Корабль отстоя, стр. 22
А Хабибулина Марата Рауфовича, вахтенного на «верхушке» или верхнего вахтенного, я лично подпоясал и карабином к поручню пристегнул.
А теперь он не откликается, зараза!
– Вахта! Хабибулин!
– Сколько он молчит?
– Минуты две. Я ему приказал через каждые десять минут докладывать.
– Наверх!
И мы со старпомом помчались по вертикальному трапу. Я прихватил два аварийных фонаря и бросил центральный на помощника дежурного.
Наверху тьма и вихри.
– Вахта!
Рот от ветра раздирает. Где же этот урод, под переноской должен стоять? Переноска на месте, а его нет.
– Хабибулин!!! Хабибулин!!!
И старпом находит пустой пояс с карабином. Пристегнут к поручню. Как он из него выпрыгнул?!!
– Хабибулин!!!
И тут сквозь ветер мы слышим стон, что ли.
От воды идет. Фонари в ту сторону. У штормтрапа – голова. И стон.
Старпом мигом, одним гигантским шагом, был на трапе, потом наклонился с него к воде, рукой подхватил нечто и выдернул это «нечто» наверх. Хабибулин.
– Саня, вниз, живо! Да, по «каштану»! По «каштану» скажи, чтоб бегом амбулаторию готовили и в душевой чтоб вода на расходе была и водоподогреватели включить!
Пока старпом тащил его вниз, я все сделал.
Старпом, как слез со своей ношей в центральный, так и очистил его от автомата и одежды, как луковицу. Потом он помчался с ним на руках в пятый отсек и скатился по трапу в душевую.
А я уже включил горячую воду.
– С ума сошел, горячую? Сварим же! Он же чуть дышит! Холодную! И медленно повышать! Дай, я са-ам!
Старпом одной рукой держал Хабибудина под душем, а другой – регулировал температуру.
– Вот так, Хабибулин! Медленно надо! Ничего! Сейчас очухается! Ты у меня очухаешься, Хабибулин! Сейчас! Вот! Хорошо! Уже!
Хабибулин сперва висел, как тряпка, а потом начал возражать.
– Жить будет! Саня, в амбулатории стол и спирт с водой. Кока за срань и чтоб мне через три минуты было ему питье готово. Теплая вода с медом. Где хочет пускай мед достает. Не достанет, я ему яйца…
Я не дослушал насчет яиц. В амбулатории в один миг был готов стол, спирт, вода и кок с медом.
Старпом разложил Хабибулина и растер его ладонями. Он смачивал их водой и спиртом и тер, тер, тер. Очень аккуратно, кстати. Потом он влил в него питье и добавил разведенный спирт. Накрыли Хабибулина тремя одеялами и сели рядом.
Помолчали. Глаза у него были закрыты.
– Дышит, Андрей Антоныч, а?
– Дышит. Сейчас откроет глаза.
Через пять минут он их открыл. Щёлки, а не глаза. Одни щёлки.
– Хех! Ну, вот! Я же говорил!
– Фу, бля! – выдохнул я.
– Как жизнь, Хабибулин?!! – сказал старпом.
– Хорошо, та-рищ-ка…
КОМАНДУЮЩИЙ
У нас командующего поменяли. Интересно, флот на приколе, а командующие плодятся, как вши на тифозном.
Нашего наверх забрали. Складывают их там, что ли? Вот бы увидеть тот амбар. Входишь – и там командующие до потолка. «Вам, – спрашивают, – какого, серого или белого?» – «Нам – говорим, – зелёного».
Этот новый – старпома однокашник. Я так и сказал: «Андрей Антоныч, ваши знакомые весь флот заполонили», – а он на меня так зыркнул, что я тут же нашел себе занятие.
Вчера он вызывал старпома к себе. Знакомились, наверное. В том смысле, что давно не виделись.
Говорят, он ставленник того самого начальника штаба флота, за которым наш старпом, околосев совершенно, со слюнями бешенства по всем пирсам гонялся.
Понятный винегрет. Так им легче флот курочить. Это я старпому не сказал, конечно, ясный мазай, ему и так не сладко. Обложили со всех сторон.
Представляю себе их встречу: «Андрей Антоныч, заходи, дорогой!» – «Товарищ контр-адмирал, старший помощник «К-193» капитан второго ранга Переверзиев по вашему приказанию…» – «Ну, о чем разговор. Знаю! Знаю, что о море мечтаешь… Настоящие моряки… Мы же с тобой с одного котла… Да. Много воды с тех пор… А помнишь?» – «М-м-м…», – ну, и так далее.
Прошлого своего друга и нынешнего начальника штаба старпом зовет «лунным бездарем», а этого вчера назвал «клиническим балбесом»: «Ничего в этой жизни не понимаю. Он же клинический балбес!»
После той беседы старпом пришел серый и в каюте закрылся.
А я рядом шлялся. Потому что мне о заступлении на дежурство надо доложить.
В щель видел, что он на стол поставил стакан и спирт в него налил. Потом долго сидел, смотрел на стакан. Вздохнул и вылил его назад в банку. Не стал пить.
– Саня! – крикнул он мне. – Чего топчешься и подглядываешь? Заходи.
И я зашел.
– Разрешите о заступлении доложить?
– Все нормально?
– Так точно! Прошу разрешения…
– Заступай! Старшим на борту, естественно, я. На отработке по борьбе за живучесть…
– …вводная: «Пожар на пирсе. Горят концы питания с берега!»
– Вот именно. Выйду посмотреть. Чтоб бегали как белки. Понял? Не метались как отравленные крысы, а бегали как белки. Есть разница. В чем она состоит? Ни одного лишнего движения… – покосился на стакан. – Местная анестезия на сегодня отменяется. Не будем никого радовать. У них свои похороны, а у нас – свои. Все при деле. Просто наши дела немного отличаются. Может, они тоже нужны природе. Может, ей отдохнуть требуется. Природе. Чтоб плечи подрасправить. Все равно, как ни крась, сгниет все к ебеням. Так хоть кто-то поживится. Один хрен, они ведь потом сдохнут бесславно, а так хоть дачу себе выстроят и детям своим передадут. С сауной. Дальше сауны у них воображение не пляшет. Они мыться любят. Жгучее желание все время мыться. Подмывать члены. Вот и пусть моются. А я прилягу. На отработку не забудь, разбуди. Ох… и едрен корень…
Через пять минут старпом затих.
Спал он часа полтора.
На отработку я его разбудил.
ПУТЧ
У нас с утра на дивизии путч. Одна тысяча девятьсот девяносто первый год, месяц август. Надо бы запомнить и детям передать. Все бегают, как в копчик стреляные. Штаб шуршит. Двери – хлоп-шлеп! Переживают все с белыми лицами, будто в первый раз в жизни проехали на мотоцикле, а теперь не знают куда кукарекать. Не промахнуться бы. Вовремя бы присягнуть. Штаны бы при этом не потерять. Не обосраться бы.
Зам умчался, как вихрь, старпом на пирсе полчаса смеялся.
И вообще, старпом с утра в приподнятом настроении, все длительно ржет по каждому поводу и говорит кому попало: «Тебя посодют, а ты не воруй!» – после чего и следует гомерический хохот.
Часа три уже потешается. «Ой, – говорит, – не могу! Сейчас лопну!»
Работы никакой, потому спустились вниз и сели в кают-компании чай пить. У старпома на лице удовольствие и удовлетворение.
Зам примчался и нервно дверь каюты открыл, чем засвидетельствовал свое неодобрение тому, что мы сидим и чай пьем.
А старпом улыбается и хитро так смотрит вдаль.
А у зама все чешется что-то сказать, но он все не решается.
Наконец, решился.
– Андрей Антоныч, вы знаете что произошло?
– Сергеич! Когда ты по пирсу метался как бобр, оставленный без плотины, и себя не помнил, ты мне ещё тогда все объяснил. Да, я и по радио слышал. У нас же радио есть. Не под водой, чай.
– Андрей Антоныч! Должен вас спросить по поводу вашего отношения к происходящему.
– Ну, спроси.
– Андрей Антоныч! Как вы относитесь к происходящему?
– Сергеич! В детство только с манной кашей впадать не надо и слова со смыслом путать тоже не надо. Вот и все, так сказать, мое отношение к происходящему.
– Андрей Антоныч, могу я с вами поговорить наедине?
– А зачем? Тут все свои. Все бывшие коммунисты. С партбилетами от не своей крови красными. Чего стесняться? Что тут долго говорить. Путч у нас! ПУТЧ! В нашей Латинской Америке путч! Хунта! Всех к стенке. Перестройку поддерживал? Списки «перестроившихся» подавал? Кто тут по поводу патриотизма бегал, бельем тряс? Расстреляют. Всенепременнейше шлепнут. Пулей. Но ты-то что так суетишься, не понимаю. Время у тебя есть, успеешь перекраситься. Хочешь, я тебе краски дам? Полведра сурика. Кисточка у тебя своя?