В погоне за золотом Измира, стр. 22

Конверт с бумагами из «дипломата» я засунул под рубашку и зашагал к железнодорожному вокзалу. А если за вокзалом установлено наблюдение? Скорее всего. Особенно после звонка из автосалона. По дороге я зашел в магазин, купил другой костюм, шляпу, ботинки на толстой подошве. Чтобы меня не могли вычислить по приметам, которые наверняка сообщил продавец автомобилей.

Я спокойно сел на поезд в Венецию, в купе дочитал «Геральд трибюн». К Венеции мы подъезжали уже в сумерках. Меня это только радовало: ночью я чувствовал себя увереннее.

Очередной автобус повез меня на северо-восток, к Удине. Мне уже казалось, что путешествие длится вечность, а цель все ускользает и ускользает. Самолет, автобус, поезд, телега с соломой, поезд, автобус, легковушка, грузовик, поезд, автобус... Я задался вопросом: а почему сразу не прилетел из Дублина в Венецию, вместо того чтобы, как лягушка по кочкам, скакать по городам и весям? Ответ лежал на поверхности: я хотел как можно скорее выбраться из Дублина. Но я все делал не так. И вновь посадил их себе на хвост, по глупости предъявив паспорт в миланском автосалоне. Они наверняка сообразили, что путь мой лежит в Турцию. А если и нет, то узнали, что я в Италии и направляюсь в восточную ее часть.

Но мне, словно перепуганному кролику, не оставалось ничего другого, как бежать от куста к кусту. Я знал фамилии нескольких хорватских эмигрантов, проживающих в Удине, но у меня не было никакой уверенности, что они мне помогут. А если и помогут, что тогда? Я окажусь в Югославии, переходя от одной группы балканских заговорщиков к другой. И происходить все это будет за «железным занавесом», где каждый третий заговорщик — агент спецслужб.

Великолепно.

Вот тут я пожалел, что не могу спать. Просто закрыть глаза и отрубиться, на какое-то время, забыв обо всем. Я слишком долго бежал. Мне требовался отдых. Это одна из проблем тех, кто не может спать. Поскольку их не одолевает сонливость, они иногда не осознают, что организм на пределе. Я не отдыхал с... с тех пор, как полежал несколько часов на чердаке дома Долана в Круме. И сколько прошло времени?

Подсчет дался мне нелегко. Вся цепочка событий казалась одним бесконечным днем, но постепенно все стало на свои места. Ночь в доме Долана, следующая — в Дублине, в ожидании самолета, еще одна — в ожидании, когда же Висенте перережет мне горло ножом, сейчас третья.

Не удивительно, что накопилась усталость.

* * *

Людевиту Старкевичу принадлежала небольшая ферма неподалеку от Удины. Он выращивал овощи, владел маленьким виноградником и держал стадо коз. Когда независимая Югославия выделилась из Австро-Венгерской империи (произошло это по завершении Первой мировой войны), он вступил в Хорватскую крестьянскую партию Стефана Радича. В 1925 году Радич отказался от идей сепаратизма и пошел на союз с центральным правительством. Старкевич не последовал его примеру. Он и другие хорватские экстремисты продолжили борьбу с центром. Некоторых убили. Старкевича, тогда еще совсем молодого юношу, посадили в тюрьму. Он бежал, в конце концов оказался в Италии.

Его удивило, что я говорю на хорватском.

Жил он, по его словам, один. Жена умерла, дети нашли мужей и жен среди итальянцев и разъехались. Его окружали одни козы, он практически ни с кем не встречался. И более всего жаждал человеческого общения.

Он накормил меня тушеным мясом с рисом. Потом мы пили сливянку и говорили о будущем Хорватии.

— Ты пришел с нашей родины?

— Нет.

— Идешь туда?

Я кивнул.

— Берегись сербов. Они все предатели.

— Я понимаю.

— Как ты туда попадешь?

Я объяснил, что мне надо перебраться через границу. Он поинтересовался, намерен ли я начать революцию. Я едва не рассмеялся ему в лицо. Чуть не сказал, что никакой революции не будет. Крохотные организации балканских националистов существовали только за границей и сплошь состояли из таких стариков, как Людевит Старкевич. Едва ли они представляли собой реальную угрозу.

Но я, естественно, ничего такого не сказал. Он страдал особой формой безумия, выводить из которой я его не собирался. Наоборот, я даже составил ему компанию. Он верил в то, что хотел. Вот и я соглашался с ним в том, что придет день, когда Хорватия вырвется, из-под, ярма белградского правительства и займет достойное место среди наций. Точно так же меня грела мысль о том, что когда-нибудь принц Руперт выгонит из Букингемского дворца Бетти Сакс-Кобург, ирландская революционная армия освободит шесть графств, Киликийская Армения восстановится, а произойдет все это на плоской земле.

— Я не собираюсь начинать революцию.

— Ага, — он уставился в землю.

— Не в этот раз.

— Но скоро?

— Возможно.

Его выдубленное солнцем и ветром лицо осветила улыбка.

— А сейчас? Что тебя привело в Хорватию в этот раз, Ванич?

— Надо кое с кем повидаться. Согласовать планы.

— Ага.

— Но сначала я должен пересечь границу.

Он задумался.

— Это возможно, — признал он. — Я и сам там бывал. Разумеется, нечасто, для меня это очень опасное путешествие. На родине за мной охотятся. Полиция постоянно ищет меня. Они знают, что я для них — смертельная угроза. Если меня поймают, то убьют на месте.

«Вполне вероятно, — думал я, — что югославская полиция понятия не имеет о его существовании».

— Конечно.

— Но граница, — он закрыл глаза, погрузившись в раздумья. — Это возможно. Я могу перевести тебя сам. Я стар, хожу не так быстро, как в молодости, но это и неважно. Я должен перевести тебя сам, понимаешь? Потому что рядом нет никого, кому я мог бы доверить это задание!

Он набил табаком трубку, разжег ее деревянной спичкой. Несколько раз затянулся, потом положил трубку на стол.

— Я могу тебя перевести.

— Хорошо.

— Но не в эту ночь. Только через несколько дней. Что у нас сегодня... суббота?

— Да.

— Завтра воскресенье. Потом понедельник, вторник. Ночь со вторника на среду нам подойдет.

— Правда?

— Да. Это лучшая ночь для пересечения границы. В нескольких километрах отсюда есть участок границы, который охраняют трое солдат. Всегда трое, они шагают взад-вперед. Ты же знаешь, границу разрешено пересекать только на контрольно-пропускных пунктах. А чтобы ее не пересекали в других местах, граница постоянно патрулируется. Здесь ее охраняют трое.

Он вновь затянулся.

— Но в ночь со вторника на среду их будет только двое! — воскликнул он.

— Почему так?

— Такой уж у них порядок. Кто знает почему? И я всегда переходил границу в ночь на среду, Ванич.

— И в эту ночь...

— Двое должны работать за троих. Они не сумеют прикрыть охраняемый ими участок. Поверь мне, я знаю, как переправить тебя в Хорватию. Но меня волнует, что ждет тебя там. Никогда не доверяй сербам. Скорее доверься змее, чем сербу. Ты меня понимаешь?

Откровенно говоря, в своей правоте он меня не убедил, но я согласно кивнул.

— Сегодня у нас суббота, — продолжил Людевит Старкевич. — Суббота, воскресенье, понедельник, вторник. Эти дни проведешь у меня. Проблем не будет. Тут ты в полной безопасности.

Кто будет тебя здесь искать? Ты будешь есть, спать, гулять по полям, вечером посидишь со мной у огня. Ты играешь в домино?

— Да.

— Поиграем в домино. Несколько дней отдыха перед возвращением на родину только пойдут тебе на пользу.

Суббота, воскресенье, понедельник, вторник. Несколько дней в одном месте. В забытом Богом северо-восточном уголке Италии. И дел-то всего — есть, пить, спать, гулять, читать и играть в домино.

Такая перспектива вполне меня устроила.

Глава двенадцатая

Во вторник днем небо затянули облака. Ночь выдалась чернильно-черной, без луны и звезд. В восемь вечера Старкевич и я двинулись в путь. Я нес кожаный рюкзак, который он мне дал. Лежали в нем краюха хлеба, несколько кусков сыра, фляжка сливовицы и таинственные документы, которые я вывез из Ирландии. Мы шагали по узким горным тропам. На западе сверкали молнии, гремел гром. Но гроза проходила стороной, над нами даже не капало.