Компрессия, стр. 84

– Зачем? – сорвалось с губ Кидди.

– А черт тебя знает! – усмехнулся Сти. – Обычно брошенные любовники пытаются выяснить, почему их бросили. Может быть, стоит вычеркнуть, всю грязь из головы, Кидди? Таблетка ноллениума – и ты снова отличный парень Кидди Гипмор? Могу обеспечить! Как тебе такой вариант? Или мне вовсе не стоит спрашивать у тебя разрешения?

Когда экран погас, Кидди вышел на террасу и присел на ствол дерева. Он сидел долго, смотрел в небо и не мог понять – или черные тучи, обрызгавшие ужасный город дождем, все еще висят над головой, или огни купе и окон затмевают свет звезд. Мысли в голове путались, и, если бы не заунывное пение дудука в ушах и накатившая неподъемная усталость, Кидди, верно бы, подошел к парапету и метнулся вниз головой в пропасть невидимого основания города. Просто так, без смысла. Потому что больно в груди. Потому что перехватывает дыхание. Потому что тошно от самого себя. Потому что душит ненависть. Потому что до судорог противно все сделанное и прожитое. Потому что съесть таблетку ноллениума или броситься вниз головой было одно и то же.

Музыка продолжала звучать.

Догнать и спросить – «Почему?».

Распустить привычное и понятное на многомирие и подделки.

Смириться и поклониться Сти, отложив ненависть в долгий ящик, чтобы жить и знать, что твоя ненависть сохнет и уменьшается.

Как там говорил Миха: делай то, что приходит в голову в первую очередь.

Кидди поднялся и пошел к выходу. Проектор вычерчивал на стене белый квадрат. Кидди вытащил из кармана импульсник, прицелился в шелестящий прибор, но не выстрелил. Музыка остановила. Играй, старик, играй. Что за интерьер расплывался за спиной Сти? Да и какая разница? Сейчас надо забрать файлы у Брюстера и выспаться, потому что в голову ничто не лезет, ломаются в голове мысли друг о друга. Сиф ударяется об отвращение к Сти, и обе фигуры рассыпаются вдребезги. Надо поспать и прийти в себя, а потом все-таки сделать то, что именно теперь пришло в голову. Хотя бы потому, что Сти нес бред. Кидди никогда не убивал Миху.

Кидди вышел в коридор, подошел к лифтам, вновь нащупал в кармане рукоять импульсника и с трудом сдержался, чтобы не швырнуть его в мусороприемник.

В кабине стояла молодая женщина с ребенком. На щеках девочки были налеплены жуткие голограммы. Кожа казалась прозрачной, и сквозь нее просвечивали ужасные клыки. Девчушка изобразила улыбку с сомкнутыми губами, явно ожидая испуга от случайного попутчика.

– Мы едем на ночной бал! – похвасталась ее мама и спросила: – Вам какой?

Женщина подняла руку к сенсорам.

– Сороковой, – попытался улыбнуться Кидди.

– Я набираю сорок первый. – У нее улыбка получилась. – Сороковой заблокирован. Наверное, неисправность на уровне. Спуститесь по ступеням. Лестница сразу за лифтом.

На сорок первом Кидди почувствовал запах гари, спустился на сороковой и, уже пробираясь через людей в защитных костюмах, до последнего мгновения отгонял дурное предчувствие. Дорогу Кидди преградил полицейский, но, всмотревшись в его лицо, почему-то отпрянул. Ноги у Кидди задрожали. Дверь с блока Брюстера была сорвана, у входа гудел дезактиватор, всасывая в себя дым, тошнотворный запах горелого пластика и еще чего-то вызывающего рвоту. Из тумана выходили люди в спецкостюмах с масками на лицах, внутри что-то шипело, рослый медик, глухо чертыхаясь, выталкивал в коридор платформу с залитым пеной телом.

– Вы как здесь?

В окружении парящих в воздухе сканеров в коридор вывалился перепачканный сажей толстяк, стянул с лица маску и оказался Хаменбером.

– Что вы здесь делаете, Кидди? – Он был, казалось, обрадован неожиданной встречей. – Вот зря вы мне бросили линию. У меня есть примета: линия ночью – прощай ужин. Вечер полетел к чертям, и ведь ни репортажа, ничего не слепишь из такого материала! Взрыв внешнего газопровода, все пламя от которого почему-то пошло в квартиру! Я вам как старый репортер говорю: подобная авария – событие из разряда невозможных! Статистика вообще отрицает подобный опыт! Опекун отозвался мгновенно, но там… – Хаменбер махнул рукой в сторону тела, – мгновенный бифштекс. Четыре бифштекса. Два маленьких, один побольше, а один весьма большой. Вы куда, Кидди? У вас тут жили знакомые? Погиб какой-то врач, говорят, известная личность! И знаете, что у него нашли в руке? Расплавленный мяч из полистирола, внутрь которого был вставлен блок памяти! Загадка! Эх, жаль, все спеклось, не вытянешь из этого сенсацию. А вы меня удивляете! У вас чутье на события? Может быть, переквалифицироваться в репортера? Кстати, вы заметили? TI200 здесь первые! Да куда вы, Кидди?

Кидди уже убегал по коридору. И стон дудука в ушах казался ему уже издевательством. Он едва удержался, чтобы не смахнуть с руки чиппер, вышел на лестницу и убавил громкость до нуля. Тишина навалилась, залепила уши, сдавила виски. Главное – успокоиться. Главное, успокоиться, чтобы не сделать глупость. Сорок этажей вниз. Сорок этажей вниз. Где же он видел этот интерьер за спиной Сти? Сорок этажей вниз, ступенька за ступенькой, чтобы попытаться все обдумать.

– Как ты догадался? Как ты нашел меня? Как ты попал в здание?

Кидди все-таки вспомнил, где он видел перекрещивающиеся линии. В опекунстве этими коридорами не пользовались. Он сам попал туда на первой неделе работы, заблудившись в переходах, и прошел тогда по узкому коридору не менее двухсот метров, пока не уперся в зеркальную дверь и охранника-орга возле нее. Там энергетические установки, потом объяснили Кидди. Энергетические значит энергетические, согласился Кидди, это не касалось его обязанностей, но оплетенный линиями коридор остался в памяти намертво. Теперь этот охранник лежал на пластиковом полу с прожженной дырой в груди, и в горячее дуло импульсника испуганно смотрел Стиай. Почти такие же постели, как и в том зале, где Кидди впервые приступил к полетам в электронных мозгах опекуна, были выстроены головами внутрь по окружности. Двенадцать постелей. И в каждой лежал Стиай. Двенадцать точных копий Стиая Стиара были погружены в губчатый пластик опекуна. Тринадцатый сидел в кресле в центре и нервно скреб ногтями подлокотники.

– Как ты догадался! – почти завизжал Сти.

– Спокойно. – Кидди вытер свободной рукой пот со лба. – Не выводи меня из себя, Сти. Я могу совершить глупость, о которой пожалею. Хотя с другой стороны, я могу пожалеть и о том, что эту глупость не совершу. Но все-таки не кричи на меня. Успокойся. Значит, здесь? Здесь мозги опекуна? Как тебе удалось размножиться, Сти? Хотя что я спрашиваю? Это же просто! Мне что-то говорил об этом Котчери. Элементарное разветвление сигнала! Ты еще нормален? Тебя теперь тринадцать? Или где-то еще бегают несколько Стиаев Стиара?

– Я один. – Сти почти взял себя в руки. – Это не мозги опекуна. У опекуна нет мозгов. Опекун – это машина, Кидди. Кому, как не тебе, знать это. Это этический центр. Двенадцать уважаемых, адекватных, прошедших специальные тесты людей входят в систему не для принятия решений, а для оценки спорных моментов. Для внесмысловой, нравственной оценки. Я один лег в эти двенадцать постелей, и я один стою перед тобой. У меня крепкая психика, Кидди.

– А у меня ни к черту, – покачал головой Кидди. – Значит, для ведения экспериментов с реальностью тебе потребовалось сместить нравственные оценки? По-другому договориться не удалось?

– Ты дурак, Кидди, – усмехнулся Стиай. – Опекун – это универсальный, немыслимо мощный центр, но не интеллект. Он обладает огромными неиспользованными резервами. Мы уже давно договорились с управлением опекунства, что сможем использовать текущую информацию опекуна для моделирования, для тестирования компрессионного аналога Земли, единственное, о чем мы умолчали, так это о том, что здесь будут наши люди. И ты это видишь. Куда уж более «наши»! – Стиай нервно захихикал. – Но, уверяю тебя, это не позволяет дергать прототипов реальных людей за нитки, как марионеток, даже в компрессии. Нет. Опекун вместе с программой, созданной Михой, выстраивает поведение каждого человека в соответствии с его внутренним содержанием и представлением о нем компрессана. Да-да! Каждый человек содержится в собственном прошлом и в представлениях окружающих о нем как свернутый клубочек. Достаточно потянуть за свободный конец, и он начинает разматываться. Хотя сам Миха не верил результатам собственных рук. Он уверял меня, что каждый человек рано или поздно увидит то, что мы творим с его тенью, в собственных снах и обязательно предъявит нам претензии. Миха подчеркивал, что опекун способен только придать скелет виртуальным человеческим двойникам, а мясом его наделяет наш собственный мозг! Что ты об этом думаешь? Молчишь? Хорошо, я скажу тебе, зачем мне пришлось разделиться на столько частей. Я не могу что-то менять в процессе. Я не могу даже контролировать тебя, Кидди, не только потому, что ты сбрасываешь или уничтожаешь собственный чиппер, а потому, что опекун мне этого не дает. Я даже подглядывать за тобой могу только в том случае, если рядом с тобой есть кто-то из моих людей или ты находишься в помещении, где стоят сканеры, результаты которых мне доступны. Все по-честному, Кидди, все по-честному. Я даже твои утехи с Моникой увидеть не могу, Магда в этом смысле была гораздо более удобным информатором.