Корабль отстоя, стр. 45
Она обожала рисовать теорему из нового параграфа, вызывать меня к доске, чтоб я сам придумывал доказательства.
Я придумывал, но лучше меня справлялся Гурген Аванесов. Он выходил и в три секунды все доказывал. Это сходило ему раза три подряд, а потом она догадалась, что он просто учит новый параграф.
Она усадила его на место с позором, а я тогда подумал: здорово, я бы до такого не додумался.
Математичка любила устраивать всякие штуки: походы, ночевки у моря, шашлыки, металлоломы – помню, как мы тащили старую батарею – жутко тяжелая штука, мы сто раз останавливались, тяжело дыша.
Потом она придумала театр. Кукольный. Сцену и кукол мы сделали сами.
Я играл волка в «Семеро козлят».
Оказалось, держать куклу наверху, ходить с ней и говорить – тяжелая работа. Устают руки, голова, пальцы, глотка.
Но тренировка есть тренировка – через две недели мы уже выступали.
Сначала перед своими, а потом нас показали какой-то комиссии.
Мы ездили много раз на всякие смотры. Мы побеждали.
Два состава: основной и запасной.
Я играл в основном. В одно прекрасное воскресенье я ребят подвел: надо ехать на спектакль, а я отправился с отцом рыбачить на дамбу и никому не сказал.
Целый день у меня все валилось из рук, и я кормил свою совесть тем, что они взяли запасного.
А совесть не наедалась и говорила мне, что так не поступают с товарищами. А я вздыхал и надеялся на лучшее.
Зря я надеялся. Меня ждали, искали, прибегали домой, а потом уехали, взяв запасного.
Я до сих пор помню, как у меня горело лицо и уши, когда меня подняли на уроке.
А отец, когда узнал, и вовсе рассвирепел. Он был зол, растерян и опять зол.
Сказал он только: «Так нельзя!»
Я и сам знал, что нельзя – и на душе муторно, там скреблись кошки.
Взятка
Точно так же я себя чувствовал только однажды: когда мне дали взятку.
Учился я здорово, всячески соображал уже в первом классе и потому меня сразу же прикрепили к неуспевающему Юре Немцову.
Следовало приходить к нему и учить с ним математику.
Я учил.
Но Юра оказался непроходим. Он путал все, а ещё он потел и заикался. В перерывах он показывал мне рыбок. У него в ванной комнате вдоль стены, один над другим, стояли аквариумы.
И сотни, тысячи рыбок. Барбусы, неоны, кардиналы, петушки, лялиусы, гурами, макроподы, скалярии.
Их разводил его отец.
Он разводил на продажу. Он спросил меня как там успехи у его сына, и я сказал, что не очень.
Папа Юры переглянулся с мамой и вдруг сказал: «А хочешь рыбок?»
«Рыбок?!» – через час я оказался дома с банкой, в которой плавали кардиналы.
«Откуда?» – спросил отец, и я ему все рассказал. Про Юру, про математику, про то, как меня спросили о Юриной успеваемости, про то, что я ответил.
Папа вскочил, разволновался, позвал маму и остальных: «Идите все! Саше дали взятку!»
Я ничего не понимал: мне же подарили, и потом: что такое взятка?
«Это когда тебе дают что-то, чтоб ты лучше работал?»
Я не понял.
«Сейчас объясню. Ты работаешь честно, но тот, кто даёт, считает, что ты не работаешь честно, а начнешь работать только тогда, когда тебе что-либо дают. Это и называется «взятка».
Из всего сказанного я уразумел только то, что сомневаются в моей честности.
Рыбок мы отдали. Я сказал, что у меня нет условий, и они не приживутся.
Когда я отдавал, у меня горели уши, и мне казалось, что все понимают, что я вру насчет условий, но по-другому сказать я не мог. Я считал, что мне дарили их не для того, чтоб я Юру хвалил.
Я бы его и так похвалил, если б он все понимал.
А потом мне папа сам сделал аквариум. Но это потом.
Дамба
Это на нее мы отправились с отцом и братьями. В тот день, вместо театра. Мы ездили туда время от времени, привозили с нее бычков, и бабушка их жарила. Бычки на сковороде превращались в нечто маленькое и некрасивое.
А в жизни они необыкновенно хороши: темные с пятнами, с синими плавниками. Они клевали на червя. Мы рвали червей на части и насаживали на крючок.
В первый раз следовало сделать над собой усилие, чтоб разорвать живого червя. Рвешь живое на части, и становится не по себе.
– Что ты там возишься? – окликал отец.
– Сейчас! Сейчас! – отвечал ему я.
Следовало насадить так, чтоб острие крючка было не видно, а то бычок не шел.
Он обладал большой головой, чутьем собаки и ртом-кошельком.
За бычками кроме нас охотились морские ужи. Они очень похожи на гадюку, хорошо плавают и ныряют. Схватишь ужа, и он немедленно обгадится, испуская страшную вонь.
Прирученные ужи не гадили, и их можно было носить на шее или подкладывать девочкам в портфель.
Было забавно. Незабываемая встреча девочки и ужа происходила обычно на уроке геометрии.
Ее крик чертил в воздухе прямую, разделяющую урок на две половины: до ужа и после.
Бычков мы удили на затонувших судах – деревянных баркасах, севших на вечную мель у берега. На носу такой посудины глубина составляла примерно два метра, дно чистое и видно как клюют бычки. Такие красивые и сильные, они совершенно менялись, когда умирали. Наверное, поэтому я не слишком любил рыбалку.
Другое дело затонувшие суда – в них масса пробоин и можно заплыть внутрь. Касаться ничего не следовало: рискуешь напороться на ржавый гвоздь, но всякая наша осторожность уничтожалась солнцем, шептавшим на ухо: «Все хорошо!» – что проникало сквозь дыры в палубе, будто освещая своими могучими лучами затонувшие галеры.
Лучи разбивались о воду, и вода волновалась, мечась по сторонам, и старая изношенная шаланда представлялась уже не кораблем, а целой страной, и эта страна жила своей особенной жизнью. Внутри нее протекали течения, бушевали водовороты и вихри.
Иногда она казалось живым существом, она вдыхала – тогда вода внутри прибывала, поднималась и затапливала верхние этажи.
И выдыхала – бурные потоки срывались с места и неслись в только им одним известные проломы.
А ещё изможденное корыто представлялось островом или крепостью на обрывистом берегу. Стоило только лечь на живот и приблизиться к воде, как уже видились волны и скалы, и то как пристает к берегу пиратское судно, и вот уже флибустьеры карабкаются по отвесным кручам и лезут на стены.
А ты их – бах! – получите в лоб – и они кубарем летят в воду.
Это жук-дровосек, чудом здесь оказавшийся, получил от тебя по башке и кувыркнулся в воду.
Через секунду его становится жаль, и ты ищешь прутик, который должен возникнуть у него перед носом, чтоб он смог вскарабкаться на борт.
А ещё от нас доставалось майским жукам и бронзовкам – мученики – их привязывали за лапки, сажали в спичечные коробки.
Обессилевшего жука мы прощали, и он выпускался под честное слово не вредить сельскому хозяйству.
Дамба шла на остров Артем – так его назвали в честь легендарного революционного героя, на что нам, как оказалось, совершенно начхать. Любого героя мы запросто меняли на один день купания и лежания на камнях.
С двух сторон дамбу подпирали валуны. На них во время шторма выбрасывало водоросли, которые моментально высыхали и превращались в сено.