Добровольная жертва, стр. 49

– Без титулов и церемоний, друг мой, здесь все свои, – остановил его Владыка, и тут же церемонно обратился к повесившему хохолок насупленному веснушчатому петушку. – Доблестный Пелиорэнгарс, сын могучего и древнего народа, не оскорбит ли тебя предложение государя крохотной страны, не сулящее ни богатства, ни славы, а только признательность маленького народа?

Вздрогнувший мальчик склонил голову в почтительном поклоне:

– Твой народ никогда не был маленьким, Владыка, но великим. Твои речи никогда не оскорбляли, но возвышали. И тот, кто идет за тобой, мало ценит и тленное богатство, и бренную славу. Я буду счастлив служить тебе.

Государь предложил дракончику унизительную должность моего оруженосца. Я только хмыкнула. Пелли покосился на меня опасливо и мужественно согласился, предварительно взяв с меня обещание, что я никогда и ни при каких условиях не буду шантажировать его предсказаниями.

Когда все мило распрощались, и призрак исчез из угла неведомо куда, а воодушевленный дракоша улизнул за дверь под предлогом проверки арсенала и чистки оружия, тогда я спросила у подобревшего опекуна: а какой, собственно, страны государем является мой отец? Альерг загадочно ухмыльнулся и пообещал при случае показать на карте, если ее масштаб позволил картографу пометить сию исчезающе малую точку. Я была несколько разочарована.

Каким образом полноцветная тень моего отца могла вещать в углу, мастер тоже начал объяснять довольно вяло, но, недослушав, я вдруг вскочила и помчалась по залам и лестнице, стремясь как можно быстрее попасть в свою комнату: там что-то происходило. Альерг помчался следом. Со мной тоже что-то происходило, что-то совершенно непонятное и жуткое: я стремительно теряла себя. Едва переступив порог и не успев удивиться присутствию Ребах, я насильственно растаяла под ее пристальным и странно отстраненным взглядом. Таянье было мучительным как зубная боль.

4.

Они опять каким-то меня образом провели. И отец потому совершенно не настаивал на моем согласии с планами Лиги на мою судьбу, что оно и не требовалось. Они попросту отправили меня в покинутый лес, где я развалилась себе спокойно под кустиком …

… и уже приходила в себя под шершавым языком Лэппа, вознамерившегося поживиться моим ухом, раз уж оно так долго валяется тут невостребованным. Я отогнала прожорливого четвероногого и прислушалась. В лесу было спокойно: довольно перекликались птицы, деловито сновали шмели. Обширная поляна занималась тихими делами. Никому до нас с желтогривым дела не было, кроме оголодавших на диком лесном пайке насекомых.

Меня вышвырнули как надоевшего щенка. Но они забыли, что мне не обязательно нужен оставленный маячок, мой собственный след, чтобы вернуться, и, разозлившись, я заявилась в то же место к тем же лицам…

… с вопросом в уходящие спины:

– А попрощаться? Забыли?

Опекун уже взялся за кованую ручку двери и словно примерз к ней, схваченный внезапным оледенением. Ребах что-то дощебетывала, на ее лице еще играла улыбка, уже сменявшаяся раздраженным удивлением. Альерг со вздохом опустил плечи:

– До свиданья, Рона!

– Куда такая спешка? Я еще не позавтракала, а меня уже бесцеремонно выпнули! – я была удивительно безмятежна, а на подругу старалась не смотреть, хотя она и напустила виноватости в очи. – И где мой оруженосец? Я без него никуда не уйду!

– Хорошо, Рона, – подозрительно быстро согласился наставник. – Действительно, подкрепиться на дорожку не помешает.

«Ну, не яд же вы мне подложите!» – демонстративно подумала я. Альерг негодующе порозовел. И я вдруг догадалась, почему он так подчеркнуто спокоен, словно я не спутала в очередной раз их крапленые карты. Они уже знали, где меня искать. Я показала им место, куда все-равно, рано или поздно, должна была вернуться, потому что, если исчезнет та, что меня породила, исчезну и я. Что там от меня осталось, я представить себе не могла, хотя интересно было бы взглянуть со стороны. Может быть, тело. Или призрак. Или нечто иное.

– Ты очень рискуешь, Рона, – с пуховой мягкостью, чтобы не спугнуть меня, сказал опекун. – Твоя интуиция, твой инстинкт безупречны, и мы не рассчитали, что они так сильны. Но ты не обучена сознательно управлять своими действиями. Ты сейчас совсем беззащитна там, в лесу, потому что не перешла сюда полностью. Нет опыта, не хватает сил. Когда мы перемещаем себя в той или иной форме, нас защищает рандр. Это и передатчик, и оружие. У тебя его пока нет. Поэтому мы обеспокоены и, конечно, пытаемся сейчас разыскать тебя. Ты даже не представляешь, как сейчас глупо и опасно твое упрямство! Даже такой необычный конь как Лэпп не сможет долго тебя защищать! Ребах, ну хоть ты скажи ей!

Альерг чуть не плакал над моей ослиностью. Ребах тоже смотрела умоляюще:

– Роночка, пожалуйста, поверь! Мы же не враги! Тебе надо вернуться, пока не поздно! Пожалуйста!

– А что Лэпп? – я по-прежнему смотрела только на мастера.

– Я не ясновидящий. И не специалист по лошадиному разуму из-за отсутствия такового. Разве что по ослиному, – горько намекнул он. – Могу только сказать, что животное сильно встревожено.

– Пока! – буркнула я, отправляясь восвояси. На этот раз растаяла не я, а все мое предательское окружение вместе со стенами. Все-таки, ощущение было менее болезненным.

Сильно встревожено – не то определение для описания смертного ужаса Лэппа. Он мелко дрожал, хрипло всхлипывал в изнеможении, но стоял как вкопанный между мной и отвратительной тварью, медленным гигантским пузырем выползавшей из леса на обширную поляну. Тварь выбрасывала короткие щупальца и подтягивала на них колыхающееся, белесое, в радужных разводах тело, приближаясь пядь за пядью к парализованной жертве. Она была примерно в половину человеческого роста. Внутри полупрозрачного склизкого пузыря что-то непрерывно ворошилось, толкалось, мельтешило и вспыхивало.

Откуда она взялась? Только что, минут пять назад в лесу было спокойно и радостно! Когда она успела подобраться так близко?! Всего три сажени, и она сожрет верного коника. Мою голову начали разламывать невидимые когти, словно кто-то пытался изъять мозги. Борясь с болью, я закричала, схватила Лэппа за повод и безуспешно попыталась сдвинуть. Я закрыла желтогривому остекленевшие глаза. Он дернулся, отступил на шаг и снова неподвижно замер. Лихорадочно поискав в сумке, я вытащила кинжал и, забравшись в седло, – вдруг он рванет с места прямо на тварь, – уколола коника до крови. Если он и содрогнулся, то в общей дрожи это движение потерялось.

Тварь наползала с неотвратимостью ночи, а вместе с ней тошнотворное зловоние. Дункан был прав: что я буду делать, если враг будет не человеком? Как я остановлю тварь, в которой не было ничего даже от животного?! Что-то подсказывало мне, что кинжал в нее лучше не бросать: она либо проглотит, не поперхнувшись, либо лопнет под острием, и тогда не известно еще, какая мерзость из нее хлынет. Но, может быть, тогда Лэпп сможет стряхнуть оцепенение.

– А ну, брысь! – замахнулась я на ползучую мерзость. – Пошла прочь!

У колена зашебуршало, клапан седельной сумки откинулся, и забытый крапленый туз вывалился, сонно зевая, топорща усы и оглядываясь, чем тут можно поживиться. Я не успела его прихлопнуть. Увидев гигантский шмоток ползущего студня, котяра издал то ли алчный, то ли боевой, но свирепый клич. Увернувшись от моей руки, метнувшейся схватить его за шкирку, он одним махом взвился на нависшую ветку. И так оглушительно рявкнул на чудище, словно в кошачей шкурке зашита была стая разъяренных волков. Тварь замерла, растерянно колыхаясь. Лэпп взбодрился и отступил еще на два шага. Взъерошенный котяра белкой сиганул по веткам, не слыша мои отчаянные призывы, и, хищно выставив весь зубасто-когтистый арсенал, обрушился на пузырь.

Тварь лопнула. Брызнули во все стороны ошметки, вереща и разворачивая липкие радужные крылышки. Кот перекусил пищащее нечто, отшвырнул, тут же сцепился с другой налипшей на него нечистью и с истошными воплями укатился в сторону. Я бросила кинжал в маленькое чудовище, летящее в лицо на неумело трепещущих крылышках, уверенно ощерив склизкую алую пасть. Монстр упал. Его разноцветные искрящиеся крылья необыкновенной красоты смялись под копытом ожившего, наконец, Лэппа. Конь опомнился и понесся прочь. Внезапно с неба сорвался солнечный язык, воспламенив дико визжащие ошметки лопнувшего слизня. Конь, подстегнутый огненной плеткой, мощным скачком вылетел из разверзшегося ада. Я тряпочкой взлетела по ветру, успев ухватиться за многострадальную гриву, и до искр в глазах ударилась о седло, когда Лэпп внезапно остановился на другом краю поляны.