Душа, стр. 33
Оба говорили разом, Василий тыкал пальцем в сторону Натали: как она не желает понять, что они говорят одно и то же! Одно и то же? Да, да, именно одно и то же… Человек страдает, отдает свою жизнь ради блага других, своих братьев… верит, что это их благо, верит столь крепко, что готов принести какую угодно жертву… Ценой самых горших своих страданий он во что бы то ни стало хочет избавить нас от страдания. Несчастный! Как будто можно что-то предвидеть! Когда больному дают лекарство, надеясь его вылечить, организм ведет себя самым непредвиденным образом. Наиболее, казалось бы, подходящее лекарство подчас приносит вред, вы вылечите одну болезнь, зато наживете новую, иной раз куда более серьезную, чем та, которую хотели побороть… Если перейти к сфере духовной – это применимо и к доктринам. Последствия той пли иной доктрины, той или иной религии трудно предвидеть. Ватикан – это порождение христианства…
Беатриса спрятала лицо в ладони.
– Ничего, ничего, Беатриса…
Василий оттолкнул стул, поднялся, похлопал Беатрису по плечу, поправил манжеты…
– Мадам, – он встал, склонил голову и поглядел на Натали своими светлыми глазами, казавшимися подкрашенными из-за ножницеобразных ресниц, – поверьте, я смущен! Вел себя, как типичная карикатура на русского… Гоните меня! Кофе у вас, мадам, восхитительный, а гостеприимство ваше напомнило мне былые времена, мою родину… Позволить иностранцу ни с того ни с сего… Мы, русские, со своими нескончаемыми разговорами на философские темы… Простите великодушно!
– А почему, собственно, кончать их раньше времени? Я лично за нескончаемые разговоры… По крайней мере сегодня. Оставайтесь оба у нас обедать…
Такси Василия стояло со стороны Дракулы. Пусть пойдет подымет черный флажок и возвращается. Натали стукнула в стену, вошла Мишетта, ей было дано срочное поручение – сходить на площадь, у итальянца закрывают поздно… Василий отправился к такси вместе с Беатрисой, и вернулись они с двумя бутылками шампанского и с бутылкой водки.
Как-то само собой получилось, что обычный вечер вдруг превратился в праздник. Быть может, они дали себе волю и поверили иллюзиям? Беатрисе представилось, будто Василий ее любит, Натали – будто она худенькая и здоровая, Василию… Но никто не знал его достаточно хорошо, чтобы понять, какие именно иллюзии его устраивают… Они говорили, говорили… Слова сплетались клубком, наслаивались друг на друга, переходили в монолог, сливались в общий хор, голоса то повышались, то понижались до шепота. Счастье, счастье… вот что не давало им покоя. Мишетта может уйти, они сами уберут. Василий – в углу дивана, Беатриса с ним рядом… Бродяга с язвами на ногах, который возит в детской коляске подобранные на помойке объедки, уверяет, что он счастлив! Все может быть… Необходима какая-то исходная точка, отталкиваясь от которой можно начинать разговор о доступном счастье… Что за ужасный пример и к тому же неверный! Вы меня просто не поняли! Из угла дивана Василий умоляюще воздел руки… Я вовсе не говорю, что для того, чтобы быть счастливым, надо обязательно стать бродягой… Напротив, я говорю, что я заодно с теми, кто желает блага ближним, в том числе и материального блага, понимаете и материального тоже! Если вы помните, я делал упор на анестезии души, на тех непредвидимых последствиях, к которым может привести лечение даже на самой научной базе ради блага человека. Вы скажете: хотя бы стараются! Но Натали возражала: он говорит о человеке, как об автомате! Вещь, неодушевленный предмет, создается, следуя той или иной теории, но создает-то ее человек. И исправляет допущенные им ошибки столько раз, сколько потребуется. В конце концов ему удается сочетать теорию с практикой, он посылает ракеты на Луну, все глубже постигает сущность вещей. Труднее всего познать, постичь живое существо, а из живых существ – человеческое существо. Потому что у человека есть душа…
– Есть душа! Значит, мы согласны! Я же говорю вам, Наташа, я всегда буду с теми, кто желает делать добро, всегда. Пускай подчас это желание трудно выполнимо, пускай люди, которым желаешь добра, по-прежнему останутся моральными уродами со всеми своими исконными пороками… нельзя же только по этой причине делать зло в парадоксальной надежде, что зло, мол, приведет их к добру… Ну, все выпили, нам пора. Наташа…
Василий поднялся с дивана. Беатриса тоже поднялась. Натали вздрогнула: пора… Уже за полночь. Как поздно возвращается Луиджи! Она останется одна. Это так же мучительно, как нырнуть в холодную воду.
– Прощайте, Василий… Заходите. Кстати, а что такое душа?
Василий развел руки жестом бессильного недоумения, но тут заговорила Беатриса, хотя никто этого не ждал.
– Душа – это то, что страдает в нас, то, что дает нам радость.
Она замолкла. На пороге стоял Луиджи, интересно, давно ли он тут?
– Душа – это стержень человека, – предложил он свое толкование, – где сходятся все провода, управляющие нашими поступками.
– Как я рада, что ты вернулся. Весь вечер мы проговорили о душе, но никто не знает, что это такое. Василии уверяет, что нам готовят жизнь без страданий, пытаются анестезировать нашу душу.
Луиджи покосился на пустые бутылки.
– Да-а, – протянул он, – вижу, что вы тут всерьез анестезировали душу. Метод старый, оправданный. Когда что-нибудь не ладится, напиваются.
– Что не ладится? Кто напивается?
– Хотят устранить причины, из-за которых все не ладится. – Василия не удивило появление этого домашнего гнома, и он тут же втянул его в разговор.
– Быть может, сумеют устранить несчастную любовь? – Это опять произнесла Беатриса.
– И ее тоже! И ее тоже!
– А как же это сделают? С помощью приворотного зелья?
– Пет, нет! Никаких ядов.
Теперь они говорили все четверо разом, и никто не слушал другого… Людей переделают, их душу будут анестезировать столь удачно, что она станет непроницаемой для любви… Уж лучше страдать от любви, чем вообще жить без любви… Получается порочный круг… Без страданий нет души, без души нет страдания. Ничего, найдут что-нибудь, не застрянут на полпути. Пожалуйста, часть пути уже пройдена: мадемуазель Кавайяк говорит о приворотном зелье, а наш друг, которого я не имею чести знать, о том, что человека переделают…
Василий поднялся, щелкнул каблуками без шпор.
– Василий… У меня такая сложная фамилия, что я прошу называть меня по имени. Пора все-таки уходить, у нас, у русских, говорят: «Не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего». До чего не хочется расставаться с Натали…
– Такая уж она у нас есть… – Луиджи уставился на Натали толстыми стеклами своих очков, словно вбиравших в себя электрический свет.
XXV. Распыленное время становится весомым
Время как бы шло по кругу. И каждый круг был по-своему порочен. Проходили часы, дни, месяцы; люди заглядывали, снова возвращались. Наступил черед Василия, этой туманности. Натали и Луиджи сидели одни, она, откинувшись на спинку кресла, а он, рядом на стуле, и держа ее руки. Стояла плотная ночная тишина, и ветер за окнами временами с треском сотрясал ее, словно выбивая ковер.
– Вы не очень устали, может, мне уйти? – спросил Василий. – Спасибо! Если бы вы только знали, что творится на улице. Я целый день за рулем… К вечеру голова распухла, словно над ухом звонил колокол двенадцать часов подряд… Но стоило мне подумать о вас, Наташа, и в шесть часов вечера, сидя в такси на площади Согласия, я вдруг погрузился в тишину…
Да, он с удовольствием выпьет рюмочку, живет он в предместье, слишком далеко, чтобы заезжать туда днем, приходится есть когда и где попало. Жена целые дни проводит в ожидании, ждет его и двух сыновей. Оба они студенты. Такие же, как и вся молодежь, не хуже, не лучше. Живут как живется. С наигранным легкомыслием. Теперь все они делают такой вид. А что там внутри – одному богу ведомо. Они принадлежат к тем двум тысячам студентов – двум из сорока тысяч, которые ходят по кафе. Время от времени сдают экзамены.
– У меня дочь в Соединенных Штатах, – сказала Натали, – и вот я часто думаю, какие они там, молодые девушки…