Неизвестный солдат, стр. 53
32
В доме Бокаревой были открыты сундуки, оголены стены. Антонина Васильевна укладывала вещи.
Она плохо слышала. Когда я спросил ее, она ли Бокарева, — она показала на ухо, и, хотя я громко повторил свой вопрос, она меня опять не расслышала или услышала что-то другое. И не знаю, за кого она меня приняла. Вероятно, за одного из этих парней-изыскателей. Они, по-видимому, часто заходят к местным жителям, живут у них, останавливаются на ночлег. Во всяком случае, она не спросила меня, кто я такой, откуда. Показала на вещи и сказала:
— Вот дом продала. На новом месте без денег дома не купишь. Хоть самого плохенького, а не купишь.
— Куда же вы едете? — спросил я, проникаясь все большей тревогой.
— Далеко, милый, в самую Россию. Город Корюков, не слыхали?
Я ошеломленно смотрел на нее.
— К сыну на могилку еду, — продолжала старуха, — нашлись добрые люди, схоронили его, Митю моего, спасибо им, и матерям и отцам их спасибо, вырастили детей благородных… — Она низко, до самой земли, поклонилась неведомым людям, разыскавшим могилу ее сына. — Надо бы, конечно, все там устроить, — продолжала Антонина Васильевна, — да ведь некому устраивать-то, одна я, никого нет у меня. Да и когда устраиваться-то? Стара я, не знаю, доеду ли… А может, и доеду. Хоть одним глазком взгляну на его могилку. А умру — похоронят неподалеку. Сколько мне жить-то осталось?
Я был не в силах смотреть на нее, отвернулся и тупо уставился на стены. Они были пусты, голы. Только возле божницы висела знакомая мне фотография пяти солдат, хорошо сохранившаяся за стеклом.
Значит, у старшины Бокарева этой фотографии не было. Конечно, у него могли быть две таких фотографии. Но вряд ли: зачем бы он таскал с собой групповую фотографию? Ведь это не фотография любимой женщины, или матери, или ребенка. Была фотография, он ее и отослал домой.
Она перехватила мой взгляд, подошла к фотографии, показала на Бокарева:
— Вот Митя мой, а это его товарищи.
— А когда он вам ее прислал, эту фотографию?
— Не он, милый, прислал. Невеста его прислала, Клавдия.
— Как? Клавдия?
— Клавдия, милый, Клавдия… Хорошая женщина, самостоятельная… Да вот не пришлось им.
Клавдия… Значит, на кисете могла быть первая буква ее имени. Дело опять запутывалось.
— Будь Митя жив, ладно бы жили, — продолжала Антонина Васильевна. — Митя мой тоже мужчина самостоятельный, охотник, не пил, не курил.
— Не курил? — переспросил я.
— Не курил, милый. У нас в доме табашников не было. И муж мой покойный не курил, и вся родовая наша — никто, одним словом.
Она охотно отвечала. Ей хотелось поговорить: одинокая старуха, она была рада, что нашла внимательного слушателя. Мои вопросы ее не настораживали, и я их ей задавал. Но сердце у меня разрывалось от сочувствия и жалости к этой женщине, от того разочарования, которое постигнет ее, от всего того, что я должен ей сказать. Но я не мог ей сказать, я искал доводы в пользу Бокаревой. Искал доказательства того, что именно он — неизвестный солдат.
— Раньше не курил, а в войну мог и закурить.
— Нет, — решительно ответила она, — не закурил он на службе: он ведь сверх срока служил, оттого и на войну сразу попал. И ребята наши, что с ним служили, которые вернулись, тоже говорили: какой табак получал — товарищам отдавал, которые курящие.
Кисет не его, кисет Краюшкина. Отпадал единственный довод в пользу Бокарева.
— Вы не помните, когда Клавдия прислала вам фотографию?
Она задумалась.
— Может, в войну прислала, а может, и после войны: нет, однако, в войну еще. Прислала мне письмо, спрашивала: где, мол, Митя, что с ним, пишет ли? А я к тому времени уже извещение получила. Я ей ответ дала: пропал, мол, без вести наш Митя. Мне-то сообщили — мать, а ей кто же сообщит? Не записаны они были. После этого и прислала она мне карточку. У меня и адрес ее есть. Деревня Федоровка, Корюковского района. Не сам, значит, Корюков, а в районе. Иванцова Клавдия Григорьевна.
— Вы с ней переписываетесь?
— Нет, милый, не пишу я ей, и она мне не пишет. Женщина была молодая, красивая, в годах, надо и ей устраивать свою жизнь; может, замуж вышла, дети пошли. Не сидеть же ей в бобылках.
Мы помолчали. Что я мог ей сказать? Ничего не мог сказать. Я не мог сказать ей правду. Не мог, не мог, не мог. Пусть говорят те, кто ввел ее в заблуждение.
— А кто вам сообщил насчет сына? — спросил я.
— Сообщил кто? Из газеты, человек такой — Агапов сообщил, в сельсовет, а уж председатель — мне.
— И когда вы собираетесь ехать в Корюков?
— Вот деньги получу за дом. Хоть небольшие деньги: у нас тут дома дешевы; в России, говорят, дорогие. Корову продала, телку. Насобираю чего-нибудь. Только задача: где остановиться, где жить, пока квартиру не раздобуду. Думала Клавдии написать, у нее пока остановиться, один район-то, а потом раздумала: у ней, может, муж, семья, зачем ей старое ворошить? Может, муж и не знает ничего про Митю. Дело женское, деликатное, зачем же я буду ей жизнь-то портить. Теперь уж Митя мой никому не нужен. Только одной матери и нужен.