Корабль отстоя, стр. 13
В конце дня по обгорелым задницам нашли ребят.
Оказывается, когда они подтолкнули «газон», и он, взревев, умчал замполита с водой, они остались одни в окружении голых теток. У ребят немедленно встали члены, а перемещаться в таком виде по пляжу было запрещено, на что им сейчас же указали окружающие.
Народ залег в надежде, что член падет.
С тех пор они несколько раз пытались приподниматься – все напрасно. Члены взлетали, как белки.
Они – «отличники и коммунисты» – пытались ползти, но упрямцы пещерстые чертили на песке борозды и никак не поддавались на уговоры.
Потом они устали и легли, а члены глубоко ушли в песок.
Тем учение и закончилось.
МАЛЬВИНА
Я на корабле теперь исполняю сразу три должности: химика, помощника и дежурного по кораблю. Через день на ремень. Лодка на приколе, море на замке, людей нет. В девять утра звонит наш штурман. Он у нас навсегда поставлен дежурным по гарнизону – пятнадцать нарядов в месяц.
– Саня! Сейчас в поселке отловлен мичман Зубов в дупель пьяный. Я его на комендантской машине, пока никто его не видел, на пирс привезу. Встреть тело и положи где-нибудь догнивать.
И пошел я встречать тело. Мичман Зубов Модест Аристахович является классным специалистом, электриком и при этом в росте и весе он достигает критической для мичмана цифры – сорок семь килограмм.
Когда я брал его в руки и спускал по трапу в лодку, я думал только об одном: на старпома бы не напороться.
Не то чтобы старпом вовсе не пьет. Он пьет, только он пьяных не переваривает. А мичман Зубов, Модест Аристахович, в состоянии полного душевного кривлянья может своим видом и речью что-нибудь у старпома попрать.
Если б вы нашего старшего помощника командира, капитана второго ранга Переверзиева, хоть раз видели, вы бы этот момент бытия навсегда запомнили. У него, при общем росте метр девяносто пять сантиметров, в ладони полностью скрывается трехлитровая банка со спиртом, а в дужку двухпудовой гири только два передних пальца «влазиют».
Так что он убить может.
А мичман Зубов, при спуске его в шахту верхнего рубочного люка за шиворот одной рукой, потому что второй рукой я за ступеньки держался и на качке их перехватывал, всячески извивался и ругался матом.
Ну, и напоролись мы конечно на старпома. Модест Аристахович сразу же в чувства пришли и заикали.
У старпома глаза стали резиновые. Он взял у меня из рук то, что раньше было классным специалистом и электриком, и пошел к себе в каюту. Нес он его, держа за грудь, как кукан с сельдью. Я семенил рядом.
В каюте он, не глядя, повесил его слева на вешалку. Там вешалка при входе прибита и на нее он надел мичмана вместе с шинелью. Как Буратино. Зубья вешалки вылезли у мичмана около ушей – справа и слева – пропоров загривок шинели.
– Значит так, Мальвина, – сказал он совершенно уже протрезвевшему бедолаге, в прошлом электрику, – ты пока повиси, а я схожу поссать! – и вышел.
Остался я, в качестве Пьеро, наверное, и этот – крупный специалист в области электроразрядов, перемещенный нашим Карабасом из Буратин сразу в Мальвины.
А в голове у меня вертится почему-то нарисованный очаг в коморке Папы Карло и то, что Буратино хотели сжечь.
На мичмана страшно смотреть. В глазах у него можно прочитать целую повесть о личном сиротстве.
И вот вошёл в дверь поссавший старпом. Вошел он так стремительно, что при входе образовал ветер. Потом он снял Модеста Аристаховича с крючка и посадил его перед собой, потому что ноги беднягу уже не держали.
Палец старпома уперся ему в грудь.
– Тебя как лишить девственности? – спросила гора Магомеда.
Те пузыри, которые пошли у мичмана изо рта вместе речи, не в счет. Он ничего не сказал.
– Колом? Ломом? Зубилом? Или же отверткой?
Опять пузыри.
– Не молчи, бестолочь!!!
Жалкие попытки.
– В следующий раз, – прошептал ему старпом на ухо, притянув к себе нежно, – я тебя об колено сломаю, ПИЗДЮК ИВАНЫЧ!!!
Потом он закатил глаза, сверкнув белками, как мавр, и выбросил мичмана в коридор.
Тот полз до переборки, а потом затих.
ШАШКИ
Случилось это в те времена, когда три рубля были деньгами, а двадцать пять – большими деньгами. Мы тогда в Росте, в заводе стояли, и нам очень хотелось мыться. Помощник мне говорит: «Валера! Пойдем в человеческую баню, у меня на душевые рабочего люда просто жуткая аллергия. Блевать прямо с порога тянет. Пойдем. Я знаю куда. Там и веники есть!» – в общем, пошли.
В первой бане оказался женский день, во второй – женский, в третьей – опять женский день.
То бишь, не судьба.
А раз не судьба, то мы в чем есть – в свитерах под тухлым кителем – следуем в ресторан «Панорама».
Подходим – а там толпа перед входом в дверь рублями стучит.
Мы уже совсем собрались кисло повернуться, а тут швейцар нас увидел и зазывает: «Ребята! Морячки!»
На «морячки» мы всегда откликаемся. Через пять минут мы сидели за столиком, пряча вонь под мышками, а перед нами вертикально стояла газель. То есть официантка.
Мы порылись в карманах. У меня, как у настоящего лейтенанта подводного флота, в кармане двадцать пять рублей, а у помощника, как у настоящего капитан-лейтенанта – только три.
– Нам, – сказали мы, – закуски и выпивки на всю сумму, но не больше, потому что больше у нас нет и никогда не было.
Через десять минут мы уже ели, прихлебывая водку из фужеров, а ещё через полчаса мир вокруг уже не казался уродом.
Через час к нам подошла совершенно не наша кормилица и сказала, что у нашей дома возник пожар и рассчитает нас она, потому что наша бросилась туда, вытянувшись в длину.
Мы не возражали, но когда она принесла счет, в нем стояло тридцать пять рублей.
– А вы все правильно подсчитали? – спросили мы с надеждой на то, что все мы люди, племя адамово.
– Да! – сказала представительница детородной части этого племени и показала нам ещё раз счет.
– Панкратыч! – повернулся я помощнику, вставая с места. – Не извольте беспокоиться, деньги щас будут.
С тем он и остался под охраной детородной представительности, а я отправился искать семь рублей.
Должны же здесь быть вояки, не бывает такого, чтобы не было.
Видите ли, на флоте можно изо дня в день садиться в офицерской столовой за один стол с человеком и впервые заговорить с ним только через полгода, потом, ещё через полгода, можно с ним в первый раз поздороваться, а лет через пять спросить как его зовут.
Но при этом, денег у него можно занять сразу же с обязательной отдачей через неделю.
У меня у самого в два часа ночи так занимали. Звонок в дверь – я открываю. Стоит совершенно мне незнакомая личность.
– Понимаешь, – говорит мне она, – я в Мурманск еду и мне четыреста рублей не хватает. Дай на неделю!
И я дал, потому что разбираться дороже, спать хочется. А через неделю он вернул. Я до сих пор не понимаю, откуда он взялся.
Так что в ресторане должен быть кто-нибудь, такого не бывает.
Через пять минут оказалось, что бывает: я все обшарил – ни одного кителя.
А в гардеробе – только наши с помощником фуражки.
С тоски я пошел в бар на второй этаж. Там все пили и смотрели футбол – ни одной нашей нестандартной физиономии.
И тут я увидел, что бармен в шашки играет с приятелем. Бармен быстро его обыграл, тогда к нему подсел ещё один приятель, потом ещё.
– Слушай, – говорю я тому бармену, к этому моменту очень правильно выговаривая слова, – жжже-елаю-ююю с тобой сыграть!
– На что?
– Ну-у, не на просто так, конечно… на коктейли… по два пятьдесят…
Бармен посмотрел на меня очень внимательно и придвинул доску.
Через полчаса все забросили свой футбол и сгрудились вокруг нас.
Я выиграл у него подряд восемнадцать коктейлей.
– Так! – сказал я, раскланиваясь в сторону зрителей, – Спасибо за внимание! Рад был нашей встрече. Ещё увидимся.