Врата ночи, стр. 10
В зале было пусто и тихо. И видео по-прежнему работало. Мещерский даже сейчас помнил, что было на экране: река, заросли тростника, финиковая роща, песок и закат. Солнце золотило кроны пальм…
Он схватил пульт, прокрутил запись вперед, назад. Все это были виды и пейзажи. И ни следа того ужаса.
Кравченко, подстегиваемый его криками, начал быстро ставить одну за другой кассеты, и везде были лишь какие-то видовые съемки. Восток. Мещерский закрыл глаза рукой, да, он повел себя как последний идиот. Вместо того чтобы внятно объяснить им всем, что было на этой так странно появившейся и в мгновение ока исчезнувшей кассете – а ведь ЭТО БЫЛО , не сошел же он с ума! – вместо того, чтобы попытаться убедить всех собравшихся в музейном зале, он потерял остатки самоконтроля. Начал кричать, доказывать, орать, жестикулировать. Просто…
Катя, а она-то знала его как никто другой, верно догадалась: он смертельно испугался. Он, Серега Мещерский, жалкий истеричный трус. Размазня.
Мещерский саданул кулаком по столу – пейджер подпрыгнул, пластиковая вазочка с фломастерами и скрепками опрокинулась – черт! Он вел себя как сопляк. И Катя поняла это. Жалела его. И зачем только Вадька приволок его к ней такого… Зачем?!
Вадька ему ведь тоже не поверил. Правда, он ни там, в зале, ни потом, в ресторане на Воробьевке, где все уже не столько отмечали курсовую встречу, сколько пытались загладить скандал, не спорил с ним. Не возражал, отмалчивался. Молчал и всю обратную дорогу в такси до дома, но… Что же, неужели даже Вадька, друг его, почти брат, решил, что все это идиотская шутка, розыгрыш, попахивающий психушкой, пьяная истерика, нелепый обман? Но ведь перед тем, как это произошло, они со Скуратовым и выпили-то всего рюмку-другую дагестанского коньяка. Это уже потом он, Мещерский, с горя пил, пил, пил…
«Ребята с курса наверняка решили, что я конченый, – подумал он горько. – Шизик, алкаш, буйнопомешанный. Они не видели кассету. Ее не было там, когда мы туда вернулись. Куда же она делась? Не растворилась же в воздухе? Кто-то ее вытащил из видеомагнитофона? Кто-то, воспользовавшись суматохой, вошел в зал и вытащил? Зачем?»
Мещерский подошел к окну, поднял штору-жалюзи. Солнце. Июнь. Как нетерпеливо в этот год он ждал лета. И Катя ждала. Все жаловалась: надоела зима, слякоть, холод, туман. Надоела эта сырая мгла, навевающая смертную тоску.
Из солнечного света выплыло лицо. Затуманенные болью глаза. Разбитые губы, окровавленный подбородок… Мещерский видел все детали так отчетливо, что… Он узнал бы этого человека из тысячи, из миллиона. Это был молодой парень. «Моложе, чем я, – подумал Мещерский. – Что же с ним делали? Кто делал? Отчего он так кричал? Его пытали? И этот глухой хлопок потом… Это же был выстрел. Выстрел из пистолета с глушителем. Пуля попала в голову куда-то сбоку. Я же видел это собственными глазами».
Вчера ночью, запинаясь, захлебываясь от волнения, он пытался передать все это Кате. Она слушала его. Но слышала ли? Успокаивала, как малого ребенка. Верила ли она ему? Отчего-то вопрос, верит ли ему Катя, казался Сергею сейчас самым важным. Без этого все было ни к чему. Не имело никакого смысла. Мещерский глянул на часы: половина восьмого. Всего-то, утро только начинается. Катя, наверное, уже проснулась. Взять и прямо сейчас позвонить ей, сказать: то, что я говорил тебе вчера, – правда. Это не мираж. Это было на самом деле. Ты мне веришь?
Он взялся за телефон, помедлил и резко отодвинул его от себя. Нет, это будет совсем глупо. Ну, вчера он пьян был, плохо соображал, но сейчас-то он…
Куда делась кассета из видеомагнитофона? Она была, потом исчезла. Не испарилась. Значит, ее забрал кто-то из присутствующих. Кто-то из тех, кто находился в здании. Мещерский вспомнил набитый до отказа конференц-зал. Яблоку негде упасть. Иголка в стоге сена…
Но если, рассуждая логически, предположить, что кто-то забрал кассету, значит, он знал о ней заранее. Значит ли это, что именно он и поставил эту запись… Внезапно Мещерскому вспомнилась полузабытая деталь: в коридоре он столкнулся с… Это был блондин средних лет, одетый… В чем же он был? Этого Мещерский не мог вспомнить. Помнил только, что именно из-за одежды усомнился в том, что тип этот приглашен на официальное торжество. Все приехавшие на встречу однокурсников и юбилей ректора были в костюмах, а этот фрукт… Ах ты черт, никак не вспомнить… И лицо его представляется смутно. Он был выше Мещерского и вроде бы…
Однако ничего «логического» Мещерский вывести не успел. Резко зазвонил телефон.
– Сережа, привет, ты как? – услышал он в трубке голос Кати. – Куда ты удрал так рано? Ну, что молчишь?
– Я? А что говорить?
– Ничего, – ее, видимо, мало трогал его загробный тон. – Слушай, я сегодня всю ночь глаз не сомкнула – думала! И с Вадькой мы тоже сейчас посовещались. Надо что-то делать, Сережка. То, что ты видел, это… Это нельзя просто вот так оставить. Мы должны что-то предпринять. Прекрати переживать. Думай. Ты же у нас самая светлая голова.
– Я? – удивился Мещерский. И…
Услышал грохот, звон, лязг, треск. Это с плеч его на пол офиса прямо под ноги влетевшей с улицы туроператору Зиночке Гороховой рухнула огромная, как дом, невидимая глазу, тяжелая, как гроб, гора печали и безысходности.
Мещерский закрыл глаза. Мираж – если то был, конечно, мираж – рассеялся.
Глава 3
АВТО
В Знаменском проверяли автотранспорт. Под гребенку. Колосов приехал в местный отдел милиции к вечеру. Знаменское было маленьким районом – городок и пригород, вот и вся территория. Однако работы было и здесь по горло.
– У меня тут два автохозяйства, таможенный отстойник для большегрузов, автостоянка – нам Домодедовский аэропорт с баланса сбагрил, – начальник местного розыска Маркелов вводил в курс шефа «убойного». – Еще автопарк городской коммунальной службы да автобусный парк, линия «Автолайн». Затем частники-грузоперевозчики. Вот нам списки с ГИБДД пришли, – он хлопнул по столу толстой подшивкой компьютерных распечаток. – Ад, в общем, кромешный. А главное – неясно, что ищем – грузовик, легковуху? Ни примет, ни марки.
– Следы крови в салоне, вот что. – Колосов пролистал данные ГИБДД – таскать не перетаскать до второго пришествия. – Установили по автохозяйствам, кто работал вчера ночью?
– Вот список машин, находившихся на линии, – мукомольный завод, кирпичный завод, потом служба мебельной доставки. Но это московская фирма, у Кольцевой у них филиал-магазин. Водителей опрашиваем, кто проезжал в период между одиннадцатью и полуночью в районе парка и Южной улицы. Весь отдел розыска на это сориентирован, Никита Михайлович, все остальные дела по сейфам пылятся. Оголились – дальше уж некуда – по всей территории. Вкалываем, только по… Но, простите, это все равно получается – пойди туда – не знаю куда. Полнейшая бессмыслица действий.
«Поучи еще, поучи», – раздраженно подумал Никита. Маркелов прежде работал в управлении по борьбе с оборотом наркотиков и в уголовный розыск перешел недавно.
– Лучше в кабинете сидеть, в потолок плевать.
– Я в потолок не плюю, у нас в отделе ремонт месяц назад закончился. – Маркелов исподлобья глянул на «начальство из главка». – Я двое суток подряд на работе торчу. И сотрудники мои без выходных по «Сирене» пашут. Только весь этот ваш штабной аврал с глобальной проческой – фикция сплошная. Выпендреж, уж простите за откровенность. Чтоб было потом, чем перед шефом отчитаться, – съездил, мол, возглавил лично, организовал. Галочка в актив.
Колосов сел за дальний конец облезлого «совещательного» стола, вплотную лепившегося к столу начальника розыска. Беседовать и взаимодействовать они, конечно, начали славно. Собачились, как два дворовых пса. Он посмотрел на Маркелова – красные от бессонницы, усталые глаза. Молодая злость. Эх ты, шериф из села Ивакино… Что он, Маркелов, не понимает, с кем они столкнулись на этот раз? Все он отлично понимает. И найти его жаждет. И за глотку его подержать. И, если бы обстоятельства складывались хоть чуточку благоприятно, уже нашел бы и подержался бы. Но… не собачься, не показывай характер, коллега. Я знаю, что ты не сидел сложа руки. Но девочке по имени Настя и ее родным наплевать на то, что ты и весь твой розыскной отдел не спали двое суток подряд. Наплевать и на вашу злость, и на усталость, и на несбывшиеся надежды, и на разочарование. Она хочет лишь одного: чтоб никто и никогда больше так дьявольски не шутил с ней, швыряясь из проезжающей машины окровавленными обрубками. Больше она такого не переживет. Да и ты, Маркелов, и я, Никита Колосов, переживем вряд ли.