Врата ночи, стр. 24
Чувство опасности, страха за Мещерского еще не пришло. Катю терзало лишь какое-то смутное беспокойство, тоскливая тревога.
Из здания ГУВД они вышли вместе.
– Я тебя отвезу домой, – сказал Мещерский. Сказал таким тоном, что Катя лишь отрицательно покачала головой.
– Нет, Сережа, спасибо. Я сама доберусь. У тебя ведь, наверное, еще дела.
У него не было дел на этот вечер. И Катя это знала. Просто ему необходимо побыть одному. Кравченко со своим предложением везти Серегу к ним домой ошибся. Мещерскому сейчас, судя по его виду, не до посиделок и не до пересудов с друзьями.
Да, в этот вечер она еще не чувствовала за него никакого страха. Мысль, что он именно сейчас остро нуждается в поддержке и защите друзей, не пришла ей в голову.
Она еще не подозревала, с чем они столкнулись на этот раз.
Правда, по дороге к метро Катя старательно размышляла о том, что она услышала в кабинете начальника отдела убийств. Никита, видимо, так же, как она и Кравченко, пока не знал, с какого конца подойти к рассказам Мещерского. К тому же он чем-то сильно озабочен и расстроен. Чем? Что такого происходит в криминальном мире, что у начальника отдела убийств столь похоронный вид?
А затем беспорядочные мысли Кати вновь вернулись к Мещерскому. Странно все же, что этот незнакомец звонил ему. Даже если он действительно какой-то псих, даже если предположить, что он имеет к убийству на кассете прямое отношение…
Почему он позвонил именно Мещерскому? Откуда у него вообще его телефон? При этом Катя подумала: а этот вопрос Сережке должен был задать Никита. Но не задал. Далее, отчего этот тип начал, как он якобы утверждает, наблюдать за Мещерским? С какой целью он показал ему эту жуткую запись? Неужели он принес с собой на юбилейный вечер кассету только для того, чтобы продемонстрировать ее Сережке? Тогда, выходит, он знал заранее, что тот будет на встрече сокурсников. Значит, он кто-то близкий, быть может, бывший однокашник? Или он случайно выбрал Серегу из всей толпы гостей, выбрал прямо там, на вечере, и решился на…
Мысли Кати путались. Этот ночной звонок был звонком неизвестного ей мужчины – мужчине, которого она знала с юности – Мещерскому. Но что говорят друг другу мужчины, когда их не слышит ни одна женщина? Что они думают в этот миг?
И по странной причине внезапно ей вспомнился тот тип из музея – Анатолий Риверс. Типчик, лавандовая слизь в своих прикольных полосатых брючках и канареечной водолазке, так рельефно облегающей его грудную клетку. Клипмейкер… А ведь он сказал ей о Сережке… На что он так прозрачно намекнул там в зале, у витрины с древним золотом?
И он ведь был в институте в тот вечер. Они с Серегой узнали друг друга. Катя снова услышала тихий, вкрадчивый голос Риверса. Что он болтал им об этой линии мужской парфюмерии с причудливым названием «Евфрат»? Внезапно Катя ощутила легкий холодок в сердце.
Темно-зеленые илистые воды великой реки. Кромка песчаной отмели. Заросли тростника, финиковые пальмы – да, она видела это на большом видовом фото в зале музея. Воды и берега Евфрата. Тогда она не обратила на фотографию никакого внимания, а тут вдруг вспомнила отчего-то… Узкие лодки-долбленки, вытащенные на топкий берег, что-то бело-розовое в иле. Увядшие палые лепестки. Лотос, втоптанный в ил…
Риверс болтал весь этот вздор. Это его слова. А лотос – цветок, который Катя никогда не видела наяву. Южный цветок, прячущийся в травяных зарослях по берегам великих древних рек. Кем-то вырванный с корнем, втоптанный в ил, в болотистую осклизлую жижу…
И она вспомнила: в середине мая они ездили в Серебряный Бор. Вода была еще холодной, но Кравченко и Мещерский купались. Мещерский, раздевшись до плавок, загорал на носу взятой напрокат лодки. Катя сейчас отчего-то вспомнила его таким, каким видела тогда, – еще совсем юношеское, хрупкое и вместе с тем крепкое, ладное тело…
Они знали друг друга много лет, с ранней юности. И он всегда был ее другом. А Кравченко – он был больше чем другом – братом. И ей всегда казалось, Сережку Мещерского она знает как себя. Однако…
Кате стало вдруг жарко, душно. Хотя вечер был прохладным – после вчерашнего дождя стены домов еще дышали сыростью.
Она быстро шла по набережной Москвы-реки к дому. Она чувствовала себя неспокойно. Спокойными были только серые воды реки.
Глава 11
ВАРШАВСКОЕ ШОССЕ
Три дня спустя. 18 июня
В этот день Колосов ничего не ел с самого утра. А ночь не спал. Перед отпуском он не прошел в главковской поликлинике обязательную диспансеризацию. И вот накануне ему звонил начальник медотдела и дружеским тоном выговаривал, что начальник – пример подражания для своих подчиненных, что хотя он отлично понимает, что сыщики отдела убийств – самые занятые на свете люди, но все равно порядок есть порядок и инструкции писаны для всех, даже для белой кости оперативного состава. И что Колосов должен обязать всех своих подчиненных немедленно пройти плановую диспансеризацию и сам бы чрезвычайно выручил всех, если бы лично подал пример дисциплинированности: приехал в клинику завтра с утра натощак для сдачи обязательных анализов крови.
Все было отбарабанено в трубку как из пулемета. Начальник медотдела отвечал за диспансерное обследование личного состава головой и погонами. А Колосов не имел привычки артачиться, когда его просили по-человечески.
Утром в четверть девятого он уже сидел в длиннющей очереди в лабораторию на сдачу крови. Кровь взяли из вены в несколько пробирок и из пальца. Потом плотно забинтовали сгиб локтя. Симпатичная курносенькая медсестра сказала, что во избежание кровотечения Колосов должен посидеть в приемной полчаса, не садясь сразу за руль машины.
Здесь и застал его звонок по мобильному из отдела убийств: утром из Москвы пришло сообщение о нападении на пассажира, якобы севшего в попутную машину на Варшавском шоссе. ЧП произошло где-то после полуночи. А в час двадцать пять раненого, истекающего кровью, подобрал патруль ППС. С Москвой с марта имелась обоюдная договоренность о том, что все случаи обнаружения расчлененных человеческих останков «специфического вида» будут браться на особый совместный контроль областного розыска и МУРа.
Учет нападений на пассажиров и водителей автотранспорта вроде бы не совсем вписывался в эту схему взаимодействия. Подобные преступления никогда не были редкостью. Однако этот случай явно выходил за рамки: на Варшавском шоссе произошло нечто такое, на что московские сыщики просили обратить и своих областных коллег самое пристальное внимание.
Никита связался с отделением милиции: наряд ППС, подобравший раненого, должен был сменяться в девять. Следовало гнать на Варшавку на всех парах. О судьбе потерпевшего было только известно, что его доставили в ближайшую больницу и прямо из приемного покоя повезли в операционную: ему нанесли пять проникающих ранений ножом в живот.
Управлять родной «девяткой» после укола в вену было не ахти как. Никита в душе дивился сидящим на игле: и как эти занюханные живут и двигаются, исколотые от шеи до пяток?
Рука болела, а в отделении милиции шел ремонт. В дежурке бригада рабочих монтировала подвесные потолки. В коридорах пахло скипидаром и масляной краской. Возле входной двери работали сварщики: милиция отгораживалась от заявителя бронированной дверью.
Колосову повезло: патруль уже сдал смену, но сержант и его напарник еще не ушли домой. Оба были очень молодыми, из последнего набора – только после армии. Низенькие серьезные крепыши, как двое из ларца, одинаковых с лица. По их словам, ночью произошло вот что. Однако картина была далеко не полной.
На патрульной машине они объезжали свой участок – район Чертанова, примыкающий к Варшавскому шоссе и улице Красного Маяка. На тротуаре, лепившемся к ограде фармацевтической фабрики, что-то внезапно привлекло их внимание.
Там лежал человек. Милиционеры подумали: пьяница домой не дополз, спать угнездился, но…