Все оттенки черного, стр. 59

Он вошел бесшумно и мягко, подобно взломщику. И лишь переступив порог террасы, постучал о косяк: «Эй, есть кто дома?»

– Катя, спускайся, тут от Александры Модестовны пришли. Владимир, да? Владимир пришел – насчет телевизора!

Катя услышала Нинин зов на чердаке. После возвращения с соседского участка она покружила по дому, потом залезла по ветхой лестнице на чердак и сквозь пыльное оконце пыталась обозреть владения соседей. Увы, все старания оказались тщетными. Сквозь стену зелени видел был лишь кусок соседской дорожки да калитка.

Нинин призыв раздался как раз в тот момент, когда на соседнем участке произошло какое-то движение: в калитку постучали. И Катя тут же прилипла к стеклу. Ей удалось разглядеть лишь то, что калитку стучавшим открыл Сорокин (странно, но он все околачивался у своих соседок), а следом подошла и Александра Модестовна. Они недолго говорили с… – Катя напрягла зрение – с какими-то тремя мужчинами, по виду работягами. Потом один из них, в клетчатой рубахе, проследовал на участок. Сорокин запер за ним калитку и…

– Катя, да куда ты пропала? Помнишь, я паспорт от телевизора нашла? Куда мы его потом положили? Я забыла! Владимиру паспорт нужен, схема!

Катя сбежала по лестнице вниз, на террасу. И замерла на последней ступеньке. ОН СТОЯЛ К НЕЙ СПИНОЙ. Потом медленно обернулся.

– Привет.

– Здравствуйте. Как любезно с вашей стороны, что вы зашли, Владимир. Телевизор наш на ладан дышит, ни одной программы нормально не ловит. Нина, паспорт… он в ящике буфета, кажется.

Катя смотрела на НЕГО во все глаза. А он… он был в тельняшке, порванной на груди. Ей казалось: он преотлично знает, что любые, даже во сто крат худшие, лохмотья только подчеркнут в его облике то, чем его так щедро наделила природа.

Кате отчего-то трудно было называть его по имени, язык просто не поворачивался. Имя Владимир совершенно ему не шло. Нельзя, а точнее, просто невозможно было назвать его и проще, дружески: Володя, Володенька. Одним словом, Катя просто растерялась. Ей все казалось: У НЕГО должно быть какое-то ну совершенно особенное имя или прозвище, под стать его скульптурному облику – что-то настолько индивидуальное и непохожее на наши привычные уху имена, что…

– Надо, наверное, пробки пока выключить, – озабоченно сказала Нина.

– Зачем? – Он удивленно поднял брови. – Я же не электропроводку вам ремонтирую. Нина, а у вас какой-нибудь инструмент найдется? Ну, отвертка, например? – Он прошел в комнату, мельком глянул на телевизор.

– Есть, есть, в ящике в сарае у отца было, я помню. Катя, сиди, ты там все равно ничего не найдешь, я сама схожу. Подождите. – Нина поспешила на поиски.

Он включил телевизор – рябь, треск. Занялся настройкой каналов. Делал все неторопливо, лениво, чуть ли не через силу. Катя искоса, настороженно наблюдала за ним. Ей было тревожно и неспокойно. Ее мучили сомнения: он или не он был в комнате с Юлией Павловной? Ей вспомнились глухие рыдания, полный отчаяния вопрос: «Когда же, ну когда эта мука кончится?» Мука… Что же мучило его там? Холодок пробежал по Катиной спине. Сейчас перед ней был очень красивый, очень спокойный, зрелый, сильный, уверенный в себе, яркий, как бог, блондин в… тельняшке.

– Ничего, что мы вас побеспокоили? – осведомилась она тоном «вежливой хозяйки дома». – Александра Модестовна хвалила вас, что вы в технике здорово разбираетесь. Мы с Нинкой совсем тут от мира отрезаны – а сегодня как раз по первому каналу вечером «Унесенные ветром»… Так что большое спасибо, что пришли.

– Всегда пожалуйста.

– Александра Модестовна сказала: вы на сеансе с Юлией Павловной были, мы, право, не хотели вас отрывать, мешать вам. – Она меня отпустила, как видите. У вас стабилизатор имеется?

– Стабилизатор? Ой, не знаю. Не знаю даже, что это такое. Сейчас Нина вернется.

– Вы мне свет загораживаете.

– Катя. Меня зовут Екатерина.

– Екатерина, вы… сядьте где-нибудь. Да вот хотя бы в то кресло. – Он кивнул на продавленное соломенное кресло в углу. – Что вы так встревожились? Я не кусаюсь.

– Я вижу. – Катя спрятала руки за спину, сплела пальцы крепко-накрепко: тихо, успокойся. Да что с тобой такое творится?

Он оторвался от экрана, секунду смотрел на нее. Потом снова вернулся к настроечной панели.

– Вы тут в поселке дачу снимаете? – спросила Катя.

– Снимаю. Лесная улица, номер пятнадцать. Дачка голубая с зеленой крышей.

– Вы… вы один тут или с семьей?

– Один. Хозяйка дачи в Москве. Старуха – за восемьдесят уже, не до дачи таким.

– Да уж. Дорого платите?

– За две недели тысячу сто.

– А сколько вы тут уже – дней десять?

– Полтора месяца.

– Ух ты, классно! Такой отпуск долгий на работе, да? Природа привлекает подмосковная?

– Угу. Яблони в цвету, небо в алмазах. А вас?

– Меня? – Катя улыбнулась самой парадной и фальшивой из всех своих улыбок. – Меня больше всего привлекает то, что это тихий девственный уголок, населенный добрыми людьми. Что это у вас с глазами? – спросила она вдруг громко, однако самым «заботливым» тоном.

– Что с глазами?

– Красные они у вас. Вспухшие какие-то. – ЧТО ЕСТЬ МУЖСКИЕ СЛЕЗЫ? ТО, ЧТО ОНИ СКРЫВАЮТ ОТ ВСЕХ. ТО, ЧЕГО ОНИ ТАК СТЫДЯТСЯ. Ты же давился перед этой странной женщиной слезами там у окна, где жасмин в саду, ведь и часа, наверное, еще не прошло с тех пор… НЕ МОЖЕТ ЖЕ БЫТЬ, ЧТОБЫ ЭТО ВОТ ТАК БЕССЛЕДНО ДЛЯ ТЕБЯ КОНЧИЛОСЬ!

– И сильно красные?

– Нет, не сильно. Это от пыли, да?

– Угу. Пыль. – Он встал. Ей показалось – что-то изменилось в его лице, но нет… Он словно хотел что-то спросить, но не решался.

– Долго вы тут пробудете? – спросил он наконец.

– Недели две, может. У нас тоже отпуск – у меня. А Нина вообще…

– Пока она не отпустит, так, что ли?

– Что? – Катя насторожилась: о чем это он? – Кто нас отпустит? Куда?

– Она.

– Не понимаю.

– Не понимаешь? – Он усмехнулся, пожал плечами. – А что же тут неясного? Мадам Хованская наша.

Катя прикусила язык: молчи! Твои глупые вопросы сейчас только все испортят. Но, увы, молчать она не умела.

– Не думаю, что наш с Ниной отпуск зависит от того, что кто-то…