Родео Лиды Карякиной, стр. 3
Меня позвали ужинать. На кухне ситуация изменилась. Теперь Юлия Михайловна почему-то уговаривала тетю Аню, что Лидке просто необходимо устроиться на работу.
— Девочка молодая, — пела Юлия Михайловна, — ей и одеться хочется, и погулять. Ее тоже понять надо… Ну, поучилась, и довольно. Я, бывало, тоже науки терпеть не могла. И сейчас-то как раскрою книгу, так и засну…
— Да что вы, Юлия Михайловна. — Тетя Аня вытащила из кармана платочек, приложила к глазам. Нос у нее был распухший.
— Как это вы говорите, Юлия Михайловна, — вмешалась мама. — Вот если бы ваша дочь…
— Моя дочь, слава богу, замужем. И удачно: муж — завгар, сейчас вот в трехкомнатную переезжают… Я считаю, расстраиваться незачем, все к лучшему. Ну, поработает девочка, что тут такого. Каждому свое. Может, сын образованным станет. Мой вам совет, Аня, надейтесь на сына, раз уж так получилось…
Юлия Михайловна только что закончила массаж лица и теперь промакивала кожу бумажкой салфеткой: скомкала салфетку, нагнулась к маленькому зеркальцу на столе, оттянула пальцами левое веко.
— Опять ячмень. Досада какая! Простудилась, что ли? Или обмен? Обмен, не иначе. Лыжами заняться срочно. Что-то я в этом году отстаю. Пойдемте вместе на лыжах, Мария Николаевна!
Моя мать торопливо чистила картошку — готовила на завтра обед. На сковородке что-то шипело.
— Да некогда, Юлия Михайловна. И потом, у меня костюма нет.
— Костюмчик чудный я себе выбрала, — оживилась Юлия Михайловна. — С полосочкой тут и вот тут, просто прелесть! Пошли мы вчера, месткомовцы, и купили себе по костюму. Я примерила — как хорошо! Нам пять костюмов положено в год, ну, как раз нас четверо. Расписались и разобрали по домам. Один на всякий случай, про запас…
— Значит, казенные костюмы? — удивилась мама. — А вдруг порвете? Как же тогда?.. И ведь костюмы-то на всех?
Юлия Михайловна выдвинула ящик стола, забросила туда зеркальце и тюбик с кремом.
— Порвем — спишем. Списываем все равно каждый год. И что значит — на всех? Мы ведь тоже сотрудники. Расписались и получили в личное пользование. — Она хихикнула. — Фаина Петровна, старшая наша, толстая, как домна. Размера такого не было, так она для племянницы взяла…
— Это же нельзя, ведь нечестно, — высказался я.
— Допил? Уходи, не мешай, — распорядилась мама.
— Почему нечестно? — спокойно возразила Юлия Михайловна. — Для сотрудников — стало быть, для нас. Да еще и покупаем, заботимся. Мы общественники. А без нас никому и дела нет. Всю работу на нас взвалили…
— Ну, я пошла. — Тетя Аня встала, забрала свой медицинский чемоданчик. — Так это был последний укол, Юлия Михайловна. Десятый. Ваш курс закончен, завтра зайдите, покажитесь врачу. Мне кажется, вам назначат вливание алоэ.
— Вызову на дом, — решила Юлия Михайловна.
— Что вы, это нельзя, терапевт наш занят по горло, сорок вызовов на день. Вы же не температурите…
— Пустяки, — отмахнулась Юлия Михайловна. — В конце концов, у меня давление. Не сидеть же там в очереди.
— У нас процедурная пропускает быстро, запишитесь только к терапевту.
Лицо Юлии Михайловны как будто окаменело. Широкое, чуть раскосое, с выпяченным подбородком, неумолимое лицо.
— Да что вы мне там говорите! — вспылила она. — Человек больной, с давлением, и на дому обслуживать не хотят! Это же безобразие! Посмотрите, она обращалась к маме, — что такое творится! Вот бы Танечку Тэсс бы сюда! Материал для фельетона первый сорт! Написать ей, что ли?
Я даже фыркнул: имя известной журналистки она называет запросто, будто та приходится ей ближайшей родственницей…
— Какой же тут материал? Тетя Аня права, — не выдержал я, — терапевт наш, ясно, перегружен. Микрорайон большой.
— Сережа, иди в комнату, — сухо сказала мама. — Принимайся за уроки!
Я вышел вместе с тетей Аней, проводил ее до двери и подал пальто. Пальто она набросила на плечи — квартира-то рядом. В руке чемоданчик со шприцами, в другой руке — увесистая сумка, на которой торчат буханка хлеба и тяжелая бутыль с подсолнечным маслом. Брикеты пельменей, маргарина, еще что-то там — словом, набито битком, с полпуда наберется. И как она только тянет, такая маленькая, невзрачная — не пойму. В дверях она задержалась, зашептала жалостно:
— Сережа, милый, поговори ты с Лидкой, пожалуйста… Может, ты на нее воздействуешь, уж очень я прошу, поговори…
— Да я что же… Я готов, только вот она не больно слушает. Она знаете какая…
— Да знаю, знаю. Ты все-таки побеседуй…
Я обещал, но, честно говоря, не очень-то верил в успех этого дела. Почему-то я больше надеялся на Витьку.
III
В марте в нашем классе случилось ЧП: Карякина прошибла голову Вадиму Цыбульнику. И сделала это она при всех, прямо на классном собрании. Тут и родители Цыбульника присутствовали.
Цыбульник поступил к нам этой осенью. Здоровенный такой детина, красивый, румянец во всю щеку, самый лучший в классе спортсмен… Учится Цыбульник хорошо, одежка на нем всегда первый сорт — форма на заказ, башмаки на платформе, свитера самые дорогие, часы какие-то необыкновенные… Сразу видно, обожают родители своего Цыбульника, души не чают.
И вдруг один второклассник пожаловался отцу, что Вадим отбирает у него двугривенные. Каждый день по двугривенному. Мальчишка этот уже и в буфет перестал ходить; утром как явится в школу, наш Вадим тут как тут: гони монету! И не только у него одного отбирал. Были у Вадима и другие данники: все из первого, второго и третьего классов. Дальше — больше. Первоклассник Мишка, брат Карякиной, объявил, что Цыбульник время от времени собирает всю эту малышню, загоняет на лестничную площадку около чердака и гоняет туда-сюда. Заставит, например, на четвереньках ползать — и ползают все в ряд, один за другим. А то еще придумал такую игру. Выстраивает ребят в затылок и велит тому, кто стоит в хвосте, лупить по голове впереди стоящего. Тот, в свою очередь, бьет следующего и так далее. Причем требовал, чтобы били всерьез… Жаловаться ребята боялись.
Так продолжалось до тех пор, пока Копенкин Толик не рассказал все отцу.
Классное собрание объявили в тот же день. Отец Цыбульника явился задолго, когда у нас шел урок литературы, видно, заранее хотел поговорить с классруком.
Мы услышали осторожное постукивание в дверь, потом дверь приоткрылась, и кто-то согнутым пальцем поманил Нину Харитоновну. Она прервала свой рассказ, оглянулась на дверь. Но с места не двинулась, только лицо медленно начало покрываться красными пятнами. Это всегда у нее, когда волнуется…
— Не иначе папа Цыбульник пожаловал, — громко прошептал Горяев. — Я его палец узнал. Начальственный перст!
Девчонки зафыркали.
— Внимание! — сказала Нина Харитоновна. — Продолжаем тему.
И спокойно довела урок до конца.
Сразу после звонка в класс стали прибывать гости: несколько младших школьников, кое-кто из них с отцом или матерью. С Цыбульником пришли оба родителя.
Наконец явилась завуч Анна Леонтьевна, и класс заперли изнутри. Кто-то еще стучался, дверь дергали, пытались открыть, но Анна Леонтьевна отпирать запретила. Собрание началось. После того, как Нина Харитоновна кратко изложила суть дела, выступил сам Вадим. И вот странно: он ничуть не смущался… Отобрать медяки у малышей! Да я бы, кажется, сдох от стыда, да и любой из нас тоже. Грязное дело. А Вадим еще улыбался, пошучивал с девчонками. Те и рады — шепчутся, записочки строчат: «Вадим, Вадим, обернись». Хихикают, дуры. Ну и девчонки же у нас! Хорошо, хоть не все такие.
— Неужели, Вадим, ты отбирал деньги? — спросила Нина Харитоновна. — Об этом ведь даже подумать гадко.
Вадим стоял, небрежно покачиваясь. Руки за спину заложил. Поглядеть на это свежее лицо, ясные глаза, брови вразлет — примерный юноша, вожак школьный, чистая душа.
— Что вы, Нина Харитоновна. Как вы могли такое подумать? Правда, был у нас тут один замысел… В общем, в кино собирались. Всем, значит, коллективом, так сказать, организованно… А деньги на кино добровольно они давали, так что не сомневайтесь! Пусть вот хоть Сидоров подтвердит.