Дверь в Лето, стр. 15

Майлз не дрогнул; он даже не взглянул на Белл. А посмотреть было на что: лицо ее так и перекосило от ненависти ко мне. Похоже, все так и было. И я решил довести дело до конца.

— Дэн, — спокойно сказал Майлз. — Я долго терпел и старался как мог быть дружелюбным. А в ответ получил только оскорбления. Так что, думаю, самое время тебе уйти. Или я озверею и выкину тебя к черту вместе с твоим блохастым котом!

— Ого! Впервые за весь вечер ты заговорил как мужчина. Только не называй Пита блохастым. Он понимает английский и может тебя сильно поцарапать. Ладно, бывший приятель, я уберусь… но под занавес хочу произнести короткую речь, очень короткую. Вероятно, у меня не будет больше возможности разговаривать с тобой. Идет?

— Ладно… Идет. Только короче.

Белл нетерпеливо перебила его:

— Майлз, мне надо переговорить с тобой.

Даже не взглянув на нее, Майлз сделал успокаивающий жест.

— Валяй, но только покороче.

Я повернулся к Белл:

— Ты, наверно, не захочешь слушать. Лучше тебе уйти.

Разумеется, она осталась. Чего я и добивался. Я вновь повернулся к Майлзу:

— Я не сержусь на тебя. Мужчина ради женщины, даже воровки, способен на все. Если не устояли ни Самсон, ни Марк Антоний, что же ожидать от тебя? По справедливости, я должен быть тебе благодарен. Пожалуй, я и впрямь тебе немного благодарен. И мне тебя жаль. — Через плечо я оглянулся на Белл. — Теперь она твоя, вот и разбирайся с ней сам… а мне все, что было, стоило испорченных на время нервов и небольшой суммы денег. А во что она обойдется тебе? Она обманула меня и заставила тебя, мой бывший друг, стать обманщиком. Но далек ли тот день, когда она сделает кого-нибудь другого своим послушным орудием и станет обманывать тебя? Произойдет ли это через неделю? Через месяц? Или она выдержит целый год? Но все равно без этого прожить она не сможет и… вернется к своей блевотине, как собака…

— Майлз! — взвизгнула Белл.

— Убирайся! — угрожающе зарычал Майлз.

И я понял, что самое время уйти. Я поднялся.

— Сейчас уходим. Мне жаль тебя, старина. Оба мы в самом начале совершили ошибку, и я не снимаю вины и с себя. Но расплачиваться за нее предстоит тебе одному — вот что скверно… тем более что ошибка-то совсем невинная.

Любопытство, очевидно, пересилило в нем гнев, и он спросил:

— Ты о чем?

— Нам бы с тобой следовало поинтересоваться, с чего бы это такая умная, такая красивая, такая знающая, необыкновенно способная женщина согласилась работать на нас за жалованье секретаря-машинистки. Если бы мы взяли у нее отпечатки пальцев и устроили, как полагается, проверку, может, мы ее и не приняли бы на работу… и до сих пор оставались компаньонами.

Опять в точку! Майлз резко повернулся и взглянул на свою жену. Сказать, что выглядела «крысой, загнанной в угол», было бы неверно: крыс такого размера не бывает. Но мне мало было достигнутого успеха — мне нужна была полная победа. Я направился к столу.

— Ну, Белл! Что, если я возьму твой стакан с виски и проверю отпечатки пальчиков? Что обнаружится? Фотографии во всех полицейских участках? Шантаж? Двоемужество? А может, брачные аферы с корыстными целями? Майлз — твой законный муж? — Я протянул руку и взял стакан со стола.

Белл выбила его у меня из рук. Майлз заорал на меня.

Я слишком долго испытывал судьбу. И глупо было входить в клетку к хищникам без оружия, но еще глупее — забыть первую заповедь дрессировщика: не поворачиваться к зверю спиной. Когда Майлз на меня заорал, я повернулся к нему. Белл схватила сумочку… и я только успел подумать, что вовсе не время ей хвататься за сигареты. Потом я почувствовал укол. Колени у меня подогнулись, и, падая на ковер, я продолжал удивляться, что Белл способна на такое. Но странно: несмотря ни на что, я все-таки продолжал ей верить.

Сознание я до конца так и не потерял. Подступила дурнота, все поплыло, как после укола морфия, — только введенное мне лекарство подействовало значительно быстрее. На мгновение я отключился. Майлз заорал что-то Белл и, схватив меня в охапку, поволок по ковру. И, как мешок с соломой, бросил в кресло — дурнота стала потихоньку отступать.

Сознание прояснилось, но тело мне не подчинялось. Теперь-то я знаю, что она мне впрыснула «зомби» — наркотик, применявшийся дядей Сэмом при «промывании мозгов». Насколько мне известно, его никогда не использовали при допросах, но быстренько приспособили для «промывания мозгов» — незаконно, но весьма эффективно. Сейчас, похоже, его применяют при однодневном психоанализе, но, чтобы воспользоваться лекарством, даже психоаналитик должен запастись решением суда.

Бог знает, где Белл хапнула его. И бог знает, скольких еще болванов она с его помощью прибрала к рукам! Но меня больше ничего не удивляло. Я просто неуклюже раскинулся в кресле, неподвижный, как бревно. Я слышал все, что происходило, но видел только то, что находилось прямо передо мной. Но даже если бы мимо меня прошествовала сама леди Годива без коня, вряд ли я был бы в состоянии проследить за ней взглядом.

До тех пор, пока мне не прикажут.

Пит выпрыгнул из сумки, подбежал к креслу, в котором я лежал, и спросил, в чем дело. Я не отвечал, и он принялся теребить мою штанину, требуя объяснений. Так и не получив ответа, он вспрыгнул ко мне на колени, положил передние лапы на грудь, заглянул в глаза, желая немедленно и без обиняков узнать, в чем дело.

Я продолжал молчать, и тут он завыл.

Его вопли обратили на себя внимание Майлза и Белл. Майлз повернулся к Белл и зло спросил:

— Ну и что ты сделала? Ты что, рехнулась?

— Побереги нервы, толстячок! Мы его утихомирим раз и навсегда.

— Что? Если ты рассчитываешь на мое содействие в убийстве…

— Чушь! Хотя, по здравому размышлению, его и следовало бы убрать… да у тебя для этого кишка тонка. К счастью, такой необходимости нет. Достаточно препарата.

— Что ты имеешь в виду?

— Он теперь в наших руках. Будет делать то, что я ему велю. Он больше не доставит нам неприятностей.

— Но… Господи, Белл, не можешь же ты все время держать его на игле. Однажды он очухается и…

— Кончай толковать, как законник. Я знаю, как действует этот наркотик, а ты нет. Когда он очухается, он будет делать то, что я ему велю. Велю ему прекратить преследовать нас, и он перестанет; велю ему прекратить совать нос в наши дела, и он оставит нас в покое. Велю ему уехать в Тимбукту, и он туда отправится. Велю ему забыть все, что с ним было, и он забудет… но сделает все, что я ему прикажу до того.

Я слушал, понимал все, о чем она говорила, но меня ничто не интересовало. Если бы в тот момент раздался крик: «Пожар! Горим!» — я понял бы смысл, но мне все было бы безразлично.

— Не верю я.

— Хм, не веришь? — Она как-то странно взглянула на него. — А следовало бы.

— Как? О чем ты?

— Ладно, не важно. Препарат действует, толстячок. Но сначала нам нужно…

Вот тут-то Пит и начал выть. Не часто приходится слышать, как воют коты; можно прожить всю жизнь и не услышать кошачьего воя. Коты не воют во время драки, как бы сильно им ни досталось, никогда не воют просто из-за неудовольствия. Они начинают выть только в минуты безысходного страдания, когда попадают в совершенно невыносимые условия, когда наступает предел их возможностей и уже больше ничего не остается делать.

Рождающийся вопль леденит душу, его невозможно выносить, он изнуряет своей непрерывностью.

— Чертов кот! Надо выкинуть его отсюда, — вздрогнув, сказал Майлз.

— Убей его! — взвизгнула Белл.

— Ты всегда круто берешь, Белл. Из-за своего бесценного животного Дэн устроит нам скандал посильнее того, который он закатил бы, обчисти мы его самого до нитки. Где тут… — Он повернулся и поднял мою дорожную сумку.

— Я сама убью его! — визгливо закричала Белл. — Я почти год мечтала убить эту проклятую тварь. — Она оглянулась в поисках орудия убийства. Затем ринулась к камину и схватила кочергу.