Неизвестный солдат, стр. 50
30
Воронов был один, когда я явился к нему в вагончик. Молча прочитал мое заявление.
— Обиделся?
— Возможно.
Он завел свою обычную волынку:
— Сегодня ты обиделся, завтра — другой, послезавтра — третий. А с кем я буду работать? С кем дорогу строить?
— А вы никого не обижайте.
— А когда меня обижают?! Мне что, тоже увольняться? Ты парень грамотный, ты посчитай. Вас сто человек, а я один. Сколько раз я могу обидеть каждого? Один раз в сто дней. А вы меня? Ежедневно.
У этого человека поразительная логика, оспаривать ее мне не под силу: у меня совсем другой склад мышления, мы с ним разговариваем на разных языках.
— Дело не в обиде, — сказал я, — меня не устраивает моя работа.
— Сдашь экзамены — перейдешь на машину.
— Нет условий. Мне нужны две свободные недели.
— Прекрасно, — сказал вдруг Воронов, — возьми отпуск за свой счет.
При всех своих недостатках он хороший работник. Обижен на меня, злится, терпеть не может. Но нужны рабочие руки, и интересы производства он ставит выше личных антипатий.
Я молчал.
— Я иду на все уступки, а ты не хочешь, — сказал Воронов. — Не хочешь?
— Не хочу.
— Ах, не хочешь? Тогда я тебе скажу, почему ты увольняешься.
Интересно, что он еще такое придумал?
— В Сибирь едешь, в Бокари?!
Знает он об этом или догадался?
— Почему вы так думаете? — спросил я.
— Знаю. Мне положено все знать.
Я перебирал в уме всех, кто мог ему это сказать. Механик Сидоров — вот кто. Он единственный, кому я дал понять, куда еду. Впрочем, наша трасса похожа на африканскую саванну, известия здесь моментально передаются по какому-то беспроволочному телеграфу. Только в первые дни мне казалось, что здесь никто ничего друг про друга не знает. На самом же деле здесь знают все: и то, что надо, и чего не надо.
— Хотя бы и в Бокари, — ответил я.
— Внесли ясность, — сказал Воронов удовлетворенно. — Но ведь установлено: неизвестный солдат — старшина Бокарев. Признаю: установлено при твоем участии, я бы даже сказал — решающем участии.
— Я хочу это проверить.
— Неправда. Вопреки всем, вопреки самому себе, ты теперь хочешь доказать, что это другой. Как его, этот пожилой…
— Краюшкин, — подсказал я.
— Вот именно, Краюшкин.
В общем, он в курсе дела. Неудивительно. Ребята в вагончике, и механик Сидоров, и Виктор Борисович, и Люда — все в курсе дела. Почему бы и ему не быть в курсе дела?
— Рассуждаем дальше, — продолжал Воронов, — согласимся, что это Краюшкин. Признаем, что ты тогда положил нас на лопатки и теперь опять кладешь. Зачем же тебе ехать в Бокари?
— Я вам сказал: окончательно проверить, окончательно во всем убедиться.
— Кодекс законов о труде тебе известен?
— В общих чертах.
— А конкретно?
— Конкретно нет.
— Так вот. Администрация должна предупредить работника об увольнении за две недели или выплатить ему выходное пособие. Работник должен подать заявление об увольнении также за две недели. Рабочее место не может пустовать.
— Отпустите меня, — попросил я.
Мой жалобный голос поколебал его. Но он быстро с этим справился:
— Отпустить тебя я не могу, закон не позволяет. Но если ты хочешь получить семь, ну десять дней отпуска за свой счет для подготовки к экзаменам, изволь, я тебе их дам.
По-видимому, он ищет лазейку. Хочет, чтобы все было по закону. А через десять дней он меня уволит.
Я забрал свое заявление и написал новое.
Когда я выходил от Воронова, к конторе подошел Виктор Борисович.
— Едешь? — спросил он.
— Еду.
Он вынул из кармана сто рублей:
— Возьми.
Я обалдел:
— Вы что, Виктор Борисович?! Во-первых, у меня есть деньги, во-вторых…
Он сунул мне деньги в карман:
— Будут — отдашь.
И, не дожидаясь ответа, поднялся в контору.
Я пошел в вагончик и забрал свои вещички. Вагончик был пуст, койки заправлены; под ними виднелись сундучки и чемоданы; в углу висели телогрейки и дождевики. На столе в граненом стаканчике поник букетик полевых цветов. Честно говоря, мне стало немного жаль расставаться с этим непритязательным, походным, мужским уютом.
В вагончик вбежал Андрей:
— А, ты еще здесь? Думал, не застану…
Он снял со стены свой шикарный дождевик в целлофане:
— Вот, возьми; там, знаешь, дожди.
Я не был уверен, что мне понадобится плащ, но жест Андрея тронул меня. Я не мог ему отказать и взял его шикарный плащ.
Потом Андрей достал томик Вальтера Скотта:
— Почитаешь в дороге, рекомендую.
Я отговорился тем, что прочитал всего Вальтера Скотта.
Я шел но дороге со своим узелком.
Женщины укладывали бордюрные камни. При моем появлении они перестали работать и, опершись кто на лом, кто на лопату, уставились на меня, как родные тети на племянника-сиротку. И Мария Лаврентьевна тоже смотрела на меня, как родная тетя на племянника-сиротку.
Потом она сказала:
— Счастливо тебе доехать, Сережа!
И выражение ее грубого, обветренного лица было точно такое, какое было, когда мы хоронили неизвестного солдата.
— Спасибо, тетя Маша!
Я повернулся и быстро пошел дальше.
Проходя мимо катка, я увидел Маврина. На этот раз у него был здоровенный синяк под глазом.
— Алло, Серега! — Маврин сошел с катка. — Слухай, — сказал он, — в Сибирь едешь?
«Слухай» он говорил, когда изображал из себя моряка-черноморца.
— Еду.
Он порылся в карманах комбинезона, вытащил пачку денег, одни двадцатипятирублевки:
— Вот, ребята собрали.
— Да у меня есть! — закричал я.
— Брезгуешь нами? — спросил Маврин таким тоном и с таким выражением на лице, какие были у него, наверно, когда он затевал в окрестных деревнях свои драки.
— Ну, спасибо! — Я взял деньги.
— Только смотри не пропей! — крикнул мне вдогонку Маврин.
Навстречу мне ехал самосвал. За рулем сидел Юра. Увидев меня, он притормозил. Но я прошел мимо — с Юрой я не разговаривал.
— Сережа!
Я не оглянулся.
Потом я услышал за спиной прерывистое, то спадающее, то нарастающее, гудение мотора, которое он издает, когда машина разворачивается на узкой дороге.
Гудение мотора приближалось. Наконец Юра поравнялся со мной.