За строкой приговора…, стр. 43
Многие неверующие, с которыми до сих пор доводилось встречаться Степану, либо хохотали над Степановой «дурью», либо сокрушённо качали головами, доказывая, что в наши дни нельзя верить в бога. В лучшем случае собеседники Степана ссылались на спутники, атомную энергию, успехи астрономии.
Куницын вёл разговор совсем по-другому. Именно здесь Степан понял, что к чужим верованиям нужно относиться с уважением и что религиозность вовсе не является признаком «глупости», «дури», «бестолковости».
— Можно быть умнейшим человеком и верить в бога, — говорил Куницын. — Был такой великий учёный — Дарвин. Он до сорока лет верил в бога и только, когда сам убедился в том, что бога быть не может, порвал с религией.
Степану очень хотелось спросить, как же это случилось, что простой смертный вдруг смог сам убедиться в таком деле, но он постеснялся.
— У меня бы на вашем месте возник вопрос, — улыбнулся Куницын. — По вероучению иеговистов, такой человек, как Калашников, чуть ли не святой и он, конечно, должен «спастись». А ведь вы, неглупый, умеющий понимать людей человек, не можете не видеть, что Калашников — прохвост…
Они долго говорили, Куницын не требовал от Акимова ответов и возражений. Но лучше бы он спорил со Степаном. Акимов теперь часто размышлял над словами воспитателя.
«Как же это на самом деле выходит? — думал Степан. — Ни один волос с головы не упадёт без воли божьей. Стало быть, если один человек убил другого, то виноват не убийца, а бог. Зачем же бог, от которого все зависит, делает людей неверующими? Чтобы искусить верующих и определить, кто истинно любит бога, а кто нет? Так ведь он же всеведущий и должен знать это без испытаний и искушений!»
Снова перечитал Степан «Библию для верующих и неверующих». Библиотекарь посоветовал взять ещё несколько книг и брошюр.
Между тем шли месяцы. Имя Степана не сходило с Доски передовиков, и вскоре Акимов получил досрочно условное освобождение.
В день отъезда произошло маленькое происшествие.
Степан уже получал документы в канцелярии, когда туда вбежал библиотекарь.
— Позвольте, — закричал он, — это как же так! Да у меня таким порядком всю библиотеку по домам увезут. А ну-ка открывайте чемодан! Где у вас «Библия для верующих и неверующих»?
Степан густо покраснел. От смущения он никак не мог попасть ключиком в скважину замочка.
— Я же не нарочно, — бормотал Степан. — Я позабыл, что не моя…
— Когда Фимка Удав снимает часы с прохожих, он тоже каждый раз уверяет, что не нарочно, а просто позабыл!..
— Тихо! — стукнул ладонью по столу Куницын. — Акимов, оставьте книгу у себя.
Степан покривил душой, говоря Куницыну, что больше не верит в бога. Он ещё не мог назвать себя неверующим. Но и прежней веры давно уже не было.
ОН САМ СЕБЯ ОСУДИЛ…
В тот день в кабинете Анны Ивановны, где помимо нас находился ещё помощник прокурора области Максим Феофанович Камышев, мы говорили о том, что, не искоренив алкоголизма, нельзя покончить и с преступностью. Камышев, в недавнем прошлом прокурор сельского района, перечисляя причины, способствующие пьянству, особо подчеркнул тот огромный вред, который приносят самогонщики.
— Если в какой-либо деревне увеличивалось количество хулиганств, телесных повреждений, краж, — говорил он, — то в милиции уже знали: объявился самогонщик. Трудно перечислить все беды, связанные с самогоноварением. Получалось — один наживался, а десятки людей страдали. Но однажды пострадал и самогонщик… Я имею в виду не приговор суда. Так получилось, что строже всего он сам себя наказал…
— Вы имеете в виду Бычкова? — спросила Анна Ивановна.
— Его, — подтвердил Камышев. — О нем стоило бы написать…
Через несколько дней дело по обвинению Бычкова было доставлено в прокуратуру области. И вот уже мы, выслушивая краткие комментарии Камышева, читаем материалы дела.
Судья. Подсудимый Бычков, вы по-прежнему отрицаете свою вину?
Подсудимый. Отрицаю.
Судья. Почему же у вас в доме произошёл взрыв?
Подсудимый. Мальчишка баловался… А я недоглядел, по хозяйству был занят…
Судья. А это что за медная трубка?
Подсудимый. Откуда я знаю? Мало ли железок валяется.
Из протокола судебного заседания
…Когда-то слабый колхоз набирал силу, превращался в крупное многоотраслевое хозяйство. Изменилась и жизнь колхозников. Никто уже не завидовал так и не вступившему в колхоз Бычкову, его шкафам и диванам. У многих появилось своё, новое, ничуть не хуже. А у Бычкова, жившего за счёт продажи овощей с огорода, дела были неважны: цены на картошку все падали и торговать ею становилось невыгодно.
Однажды, не дождавшись конца торговли, Бычков связал свои мешки и пошёл в чайную.
В грязно-голубом павильоне в самом конце рынка с утра до вечера плавали тучи табачного дыма. На стенах висели порыжевшие едва заметные таблички: «Не курить», «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается». У прилавка теснилась длинная очередь. Петра окликнули из дальнего угла. Он сразу узнал своего старого дружка Ярохина. Когда-то они вместе учились в школе, затем попали в одну роту. С войны Ярохин вернулся без ноги. На работу он не поступил, жена от него ушла. Ярохин проводил в чайной все время с утра до вечера, ожидая угощения от случайных собеседников, обрюзг, по неделям не брился, одет был в грязный мятый пиджак неопределённого цвета.
— Здоров, Петро… — он хрипло рассмеялся. — Забываешь старых приятелей. Все деньгу копишь? Угостил бы ради встречи.
Пётр недовольно отмахнулся.
— Настроение не то.
— Дела небось на рынке плохи? — понимающе улыбнулся Ярохин. — Так это не только у тебя. Перед тобой заходил Семёнов из Поддубного, знаешь его? Так у него тоже не лучше.
Ярохин знал все последние рыночные новости. Они стекались со всего рынка в чайную.
— Что же делать будешь, Петро? Так и прогореть недолго.
— Не каркай, — стукнул кулаком по столу Бычков. — Без тебя душа горит.
— Да ты не обижайся, я же тебе добра хочу… Тут одно дельце есть… — Ярохин оглянулся по сторонам. — Выпить бы неплохо…
— Да где же я тебе выпить-то возьму? До завтра потерпеть не можешь?
— Не могу, Гаврилыч, поверь, не могу. Я знаю, где можно достать. Там и о деле поговорим. Только никому ни-ни. Понял? — Ярохин живо поднялся, пританцовывая на одной ноге. — Пошли.
Приятели молча шли по притихшей улице.
Возле большого сумрачного, из потемневших брёвен, дома они остановились и исчезли в тёмном провале двери.
С тех пор на деревне стали замечать, что Бычков изменился. На базаре появлялся редко, только за покупками…
Судья. Ваша фамилия, имя, отчество и должность?
Свидетель. Смирницкий Иван Кузьмич, бригадир колхоза «Рассвет».
Судья. Вы знакомы с подсудимым?
Свидетель. Да я со всем, почитай, районом знаком.
Судья. Какие у вас отношения?
Свидетель. С Петром-то? Нормальные отношения. Чего нам делить?
Судья. Вам что-либо известно о том, что Бычков промышлял самогоноварением?
Свидетель. Вот чего не знаю, того не знаю…
Из протокола судебного заседания
Осень было холодная и злая. Дожди шли неделями. Земля размокла, по дорогам ни пройти ни проехать.
Как-то Пётр вернулся домой вместе с бригадиром.
— Слушай, Анюта, принеси-ка нам горяченького. А то продрогли мы с Кузьмичом, — попросил он жену.
На столе появился борщ, солёные огурцы, варёная картошка.
— Ну, Кузьмич, по маленькой, что ли?
— А что? Можно.
Пётр достал бутылку с мутноватой жидкостью.
— Где это ты раздобыл? — удивился бригадир.
— На станции. На водку не хватило, так пришлось взять это у одной тётки. И недорого. Будь здоров!
Они чокнулись и выпили.
— А что за тётка-то? — продолжал допытываться Кузьмич.
— Тётка как тётка. Две руки, голова. Мы с ней детей не крестили. А тебе-то зачем? — подозрительно покосился Пётр. — Председателю доложить хочешь?