Компрессия, стр. 48

– А причина? – уточнил Кидди. – Миха жаловался на здоровье?

– Какая теперь разница? – прошипел Брюстер. – Стрессы не от недостатка здоровья случаются! Сгорел Миха. И вместе с Михой сгорело все. Полгода прошло, я только-только лабораторию сумел восстановить, а сканера объемного до сих пор нет! А ведь Стиай приезжал, пытался останки Михи найти для похорон, да вот только там даже пепла его не осталось. Обещал от корпорации новый сканер, но соврал, наверное. Нет пепла – нет сканера? Или забыл? Хе-хе. Да и при чем тут корпорация, лучше бы уж по нашей старой дружбе Монике помог! Помнишь, когда мы все вместе собирались последний раз? Тогда еще ты с девчонкой этой своей появился. На Монике лица не было, а Миха сиял. Вот уж думал, наверное, что балласт сбросил.

– Послушай, Том, – Кидди собрал обломки вилки в кучку на столе. – А каким образом фиксируются результаты сканирования?

– Обычным, – облизал губы Брюстер. – Файл в отчете с картинкой висит и все.

– Подожди, – покачал головой Кидди. – А контроль? Где фиксируются данные сканирования? Где отражается результат? По закону, поток данных должен отражаться в координаторе академии, одновременно отправляясь в управление опекунства, к личной базе человека. Ты забивал данные Михи перед запуском?

– Так сканер бы не запустился без исходных данных, – хрипло прошептал Брюстер. – Я все сделал так, как положено, кроме одного – не мое дело сканировать и проверять мертвых! Ты знаешь, сколько у меня потом головной боли из-за всего этого было? Да вот только с месяц назад отстали комиссии!

– Значит, – продолжил Кидди, – остается координатор и опекун. Ты сможешь, Томми, уточнить диагноз, если получишь данные сканирования?

– Я тогда тебе диагноз напишу вот такими буквами, потому что буду его знать на все сто! – наклонился вперед Брюстер. – Только не выйдет у тебя ничего! Координатор стоял через два этажа прямо над моей лабораторией! Выгорело все, по пневмошахте огонь пошел! Теперь там стоит другой координатор, и в его базах моего отчета нет. Кроме того, информацию из ячейки Михи от управления опекунства может получить только Моника, а захочет ли она это сделать – еще вопрос. Понял?

– Захочет, – прошептал Кидди.

– Вот тогда и приходи! – буркнул Брюстер.

– Приду, – пообещал Кидди. – Если ты вздрагивать от моего голоса не будешь.

– Восемь лет прошло, – напомнил Брюстер.

– Восемь лет, – согласился Кидди.

– Ты это? – Брюстер вдруг виновато улыбнулся, запустил руку в короткие курчавые волосы. – Не догадался что-нибудь для моих девчонок привезти? Ну хоть какую-нибудь ерунду! Камень из-под ног!

– Нет, – пожал плечами Кидди. – Все произошло как-то внезапно. Но я еще вернусь на Луну. Думаю, что вернусь. Там остался один человек… Или попрошу привезти что-нибудь для меня, а значит, для твоих девчонок. А пока… только вот. Это мячик Михи, Томми.

45

Бывают дни, которые проникают в самые потаенные поры памяти. Они застывают пленкой на глазном дне, резонируют в барабанных перепонках, оседают в носоглотке, впитываются языком. Проходят другие дни, месяцы, годы, новые впечатления застилают прошлые, память тает, как кристалл соли, упавший в воду, но жидкость, растворившая ее, остается внутри. Она день и ночь струится по жилам, не убавляясь и не прибывая сверх меры, и ждет сигнала. Запах, звук, вкус, цвет, попавшие в резонанс с этими воспоминаниями, извлекают их из памяти и обрушивают на человека.

У Кидди был такой день. Возможно, что таких дней у него было несколько, но именно этот то и дело возвращался к нему, хотя ничего особенного в том дне не произошло. Впервые он вспомнил о нем, когда на базе появилась Магда. Собственно, из-за этого воспоминания он и выделил ее среди прочих. Она в первый же день переставила бутылки и пузыри за стойкой, сдвинула в сторону кофейный автомат, повесила на блестящий поручень полотенце и вставила в изготовленную умельцами из куска металлопластиковой трубы вазу сухую ветку, усыпанную кленовыми листьями.

– Что это? – спросил Кидди.

О музыке Кидди не спрашивал, музыка в ресторане неожиданно зазвучала именно та, которую обожал Миха. Роберт Джонсон, из начала далекого двадцатого века, но Кидди спросил о кленовых листьях. Совпадение было невозможным и нереальным, совпадение именно с тем днем, который оказался последним светлым днем в его жизни.

– Что это?

Тогда еще Кидди был для Магды никем. Всего лишь офицером, одним из сотрудников исправительного учреждения «Обратная сторона», или, считая инженеров разработок корпорации «Тактика», просто одним из мужчин, имеющих возможность посещения небольшого бара. Кидди еще предстояло пару месяцев просидеть у барной стойки, наблюдая за руками Магды, пока их пальцы коснутся друг друга. Их всего было четыреста или чуть больше, этих восторженных, изголодавшихся по новым впечатлениям мужчин, которые в первый же день вдруг нагрянули в привычный бар. Каждому хотелось рассмотреть новенькую, правда ли, что она стройна и красива, в самом ли деле ее руки порхают, как птицы, которых на всей базе имелось всего лишь пять штук, да и то в клетках и желтого цвета. Эти утомленные Луной и редким общением с женщинами мужчины заказывали пиво или вино, оставляя на стойке не только магнитные тени со своих браслетов, которые на Луне только кошельками да средствами связи и числились, а никакими не чипперами, но и бесхитростные комплименты. Магда в ответ улыбалась каждому, но и только. Кидди подошел к стойке, когда ее смена уже должна была закончиться, попросил сока с вермутом, вздрогнул, разглядев ветку, торчащую в вазе.

– Что это?

– Так. – Магда поставила перед Кидди бокал, смешно поморщилась, потерла уставшие глаза. – Память о доме. Сейчас у нас осень. Это кленовые листья. Ветка – засохшая трава. По-моему, репейник. Стебли полые изнутри. Кончики веточек срезаются, в отверстия вставляются кленовые листья. Поэтому веточка не облетает. Взяла с собой с Земли на память. Таможня еще придиралась, кому-то взбрело в голову, что это наркотик. Вы еще что-то хотели?

– Нет, я просто посижу тут.

От Магды тогда Кидди еще ничего не хотел. И тогда, и теперь он вдруг вспомнил тот день, то ощущение истаивающего времени, ощущение близкого конца, неясно какого, но конца, когда они собрались вместе в последний раз. Стиай, Миха и Моника, Рокки, Брюстер и Ванда, он и Сиф. Это была последняя попытка поддержать так и не укоренившуюся традицию. Последняя и самая яркая. Она напоминала последнюю ремиссию у безнадежного больного. Брюстер как-то рассказывал, что прежде, когда не было опекунства, транспластики и регенерационных препаратов, люди умирали значительно чаще и жили меньше. Некоторые из них болели годами, зная, что неуклонно приближаются к собственной смерти. И вот как раз у таких больных иногда происходило значительное улучшение состояния, появлялся румянец на щеках, бодрость, веселье. Обычно это оказывалось предвестием скорой смерти. Та встреча была предвестием смерти Сиф, а может быть, и Михи тоже.

Миха и Моника слепили несчастную семью еще в академии. Моника слепила. Миха был помешан от счастья, в первое время он все приставал к Кидди, обнимал его и с радостной улыбкой бил по плечу. Моника тоже искрилась счастьем, но счастье ее отдавало безумием. Кидди казалось, что она упивалась местью, которую сотворила, чтобы досадить именно ему, избегающему ее Кидди, не понимая, что досадила она себе и еще больше Михе, который в то время и не собирался ничего понимать. Кидди было тошно на том празднике, но он сидел за столом и терпеливо делал печальный вид. Рокки зорко следил за порядком, Брюстер неумело ухаживал за рыжеволосой, чуть полноватой подружкой Моники – Вандой, которая к тому времени уже успела родить ему одну девочку, а Стиай копался в овраге за маленьким домом Михи, из которого они с Моникой так уже никуда не переехали. Стиай вылез из бурьяна, на месте которого Миха посадит потом вишни, и, срывая с себя засохший репей, потребовал тишины.