык к ночному бодрствованию. Она вспомнила, как впервые встретилась с ним. Он вернулся домой в половине десятого утра и называл это окончанием вечера.

Было в этом ночном путешествии, в тенях и лунном свете, в мерном стуке копыт нечто, что очень способствовало сближению.

– Расскажите мне о своем детстве, – сказала она. – О родителях.

Гидеон мгновенно напрягся, так, что даже лошади сменили аллюр. Он вернул их к обычному шагу, и, когда посмотрел на Пруденс, его лицо исказила гримаса.

– Детские годы были довольно счастливыми, – сказал он после недолгого молчания. – Думаю, это было обычное детство: няни, гувернантки, учителя и тому подобное. Меня учили читать и писать, ездить верхом и охотиться. А когда мне исполнилось восемь лет, меня отправили в школу.

Пруденс нахмурилась. Слуги, наставники, уроки... а в восемь лет отправили в школу! Она не считала это счастливым детством.

– Вы были счастливы в школе?

– Разве в школе можно быть счастливым? – пожал плечами Гидеон. – Там было неплохо. Эдуард, мой кузен, тоже был там. Мы практически ровесники.

– Должно быть, вам обоим это было приятно. Все-таки не так одиноко, – сказала она. – А ваши родители?

Казалось, его лицо окаменело.