Анахрон. Книга первая, стр. 23

Федор решил было обидеться, но в последний миг передумал. Продолжил повесть о шурине.

— Там, Сигизмунд Борисович, под Ботовым свиного говна видимо-невидимо. А мы не знали, воды там попили… Ну, я ничего, я крепкий. У меня закалка. — Федор гулко постучал себя в грудь. — А шурин — думали, умрет. “Скорая” лечить отказывалась. Приехал пьяный коновал, как узнал, откуда мы воду брали — все, говорит, готовьте гроб. К утру, мол, кончится. Это он про шурина. Теща дружкова в слезы, тесть в амбиции. А коновал ни в какую. Нет, говорит, от свиного говна политотдельского, говорит, лекарства нет. Во всем Черепке не сыщется такого средства, чтоб шурина вашего, значит, спасти. Отказался, падла. И помер бы шурин, если б таблеток у меня при себе не было. Отпоили. По четыре штуки разом скармливали, каждые полчаса… Ну, наутро я у пивного ларя стою, отдыхаю. Глядь — коновал. Тоже к ларю мостится. Завидел меня, закивал, замахал, как знакомому. С пивом ко мне подходит. “Ну как, спрашивает, помер шурин-то твой?” Я говорю: “Какое помер, живехонек! Во!” И таблетки ему показал. Упаковку. Коновал повертел в пальцах, буковки поразбирал, какие знакомые. “Да, говорит, Америка-Европа, нам до них еще сто лет расти — не дотянуться…” И то правда. Мы с шурином раз на шоссейку вышли, а там указатель: “Вологда 600 км, Архангельск 700”… Россия…

И, сам себя огорчивший, ушел.

Сигизмунду резко стало легче. Федор парень хороший, отзывчивый, исполнительный. Западла пока что не делал. И еще не в скором времени сделает. Но сегодня совершенно задавил его Федор своей неукротимой витальностью. Перебор налицо.

Сигизмунд выковырял из герметичной упаковки четыре чудо-таблетки. Налил в стакан воды. Пошел девку целить. Если шурина безмозглого спасло, глядишь — и юродивой поможет.

Девка крючилась на тахте. Рожа серая. Худо девке было.

Кобель интересовался. То лицо ей понюхает, то ноги. Девка относилась к кобелю безучастно. А пса это тревожило. Не одобряет пес такого беспорядка, чтобы люди болели. Временами пес напоминал Сигизмунду Федора. Оба любили, чтоб все было пучочком. Сами были бодры и от окружающих требовали того же.

Сигизмунд присел на край тахты. Прижал горсть с таблетками прямо к девкиным губам. И стакан наготове держал.

Девка полежала неподвижно. Глазом на него покосила. Сигизмунд кивнул: дескать, надо, девка, ничего не поделаешь. Штатовские морпехи едят, и тебе сглотнуть не зазорно.

Девка глаз отвела и стала таблетки с ладони губами по одной выбирать. Ровно лошадка. Или дитё, когда ягодку ему найдешь. Вот так и яду ей можно дать, а после золотишком завладеть. Очень даже запросто. Она и не спросит, чем он там ее пичкает.

— Запей, — сказал Сигизмунд грубее, чем хотел. И стакан к ней подвинул.

Она послушно выпила.

— Вот так-то лучше, — сказал Сигизмунд. Встал и кликнул пса. Пора выводить скотину.

Хорошо хоть коровы не держит. В пять утра вставать не надо, доить не требуется. Опять же, сенокосная страда минует. Господи, что за мысли в голову лезут!

И пошли кобель с Сигизмундом пиво пить.

Пиво кобель любил. Дрожжей ему не хватало, скоту бессловесному, что ли?

Место вокруг ларька, меблированное сломанной лавкой и тремя ящиками, обсиженное спившимся и полуспившимся людом, именовалось у Сигизмунда “Культурным Центром”. “Культурный Центр” был готов к услугам отдыхающих граждан круглосуточно. Иные там и отходили. Сигизмунд сам вызывал как-то раз “Скорую” к дедушке, безучастно созерцавшему низкие городские небеса, полонящиеся смогом. “Скорая” к дедушке не торопилась. Да и дедушка больше уже никуда не торопился… Вокруг продолжали культурно отдыхать. Пили пиво. Все там будем, да…

Взяв “Разина”, Сигизмунд снял пробку о прилавок ларька, по старинке.

— Ты че, блин, мужик?! — заорал продавец, высовываясь из ларька чуть не по пояс. — Вон, открывашка есть…

Совсем одичал с этой юродивой. Забыл, в каком веке живу. Ведь правда теперь везде открывашки. Это раньше никаких открывашек не было. О водосточные трубы пробку сковыривали. Кто покруче — зубом снимали, кто поинтеллигентнее — ключом…

Сел на корточки, налил пива на ладонь. Пес тут же сунулся пастью и неопрятно зачавкал.

И тут из засады, доселе незаметный, бесшумно подкрался к Сигизмунду дедок. Заслуженный дедок, о трех орденских планках, на деревянной ноге. Насчет бутылочки. Пустой.

— Оставлю, — щедро обещал Сигизмунд.

Дедок с достоинством оперся о ларек и уставился вдаль. Ловко же дедок прятался. Небось, на войне разведчиком был. С девкиными предками, борода-веником, лесными братьями, поди, сражался посередь смуглых рижских сосен…

Сигизмунд расслабленно вливал в себя пиво. Похмелье растворялось. Снегу бы пора выпасть. А снег все не выпадает. А пора бы. А он не выпадает…

Подрулила хамоватая бабуля. Сунулась было. Дедок послал ее по-фронтовому. Это Сигизмунду понравилось.

Он отдал дедку пустую бутылку. Тот взял и беззвучно отступил в щель между ларьками, где у него был наблюдательный пункт.

Подумав, Сигизмунд взял “Жигулевского”. Продавец сердито сковырнул пробку открывашкой. Собственноручно.

Сигизмунд приблизился к наблюдательному пункту фронтовика. Молча вручил ему полную бутылку, повернулся и пошел прочь.

Глава четвертая

К вечеру девка ожила. Морпеховские таблетки в очередной раз явили чудо исцеления. Аллилуйя!

Сигизмунд, лежа на раскинутом диване у себя в комнате, безмолвно наблюдал за юродивой девкой. Воскреснув, та принялась бродить по квартире. Маршруты новые прокладывать. На кухню, в ванную и туалет шастала уже уверенно. В сторону сигизмундовой комнаты — еще с опаской. К запертой комнате вообще не подходила.

Запертая комната, она же “гостиная”, была самой большой в квартире. И не запертая даже, а просто нежилая.

При Наталье там устраивались шумные вечеринки. Там стояло пианино “Красный Октябрь” с черной поцарапанной крышкой. И много разных других вещей. Сигизмунду в его нынешней замкнутой жизни они были не нужны.

Предпринимать какие-либо активные действия Сигизмунду было сегодня лень. Валялся на диване, брал то одну книгу, то другую. Читать, впрочем, тоже было лень.

Поэтому больше просто смотрел в потолок и слушал, как в квартире тихонько шуршит юродивая. Вот она остановилась на пороге комнаты. Робко вошла. На него глянула: можно?

Он не пошевелился. Стало быть, можно.

Следом за девкой в комнату проник кобель. Вертел мордой среди привычных вещей — искал, что девку так занимает? Он, кобель, ничего удивительного для себя не видел. А вдруг пропустил чего? А вдруг это съесть можно?

Полоумная, поминутно замирая и поглядывая на Сигизмунда, перемещалась по комнате. Протянет руку к какому-нибудь предмету — замрет. Если Сигизмунд смолчит — потрогает.

Наконец Сигизмунду надоело лежать бревном, и он окликнул:

— Двала!

Тихонько так окликнул. Спокойно.

Та вздрогнула и замерла, съежившись. На него с ужасом уставилась. А он махнул ей рукой и лениво добавил:

— Да ты ходи, ходи… Не бойся…

И улегся на боку, рукой подпирая щеку. Так сподручней смотреть было.

Девку заворожил сигизмундов стеллаж. Этот стеллаж-“распорка”, неряшливый и пыльный, был у Сигизмунда со студенческих времен и безумно раздражал Наталью. Та неоднократно покушалась на стеллаж, пыталась от него избавиться с помощью хитроумных интриг. И вот надо же! Наталья уже далече, а стеллаж — вот он стоит. И ничего ему не делается.

На стеллаже, кроме пыли, обитали книги Сигизмунда. Книги по программированию — его первой специальности, по электронике. Объемный труд по собаководству “Воспитай себе друга”, подаренный находчивым Федором ко дню приобретения начальником собачки. Нелепо затесавшееся красное “огоньковское” собрание Лескова. Ностальгически приобретенный, но так до конца и не дочитанный Кастанеда. Беспорядочная куча книжек последних лет, преимущественно боевиков, кои неотразимо свидетельствовали об угасании сигизмундова интеллекта.