Эон, стр. 87
И кричал до хрипоты.
Он сел в кресло, нашаривая пульт информационного терминала, подняв и снова уронив крышку. Наконец, он вставил пальцы в пять углублений.
– Законы! – потребовал Мирский. – Законы покинутого города!
Библиотека задала несколько вопросов, сужая поиск до разумных пределов.
– Убийство!.
Материал был обширным и подробным. Убийство было преступлением, наказывавшимся психологической оценкой и перестройкой личности, если это требовалось.
– Что если некому исполнить наказание?
«Это не наказание, – ответил голос автомата, – это искупление вины, исправление недостатков, возвращение в общество».
– Что если нет закона, нет полиции, нет судей или судов, нет психологов?
«Подозреваемый может быть задержан на девятнадцать дней. Если по прошествии этого времени приговор не вынесен или ответственность не установлена, подозреваемый подлежит освобождению и передается под опеку клиники для восстановительного лечения».
– А если нет клиники?
«Подозреваемый подлежит освобождению под его личную ответственность».
– Где происходит освобождение?
«Если не требуется иное, по месту заключения».
– Куда их помещают после того, как схватят?
«Если они захвачены в помещении достаточного размера, чтобы можно было воспользоваться специальной медицинской аппаратурой…»
Он увидел в качестве примера часть библиотеки, за плотно закрытой дверью в северной стене: две маленьких набитых оборудованием комнаты.
«…тогда подозреваемых держат под воздействием снотворного, пока их не затребуют власти или не пройдет девятнадцать дней. Медицинские роботы при необходимости выполняют роль полицейских».
У него было еще два дня.
Мирский вернулся в четвертую камеру и в течение нескольких часов играл роль командира. Он встретился с Хоффман и Римская, чтобы продолжить дискуссию об открытии городов второй и третьей камеры для поселенцев.
Затем он незаметно ушел, взял автомат и вернулся в третью камеру. В библиотеке было пять человек: снова Родженский, а с ним четверо людей НАТО, один из них – морской пехотинец. Мирский дождался, пока они уйдут, и вошел в библиотеку с оружием в руках.
Он дал политработникам шанс. Если они будут освобождены, единственное, что они смогут сделать – это снова прийти за ним. Он останется в библиотеке в течение следующих двух дней и будет терпеливо ждать…
Библиотека была пустой уже несколько часов. За это время он понял, что его план не имеет смысла. Библиотека не будет долго пустовать. Он должен исполнить свой приговор – смерть – тайно, иначе это будет не только бессмысленно, но даже хуже. Если он не уничтожит трех политработников более тщательно, чем они уничтожили его, они воскреснут, а он будет заключен на девятнадцать дней, и все начнется сначала – цикл безумия и жестокости, превосходящий даже кошмары Гоголя.
Он подошел к стене, за которой без сознания ждали три замполита, и направил автомат в пол массива кресел, быстро моргая.
– Я не тот же самый человек, которого вы убили, – сказал он. – Почему я должен мстить?
Даже если бы он чувствовал себя тем же самым человеком, это могло быть оправданием. Он мог посткпить так, как подспудно хотел в течение многих лет. Возможно, ясность мыслям придало разрушение некой иррациональной части его сознания, высвободившее истинное и четкое побуждение.
Мирский всегда мечтал о звездах, но не ценой собственной души. А работа в советской системе – даже такой, какую он пытался установить здесь – всегда означала действия вопреки таким людям как Белозерский, Языков и Велигорский. Эти лица появлялись на всем протяжении русской истории: злобные лакеи и способный, но жестокий лидер.
Он должен вырваться из этого круга. Сейчас у него появился шанс. Родина погибла. Долг был выполнен – он уже один раз умирал ради своих людей. Возможно, если бы генерал-майор Сосницкий был жив… Но тогда Мирский не занял бы такого положения. Его занимал бы Сосницкий.
Он вышел из библиотеки и отправился на поезде в форт четвертой камеры. Там он погрузил в грузовик припасы – никто не интересовался его намерениями, даже Плетнев, слегка озадаченно наблюдавший за ним.
«Они будут рады от меня избавиться, – подумал Мирский. – Они смогут продолжать интриги и жестокости. Политический триумвират вернется, чтобы занять свои места. Я все время был препятствием для них…»
Последним его долгом было написать записку Гарабедяну.
«Виктор!
Три замполита скоро вернутся. Они появятся в библиотеке третьей камеры в течение ближайших сорока часов. Если хотите, можете считать их своим руководством; я больше не стану вам мешать.
Павел».
Он оставил записку в конверте в палатке Гарабедяна.
Мирский вел грузовик через лес, направляясь к до сих пор не исследованной точке на стовосьмидесятом градусе. Здесь он будет один. Можно построить плот и отправиться по неглубокому озеру к поросшему деревьями острову или просто исследовать густые леса, виднеющиеся километрах в пятидесяти отсюда.
И он сможет решить, что делать дальше.
Он не думал, что когда-либо вернется.
Глава 57
Внутренность корабля, заполненного привилегированными гражданами и высокопоставленными сановниками, отличалась еще более свободными формами, чем корабль Ольми. Цвет поверхностей варьировался от жемчужного до серого, и казалось, нигде не было никаких граней или углов – лишь одна обширная длинная кабина, окружающая цилиндр трехметровой ширины, через который проходил поток и где находились реактивные двигатели. Существа самых разнообразных форм перемещались с места на место, обмениваясь пиктограммами или беседуя по-английски и по-китайски. Некоторые потягивали напитки из свободно плавающих шаров с жидкостью, которым каким-то образом удавалось не сталкиваться со случайно оказавшимися рядом людьми. Сосуды с изяществом огибали препятствия, словно обладали разумом.
Лэньер с трудом смог разобраться, как маневрировать с помощью силовых полей. Фарли это удавалось несколько лучше – она была прирожденной гимнасткой, что вызывало у Гарри некоторую досаду. Он направил все свои усилия на то, чтобы овладеть этим искусством.
– Это восхитительно, – призналась Карен, медленно вращаясь рядом с ним, потом протянула руку и затормозила, коснувшись мягко светящегося фиолетовым силового поля.
Хайнеман и Кэрролсон поддерживали друг друга среди гомоморфов и неоморфов, напряженно улыбаясь, кивая и надеясь, что – как сказал Ольми – здесь практически невозможно совершить что-либо неприемлемое с точки зрения общества. Что бы они ни сделали, какую бы ошибку ни совершили, это должно казаться лишь забавным. В конце концов, они – «диковины».
Патриция пыталась сосредоточиться, сжимая в руках сумку, с электронным блокнотом, процессором и мультиметром. Однако ей никак не удавалось остаться незамеченной.
Сули Рам Кикура подплыла к Патриции и прервала быстрый поток пиктограмм человека с черной блестящей кожей. Тот несколькими простыми пиктограммами извинился за свое предположение, что Патриция знакома с графоречью высокого уровня. Затем на весьма приличном английском – несомненно, изученном скоростным методом за несколько минут до посадки на корабль – он включился в сложную дискуссию на тему древней земной экономики. Кикура удалилась, чтобы сгладить другую неловкость: Лэньера, хотя и медленно, но явно затягивало в промежуток между двумя стройными симпатичными дамами. Дамы были одеты в облегающие трико, а между их руками и ногами была натянута легкая полупрозрачная ткань. Они напоминали фантастических золотых рыбок; и Гарии, и Карен вряд ли могли что-либо совершить, что-либо обескураживающее их.
Патриция несколько минут слушала рассуждения чернокожего, потом сказала:
– Я в этом совершенно не разбираюсь. Моя специальность – физика.
Тот уставился на нее, и она почти услышала, как он переключается на заранее запрограммированную часть своего импланта.