Практика воображения, стр. 1
Дмитрий Биленкин
Практика воображения
* * *
Темин проснулся легко, быстро, с чувством счастья. Лёжа, отдёрнул полог палатки и близко увидел травяные джунгли, зелёный мир с солнечными прогалами, в которых радужно блестели росинки, тёмную чащу стеблей и на ближнем — жука с фасеточными глазами марсианина.
— С добрым утром! — приветствовал его Темин. Слова качнули ветерок, жук колыхнулся и неодобрительно повёл усами.
Темин, сам не зная чему, радостно улыбнулся и выскочил из палатки.
— Наконец-то! — прогудел Игин. Круглые очки профессора укоризненно блеснули. Голый по пояс и косматый, держа в руке нож, он восседал перед плоским камнем, на котором был аппетитно разложен завтрак. Розовую спину профессора окуривал дымок полупотухшего костра.
Темин легко сбежал к берегу, в лицо ему плеснулось отражённое гладью солнце. От босых ног врассыпную брызнули мальки. Холодок воды чулком стянул икры.
— Знаешь, чего в такое утро недостаёт? — крикнул Темин. — Полетать перед завтраком. Просто так, без ничего. Жаль, что это невозможно.
— То есть как невозможно?! — Темин не видел профессора, но знал, что и очки его, и руки, а если в руке был нож, то, значит, и нож пришли в движение. — Полетаем без ничего, очень даже полетаем!
— Силой мысли, что ли? — Темин плеснул воду на уже нагретые солнцем плечи и блаженно поёжился.
— Именно так! Ключ ко всем сокровищницам — мысль Это Бальзак, читать надо классиков! Представь у себя за плечами шарик вроде детского…
— С водородом? Не потянет.
— Классический пример инерции мысли! — донеслось сзади. — Почему водород? Возможен куда более лёгкий газ. Протон и электрон — вот что такое атом водорода. Протон — тяжёлая частица, так заменим её! Построим газ из менее массивных. Мюонный газ, а? Чувствуешь, какая будет подъёмная сила! Ого-го!
— Все равно не потянет. Закон Архимеда!
— А крылья, крылышки на что? Наших мускульных усилий чуть-чуть не хватает, чтобы свободно парить на крыльях. Нужна подъёмная сила. Тогда полетаем!
— Да будет так, — благосклонно согласился Темин.
В два прыжка он достиг каменного стола с выбитыми на нем полустёртыми рунами (на этой плите не иначе как трапезовали варяги) и принялся уплетать завтрак.
Третий день они стояли на берегу укромного лесного озера, где все было наслаждением — еда, солнце, рыбалка, шум сосен, само дыхание, наконец. Как это, оказывается, замечательно — дышать! Или валяться в траве. Ходить босиком. Пить родниковую воду. Подставлять тело солнцу. Удовольствия каменного века, черт побери, не жаль ради них машину, которая прошла сюда, как танк, и теперь стоит, отчуждённо глядя на все белесыми фарами.
Зорьку они проспали, ну да ладно. Их уже сжигало нетерпение. К счастью, сполоснуть кружки и протереть миски песком было делом нескольких минут.
— Проклятие… — беззлобно выругался Темин. Сталкивая лодку, он оступился, и нога ушла в вязкий ил. — Почему нам так неприятна эта жижа? — сказал он. — Герр профессор, нет ли у вас, случайно, гипотезы и на сей счёт?
— Есть, — отозвался Игин. Он сидел на корме и рассеянно улыбался. — В нас живёт память тех существ, которые триста с лишним миллионов лет назад выбирались из моря на сушу. Бедняги столько раз задыхались на топких берегах, что эти муки запечатлелись в генотипе потомков…
— Ну, знаешь! — Темин налёг на весла. — Обычное объяснение, по-моему, куда справедливей. Мы не любим топь, потому что в ней опасность. Поражаюсь твоей способности превращать очевидное в тайну и простое объяснение подменять невероятным.
— А что мы знаем о простом и невероятном? — Профессор уже размотал удочки, но ему никак не удавалось насадить вёрткого червя, и ответ прозвучал чуточку раздражённо. — Вода под нами — это просто? В корнях деревьев она имеет одну структуру, в листьях — другую, здесь — третью. Без неё нет жизни, но чистую, совершенно чистую воду пить в общем-то нельзя. И так во всем. А ты мне говоришь… Аи!
Последнее восклицание относилось к банке с червями, которая выскользнула из рук профессора. Банка была стеклянной и, естественно, треснула.
— У меня есть тесьма, обвяжи, — сдерживая улыбку, посоветовал Темин. — Не хочу рассуждать о высоких материях! — объявил он внезапно. — Хочу просто подставлять бока солнцу, просто ловить рыбу…
— Ты не ценишь удовольствий контраста, — кротко возразил Игин. — Все утопии на тему “как сделать людей добродетельными и счастливыми” считали контраст злейшим врагом добродетели и вводили — посмотри у Платона! — жесточайшую регламентацию, забывая…
— Ш-ш… Приехали.
Нос лодки ткнулся в крохотную бухточку, над которой склонился куст чёрной ольхи. Тут было глубоко. А чуть в стороне, в пределах заброса находился песчаный перекат, где любили крутиться юркие окуни. Темин заякорил лодку и поспешно размотал удочку. Профессор все ещё возился с банкой, и первым закачался поплавок Темина. Теперь в мире ничего не существовало, кроме этого насторожённого поплавка, кроме длинного удилища и лески, чутко связавшей человека с тёмной глубиной озера.
Поплавок слабо притопило. “Ну, ну…” Весь подавшись вперёд, Темин слился с удочкой.
На воде плясали блики. Поплавок дёрнулся, нырнул. Темин подсёк, рука, ликуя, ощутила чудесную тяжесть сопротивления. Леска описала дугу, и в ногах Темина запрыгала серебристая плотва.
— А у меня не клюёт, — огорчённо заметил профессор. Он пожирал взглядом поплавок.
Тщетно. Теперь перестало брать и у Темина. Он уменьшил спуск, попробовал и на перекате, и у берега, в глубине и на мелководье. Сонно сверкала вода. Чуть шевелилось переломленное зыбью отражение осоки. На поплавок уселась стрекоза.
— Хоть бы вы, наука, — в сердцах сказал Темин, — придумали такую приманку, чтобы рыба кидалась на неё, как кошка на валерьянку.
— Можно, — подумав, ответил Игин. — Можно, но не нужно.
— Почему?
— Во что бы тогда превратилось ужение? В вытаскивание. В дело. Прелесть любого занятия — в его неопределённости.
— Темно вы говорите, герр профессор!
— Куда ясней! Почему интересно искать грибы и скучно копать картошку? Потому что картошка — это верняк, а грибы — нет. Неисполнение желаний мы считаем злом. Но каким страшным злом было бы немедленное исполнение всех желаний!
— А я сейчас, кажется, минутами жизни платил за каждый клевок! Сменим место?
— Не возражаю.
На новом месте, у камышей, их удочки также поникли над ослепительной водой, как и на старом. Темин и наживку менял, и поплавок шевелил, и хлебные крошки сыпал — все напрасно. Глубины, казалось, вымерли.
Не выдержав, он повернулся к удочкам спиной и вытянул ноги.
— Ведь ходит же! — сказал он возмущённо. — Ведь много же её! Неужели она так сыта, что на вкусного, свежего червя ей и глядеть неохота?
— А может, ей сейчас интересней созерцать, — спокойно заметил профессор.
— Кого созерцать — червя?
— Хотя бы.
— Да зачем ей созерцать-то?
— А зачем животным спать?
— Ну, это понятно. Для восстановления сил.
— А тебе не приходило в голову, что сон — весьма странное явление? Во сне животное беззащитно. Так? Так. Быть может, сон неизбежен физиологически? Доказано, однако, что такой неизбежности нет. А раз у бессонных, так сказать, существ есть преимущество над сонями, то почему эти последние не погибли? И даже резко преобладают? Потому, очевидно, что сон даёт какие-то особые преимущества, куда более существенные, чем недостатки. То же самое, очевидно, и с созерцанием.
— Уф! — Темин помотал головой. — Никак не могу понять твоей страсти фантазировать по любому поводу. Ты же учёный.
— Вот именно.
— Что именно?
— Учёный и должен фантазировать.
— А я — то думал, что он должен ставить эксперименты, логически выверять каждый свой шаг и все такое прочее.
— И это тоже, конечно. Но фантазия — метод далеко не второстепенный.