Добровольная жертва, стр. 21
В его голосе было столько грусти, что я поежилась.
– Ты даже не хочешь узнать, что со мной случилось сегодня утром?
– Это уже не важно.
Ох, как я не любила этот высокомерный тон заслуженного мудреца! То есть как это не важно?!
– Сведения должны быть своевременными, – назидательно произнес наставник. – Твой отец вовремя приехал. Так что, я уже почти обо всем знаю. О гноме тоже…
Он покосился на мою вполне розовую щечку. И ответил на невысказанный вопрос:
– Братчина всерьез озабочена твоим здоровьем. Устроит?
Не устроит. Не успел день начаться, а Братчина, обычно скрытая от человеческих взглядов, уже толпами бродит по яви! Будущее трещит по всем швам от обилия неучтенных проявленных сущностей. Как учесть это влияние на существующее равновесие? А если непроявленные люди, встретив тех, кем они должны быть по определению Истины, устроят бунт? Рванутся тысячами в храмы – требовать свое, родное, непроявленное? И растопчут несчастных провидцев, которые ничем не могут помочь: не они запирали, не им и подбирать отмычки. Все претензии – к небесам, создавшим Вавилорский Колодец с ядовитой водой.
Альерг поморщился:
– Не паникуй. Проявленные лишний раз не сунутся в человеческие жилища.
– А Кирон?
– А кто, кроме тебя, догадался, что он – проявленный? И скажи-ка, пифия, куда ты дела своих зеленых мух? Которые все утро мельтешили у тебя в голове вместо мыслей? Ты уже опять вполне прозрачна… Да. Это странно, но хорошо, а то развела в сознании такую помойку, что порядочному телепату и не ступить! А теперь пойдем, тебе предстоит еще одно испытание.
Опекун придирчиво оглядел меня с ног до головы, посетовал, что чепчики у девиц нынче не в моде, извлек из кармана огромную расческу с редкими зубцами, какими расчесывают лошадиные хвосты, отклонил мое предложение воспользоваться еще и скребком, и взялся за прореживание моей растрепанной гривы с ловкостью начинающего конюха, жалуясь, что забыл прихватить кнут и уздечку. Я возразила:
– Для пыток расчески достаточно. А что за испытание?
– О, оно уже ждет в трапезной.
– Догадываюсь: повар с перепугу изжарил остатки твоей библиотеки.
Альерг усмехнулся, но как-то очень печально. Я прикусила язык: наставник был заядлым библиофилом и за какой-нибудь трухлявый фолиант готов был выложить годовое жалованье и чужих полкоролевства в придачу. И мне пришло в голову хоть как-то отвлечь его от грустных мыслей, и, не обращая внимания на то, что он уже умоляюще замахал на меня всеми лапами как на вредную злобную осу, я таки отвлекла:
– Али, а почему ты не женишься? Тебе уже за тридцать, пора уж, – и уточнила на всякий случай. – На мне, разумеется.
– Умолкни, негодница! Никакого почтения к сединам! Стыдись, ты еще несовершеннолетняя.
– И что? Через год уже можно. Ай! Поаккуратнее, это же не козья шерсть, а моя девичья краса! Вот, сэкономили бы на камеристке: расчесывал бы меня по утрам, а через неделю я бы уже облысела, и опять сплошная выгода.
– Хорошая идея, но я еще в молочном возрасте предусмотрительно дал обет безбрачия…
– Подумаешь! После обета можно и поужинать. Ой-о! Не выбрасывай эту прядь, для парика пригодится, лысину прикрывать!
– … и последние годы не устаю радоваться прозорливости. Соблазняй в камеристки кого-нибудь другого. А потом, ветреная ты особа, а как же Дик? Помнится, еще два года назад в Рагоре вы с ним поклялись в вечной любви. Это было так романтично! Так что, не разочаровывай меня!
Соблазнять великана в камеристки я начала аж с семи лет, и до нашей мимолетной встречи с Диком в Рагоре этот диалог всегда заканчивался одинаково: «Молчи, рабыня! Отправлю в кухню!» Но два года назад у наставника появился роскошный увесистый аргумент для финала этой десятилетней пикировки. Хотя опекун бессовестно преувеличил слухи о вечной любви и клятвах, но крыть напоминание о событиях в Рагоре и встрече с повзрослевшим Диком, перевернувших мою дальнейшую жизнь, было нечем, и приходилось смущенно умолкать.
Я потянулась, разминая засидевшиеся на развалинах косточки:
– Али, как ты думаешь, а не сдать ли Бредмахту Второму мой фантом в обмен на состояние и графский титул? Все-таки за два года Рагорская награда за мою голову выросла уже на два порядка!
Наставник встрепенулся:
– А что, было бы не плохо! Замок отремонтируем! Но подожди еще с год: может, король опять раскошелится на ноль в конце славного рядочка цифр… А хлеб насущный уже не интересует ваше будущее сиятельство? Ты собираешься сегодня обедать, или решила довести себя до полного исчезновения с лица земли? Марш в трапезную!
5.
В трапезной был Дик собственной персоной. Я его узнала даже со спины, не виденной последние несколько столетий. Когда он успел прибыть? В воинстве, полонившем замок, его точно не было. Судя по количеству опустошенных тарелок, теснящихся перед ним на столе, обеда для нас не осталось. Значит, и мятежным парусом он не был: тот бы не успел нас так разорить.
Привалившись к косяку, я никак не могла заставить мои ноги из кукольно-ватных сделаться живыми человеческими. Потому что мне понадобилось срочно удрать, пока он меня не заметил и не узнал.
Обретя способность двигаться, я повернулась назад и уперлась в неожиданный тупик: обратный путь преграждал Альерг. Он развернул меня волчком и бесцеремонно втолкнул в залу. Ниг побери, разве так обращаются с принцессой?! Вся шипя от негодования, я фурией подлетела к Дику, выхватила кубок, который он уже подносил ко рту, и выплеснула вместе с накипевшим негодованием:
– Какого нига ты со мной не попрощался?! Как ты смел исчезнуть из моей жизни так надолго?! И почему не отзывался с утра?
Все-таки правильно, что у гостей в этом доме изымают оружие при входе. Дик вскочил, судорожно шаря рукой по пустой перевязи меча. Вид у него был такой раздраженно-растерянный, что … что я вдруг опять оцепенела, поняв, что это не Дик. Копия Дика ошеломленно моргала длинными ресницами, переводя взгляд синих глаз с меня на Альерга и обратно. Меня этот юноша видел впервые.
– Извините. Я обозналась. Сейчас вам подадут другой кубок и лучшего вина.
Прищуренный на мастера глаз сотворил чудо: тот незаметно шевельнул то ли пальцем, то ли мыслью, и повар уже бежал к нам с подносом.
Снова прищурившись на опекуна, я сообщила повару, что обедать сегодня соизволю в своих покоях. И хотела было завершить недавнее намерение ретироваться, но меня остановил завораживающе глубокий, певучий, с легчайшей хрипотцой голос:
– Это я приношу искренние извинения, госпожа, за мое столь невежливое к входящим месторасположение. И, если человек, за которого Вы меня приняли, в чем-то провинился перед прекрасной дамой, то я готов взять его вину на себя и полностью искупить, и каково бы ни было взыскание, я выполню его с радостью во имя Ваше и блага Вашего ради, а ныне же горячо надеюсь, что Вы не отвергнете сие обязательство и не сочтете его нескромным с моей стороны.
Он изысканно поклонился, и я рефлекторно присела в реверансе:
– Сударь, имени которого, увы, не знаю, уверяю Вас, что это досадное незнание не помешает мне принять Ваши извинения и рыцарскую готовность брать на себя ответственность за чужую вину без доказательств оной, но, однако же, я не могу требовать от Вас искупления, ибо вина незначительна и вполне простительна, и таковое прощение я незамедлительно дарую и Вам, и всем похожим на Вас, не сомневаясь, что, если введшая меня в заблуждение похожесть распространяется не только на внешний облик, но и на явленное нам благородство Вашего духа, то и истинный виновник такового прощения достоин, а посему я могу лишь благодарить уже прощенную мной провинность, давшую мне сегодня бесценную возможность восторгаться Вашим великодушием.
Альерг крякнул, надеюсь, от восхищения этим изощренным оборотом, а копия Дика снова расшаркалась, продолжая умело завораживать:
– Милостивая госпожа, я покорен таким милосердием и премного благодарен, ибо счастье для меня получить из Ваших божественных рук незаслуженное и тем более ценимое мной прощение, кое я решительно намерен оправдать. Клянусь, и призываю все сущее в свидетели моей клятвы: что бы ни случилось, я никогда не исчезну из вашей жизни … надолго.