Ада Даллас, стр. 58

Порой, ощущая тепло ее тела, прислушиваясь к ее дыханию, я слышал собственный шепот:

– Ты меня ненавидишь, да?

– Да... Да.

– И хочешь меня убить, да?

– Да, я убью тебя.

– Нет, не сумеешь.

– Мерзавец! Ненавижу тебя.

Вот и все – такие разговоры и ожидание. Иногда мне и вправду хотелось, чтобы она попыталась убить меня. Пришлось бы действовать, а это значит, что я живу. Но она не пыталась. Она только мечтала об этом. А я продолжал читать газету из Мобила.

В конце весны в заливе нашли машину.

Сообщение состояло всего из нескольких строк; и отыскал я его не на первой полосе, а где-то на внутренних страницах; едва начав читать, я почувствовал себя так, словно по жилам у меня течет не кровь, а кипяток. Нет, я не испугался, я ощутил удовлетворение. Итак, прибыла еще одна затерявшаяся было посылка.

Я прочел заметку до конца и весь похолодел.

Последняя фраза гласила: "Полицейские утверждают, что личность владельца машины установить уже невозможно и никаких попыток в этом отношении предприниматься не будет".

В тот же день вечером я сообщил новость Аде. Она глубоко, с облегчением вздохнула и воскликнула:

– Прекрасно!

– Но полиция все же может узнать, кому принадлежала машина, – заметил я. – Способов сколько угодно.

– Не слишком-то полицейские надеются на это! – засмеялась Ада и некоторое время пристально и как-то странно смотрела на меня.

ТОММИ ДАЛЛАС

После долгих месяцев лежания я наконец-то вновь обрел способность передвигаться и на время забыл обо всем остальном. Я бродил по террасе, мне казалось, будто я хожу на чужих ногах, не принадлежащих мне. Знакомым было лишь ощущение гипсового панциря на спине и шее. Все же это был я.

Осторожно, маленькими шажками ходил я взад и вперед, поминутно останавливаясь и чувствуя, как постепенно начинают работать мои мышцы. Это было ощущение, о существовании которого я давно забыл. Словно заново родился.

По газетам я следил за деятельностью Ады: за ее публичными выступлениями, отменой торгового налога, всякими демонстрациями и прочим. На первый взгляд, она высилась над всеми, словно несокрушимая скала, но я-то знал, как обстоит дело в действительности. Я знал, где находятся нити, кто их дергает и что при этом чувствует человек. Его выдают за героя, но он знает, что за спиной у него палочка с нитями и что кто-то дергает их в нужный момент. Сознание того, что сам по себе он ничто, заставляет его страдать. Это заставляло страдать и меня, а сейчас – еще сильнее – Аду. У меня хватило сил выдержать до конца. Сумеет ли выдержать Ада?..

Вскоре после того, как ко мне вернулся голос, газетчики буквально атаковали меня, засыпая вопросами. Они торчали в палате все отведенное врачами время и спрашивали, а я с неизменной любезностью твердил одно: "К сожалению, не располагаю достаточной информацией, чтобы дать исчерпывающий ответ. Вы же видите, ребята, я нахожусь в больнице, давно оторвался от дел..."

С репортерами полезно беседовать, даже когда тебе нечего сказать. Есть люди, которые этого не понимают. Например, Эрл Лонг. До чего он не любил с ними разговаривать!

Я принял журналистов и в тот день, когда покидал больницу. Моя беседа с ними свелась к заявлению, что я уезжаю для поправки здоровья и на прощание желаю Аде всяческих успехов в ее ответственной работе. Находившаяся тут же Ада облобызала меня в знак расставания – специально для фоторепортеров.

– Ты и тут не можешь не показать себя, а, дорогуша? – шепнул я, прижимая ее к себе.

Ада чуть отодвинулась и смотрела на меня с нежной улыбкой, пока вокруг то и дело вспыхивали блицы фоторепортеров.

– Любимый, не забывай, что о тебе молится весь штат, – громко сказала она и ушла из палаты в сопровождении свиты журналистов и фотокорреспондентов.

Я снял коттедж на северном побережье Флориды, за Мобилом, по дороге к Панама-Сити, – один из коттеджей, удаленных и друг от друга, и от населенных пунктов, заброшенных в пески, белые как снег и горячие как ад. Здесь никто не мог нарушить моего уединения. Со мной поселился санитар-массажист, или как там их называют. Что и говорить, было бы куда приятнее заполучить вместо него ту хорошенькую сиделку. Но, признаться, я еще не чувствовал себя в форме.

Санитар Эрл, похожий на заросшего черной шерстью медведя, казался подростком, хотя ему, наверно, уже стукнуло тридцать пять. Он постоянно носил одну и ту же форму – белые брюки и белую футболку, плотно облегавшую его атлетический торс. На ходу он подтягивал живот и выпячивал грудь; по вечерам я слышал, как он пыхтит в своей комнате, занимаясь штангой и гимнастикой. Хорошее настроение никогда не покидало его, он ни минуты не давал мне скучать, хотя был несколько простоват (то же самое, вероятно, он думал обо мне). Санитар мне нравился, однако я пожелал бы ему чуточку поменьше бодрости и оптимизма. Возможно, они входили в его обязанности. Раньше он работал в первоклассных клиниках, знал свое дело и хорошо ухаживал за мной.

Коттедж состоял из трех комнат (моей, санитара, гостиной), кухни и туалета. Дом стоял на самом берегу, на небольшой возвышенности, и, сидя у огромного, во всю стену, окна в гостиной, оборудованной кондиционером, я мог видеть волны Мексиканского залива, набегающие на белый песок. Я мог спокойно сидеть у окна и без конца созерцать мир, совершенно не соприкасаясь с ним. Какое это сулило наслаждение – сидеть просто так в прохладной комнате и не двигаться, никуда не спешить. Однако я заставлял себя выходить, чтобы больше бывать на воздухе, загорать, чувствовать, как уходит из тела болезнь и как здоровье вливается в него подобно хмельному вину. Когда начинаешь с нуля, то ощущаешь каждый дюйм на пути к поправке.

Раз в неделю из Таллахасси приезжал врач.

– О, да вы уже молодец, – сказал он однажды. – Вы умеете плавать?

– Как вам сказать? Призов не беру, но...

– Вам надо ежедневно заниматься плаванием. Это ускорит окончательное выздоровление.

По существу, мне пришлось заново учиться плавать. Я нашел неподалеку уютную, укрытую от волн лагуну и почти месяц в ней барахтался. Доктор оказался прав. Здоровье у меня быстро шло на поправку.

Сидя у окна, я часто наблюдал за купальщиками, видел, как они удаляются от берега все дальше и дальше, а потом, отчаянно размахивая руками, возвращаются на гребнях волн к берегу.

Присмотревшись, я решил, что со временем ни в чем не буду уступать им – надо только научиться сочетать свои движения с ритмом волн.

Однажды Эрл вернулся из города с пачкой газет из Батон-Ружа. Он бросил их на кушетку рядом со мной и сказал:

– Вы, я думаю, не прочь узнать, что творится на белом свете.

– Конечно, не прочь.

Признаться, меня не очень интересовало, что творится на белом свете, да кое-что я знал и без того. Знал, например, что Ада взяла кое-кого в работу.

Я развернул одну из газет и сразу понял, почему Эрл проявил такую любезность. На первой полосе красовался огромный снимок Ады, присутствующей на церемонии открытия нового здания суда в Драй-Пронге. На самом краешке фотоснимка примостился полковник Роберт Янси. Сильвестра не было.

– Эта девочка выглядит замечательно, – заметил Эрл.

– М-да....

– Интересная женщина!

– М-да...

– Уж тут-то вам здорово повезло, босс.

– Да, да! Еще как повезло!

СТИВ ДЖЕКСОН

После отмены торгового налога Ада почти целый месяц ничего не предпринимала. Однако это бездействие напоминало затишье перед бурей. Воздух неподвижен и тяжел, и над вами словно нависает молот. Вы видите, как в барометре падает и падает тоненькая ниточка ртути, чувствуете запах шторма и ощущаете в воздухе электричество, хотя оно еще не сверкнуло молнией. Вы видите, чувствуете, ждете под мрачным, опускающимся небом и знаете, что ждать придется недолго.

Вот и это затишье оказалось непродолжительным. Прошло около месяца, и оно словно взорвалось и разлетелось тысячью осколков. Шторм разразился внезапно и охватил всю Луизиану: началась кампания по избранию Ады губернатором.