На острие, стр. 21

Наконец она влюбилась в кого-то, кто не был членом партии, и, бросив вызов партийной дисциплине, вышла за него замуж.

Она перебралась в Нью-Мехико, и там ее семья вскоре развалилась.

— Я поняла, что мой брак был всего лишь средством порвать с ПКП, — призналась она. — Просто я решила, что если иначе не выходит, то пусть будет хотя бы так. Говорят, нет худа без добра. В конце концов я получила развод и переехала сюда. Стала домоуправом, потому что не нашла другого способа заполучить квартиру. Ну, а вы?

— Что — я?

— Как вы сюда попали? К чему стремитесь?

Много лет я сам задаю себе эти проклятые вопросы.

— Долгое время я был полицейским.

— Сколько лет?

— Около пятнадцати. У меня были жена и дети. Мы жили в Сайосее, на Лонг-Айленде.

— Знаю этот район.

— Не уверен, можно ли сказать, что я разочаровался в жизни, просто она перестала меня удовлетворять. Я покинул службу в полиции и оставил семью. На Пятьдесят седьмой нашел комнату. До сих пор живу там.

— В меблирашках?

— Нет, чуть получше. В гостинице «Северо-западная».

— Значит, вы богатей или у вас фиксированная плата за номер.

— Я не богат.

— Живете один?

Я кивнул.

— Все еще женаты?

— Мы давно разведены.

Наклонившись, она прикрыла ладонью мою руку. Ее дыхание отдавало запахом виски. Сам не знаю, нравился ли он мне теперь. И все же примириться с ним было куда легче, чем с вонью в квартире Эдди.

Она спросила:

— Ну, так что вы думаете?

— О чем?

— Только что мы столкнулись со смертью. Мы кое-что рассказали друг другу о себе. Мы не можем напиваться вдвоем, потому как из нас двоих только я одна пью. Вы живете один. С кем-нибудь спите?

Внезапно я вспомнил квартиру Джейн на улице Лиспенард: звучит камерная музыка Вивальди, на кухне закипает ароматный кофе...

— Нет, — ответил я. — Ни с кем.

Ее ладонь еще плотнее прижалась к моей руке.

— Ну, так что же, Мэтт? Неужели ты не хочешь переспать со мной?..

Глава 7

Я никогда не был заядлым курильщиком. Правда, когда я пил, иногда у меня возникала тяга к табаку, и, купив пачку, я мог выкурить одну за другой три или четыре сигареты. Но потом пачку выбрасывал, и проходили месяцы, прежде чем я снова прикасался к сигарете.

Джейн вообще не курила. Уже перед самым разрывом, когда мы решили чаще бывать на людях, у меня была интрижка с женщиной, курившей «Уинстон лайтс». Мы так и не стали близки, но однажды вечером два-три раза поцеловались, и меня ошеломил вкус табака на ее губах. Внезапно меня страшно потянуло закурить.

Вкус виски на губах Виллы напомнил мне об этом, поскольку был еще сильнее. Он, как и следовало ожидать, взволновал меня. Иначе и быть не могло. В конце концов мне не требовалось каждый день посещать собрания, чтобы не прикасаться к сигаретам. А если я когда-то и выкуривал одну, то без риска угодить в больницу.

Мы обнялись на кухне. Стоя. Она оказалась всего сантиметров на пять ниже меня, мы явно хорошо подходили друг другу. Перед тем, как она положила мне на руку свою ладонь, я пытался представить, что почувствую, когда ее поцелую. В голову ударил запах виски. В свое время я пил главным образом бурбон, реже скотч, но сейчас не ощутил разницы. Пробудились воспоминания и жажда, меня будоражил ее хмель.

Добрая дюжина разных ощущений поднялась во мне; разобраться в них было невозможно: и страх, и глубокая грусть, и, конечно же, желание выпить. Я почувствовал огромное возбуждение. Его вызвал пахнувший виски рот, но, пожалуй, в еще большей степени — все ее тело, мягкая крепость грудей, жар желания, исходивший от нее.

Я положил ладонь пониже ее спины, туда, где ткань джинсов была совсем тонкой, и крепко прижал. Ее ногти впились мне в лопатки. Я снова поцеловал ее.

Чуть погодя, она отодвинулась; наши взгляды встретились. Ее глаза широко распахнулись, меня поразила их глубина.

Я сказал:

— Пошли в постель?

— О Боже! Да.

В маленькой спальне было сумрачно. Сквозь опущенные занавески едва пробивался свет. Включив лампу у кровати, она тут же ее выключила и взяла коробок спичек. Чиркнув, попыталась зажечь свечу, но сера искрами разлетелась, а спичка не загорелась. Она попробовала зажечь еще одну, но тут я забрал у нее и спичку, и свечу, отложив их в сторону. Света было достаточно.

В спальне стояла двуспальная кровать. Точнее, это был пружинный матрас, он лежал прямо на полу. Не отводя глаз друг от друга, мы сбросили одежду. На ее животе справа я заметил шрам, видно, когда-то ей удалили аппендикс. Полные груди Виллы были усыпаны веснушками.

Мы легко нашли путь друг к другу.

Через некоторое время она пошла на кухню и вернулась с банкой светлого пива. Открыв ее, сделала глоток.

— Не пойму, зачем я его купила, — сказала Вилла.

— По крайней мере по двум причинам.

— Каким же?

— У него великолепный вкус, и его можно пить прямо из банки.

— Забавный ты парень! Великолепный вкус! Да вообще нет никакого вкуса! Всегда предпочитала крепкие напитки. Не терплю ничего слабого. Мне нравятся «Тичер'с» и «Белая лошадь», а еще — темные, выдержанные сорта шотландского виски. Люблю канадский эль. Он такой ароматный! А когда курила, не переносила сигарет с фильтром.

— Ты курила?

— Еще как! Партия поощряла этот способ входить в контакт с рабочим классом: угощаешь сигаретой, берешь сигарету, даешь прикурить — одним словом, коптишь себе мозги во имя солидарности и товарищества. Конечно, после победы революции курение отмерло бы, подобно диктатуре пролетариата. Было бы покончено с прогнившим табачным трестом, а те, кто выращивает табак, научились бы возделывать что-нибудь диалектически правильное, скажем, фасоль. Что касается рабочего класса, то, освободившись от капиталистического гнета, он избавился бы и от привычки травиться никотином.

— Ты шутишь!

— Как бы не так! У нас была выработана позиция по любому вопросу. Почему бы и нет? Времени хватало, ведь мы никогда по-настоящему не работали.

— Получается, ты курила во благо революции?

— Именно. «Кэмел», две пачки в день. Или мексиканские «Пикейюн», но их трудно было найти.

— Никогда о таких не слышал.

— Ну, это просто замечательные сигареты, — сказала Вилла. — По сравнению с ними французские «Голуаз» кажутся травой. Они дерут глотку, а пальцы быстро становятся коричневыми. Их можно даже не курить — легко заработать рак, просто таская пачку в сумочке.

— И когда же ты бросила курить?

— После того как развалилась моя семья, в Нью-Мехико. Я чувствовала себя такой несчастной, что мне казалось, я даже не замечу, как перестану курить. Однако скоро выяснилось, что я страшно ошиблась. Но тут уж я проявила упорство. А ты совсем не пьешь?

— Да.

— А в прошлом?

— Слишком!

— Каким голосом ты это произнес! Значит, ты пил, а теперь завязал.

— Что-то вроде этого.

— Примерно так я и думала. Ты почему-то не напоминаешь мне ни одного из знакомых парней, которые не пьют всю жизнь. Обычно у меня с ними отношения не складываются.

Она сидела на кровати, скрестив ноги. Я лежал на боку, подложив руку под голову. Другой рукой коснулся ее обнаженного бедра. Она прижала ладонью мою руку.

— Тебе не нравится, что я не пью? — спросил я.

— Нет, отчего же? А тебя раздражает, что я пью?

— Пока не знаю.

— Когда узнаешь, сообщи мне.

— Хорошо.

Опрокинув банку, она допила пиво и спросила:

— Чем бы я могла тебя угостить? Хочешь кофе?

— Нет.

— У меня нет ни сока, ни прохладительных напитков, но я могу сбегать за угол. Чего бы ты хотел?

Я взял из ее рук банку и поставил на столик у изголовья.

— Иди ко мне, — сказал я, поудобнее укладывая ее на матрас. — Я тебе покажу.

Около восьми я, пошарив вокруг, нащупал свое белье. Она было задремала, но проснулась, услышав шорох.