Венчание со страхом, стр. 82
– А я к вам привыкла, Сереженька, жаль, что вы нас покидаете. Ну ничего, зато вот как вернетесь из Африки, да с фильмом, да с ворохом интересного материала, тут мы снова и свидимся, – она небрежно потрепала его по руке. – Я вам, голубчик, ключ от кабинета завтра у вахтерши оставлю. А то у нас тут содом и гоморра предстоит, можете меня и не застать.
– А что будет завтра, Нинель Григорьевна?
– Деньги получаем, – старушка презрительно усмехнулась. – Подачки одного зарубежного фонда. Есть такой доброхот за океаном. Гранты это все теперь у них называется. Вот на эти гранты мы кое-как и сводим концы с концами. Деньги уже поступили на счет, мне сегодня из банка звонили. Завтра с Виктором получать поеду. Слава Богу, он согласился меня проводить в банк. Специально с дачи приедет. А то я боюсь – такие деньги, как везти одной? Хотела, чтобы Ольгин получил, так нет – доверенность директором на меня оформлена как на исполняющую обязанности. Так что придется вот с телохранителем… Завтра все тут у нас появятся, кто, естественно, не в командировках, не в отпуске. Ведь это такая редкость теперь – деньги, да еще наличные.
– Да, Нинель Григорьевна, в нынешние времена деньги надо брать, и, как говорится, немедленно, – пошутил Мещерский. – Иначе не достанется ничего.
– До перестройки зарплату платили день в день двадцатого числа, – заметила Балашова строго. – И попробовал бы кто-нибудь опоздать. Так бы взгрели в обкоме, небо бы с овчинку показалось. Дело бы завели по саботажу и в лагерь с приветом. А что? Виноват – так отвечай. А теперь некому жаловаться стало.
– Ну, кроме Бога.
– Я в Бога не верю, Сереженька. Во времена моей молодости это было немодно. А по нынешним, как вы метко выразились, временам вера – это слишком дорогое удовольствие.
Мещерский не нашелся что возразить. Он спускался по переулку к Новому Арбату, тихо насвистывая: «Мы красные кавалеристы, и про нас…»
Сумерки сгущались.
Глава 36 В ЧЕТВЕРГ ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Наутро в четверг Мещерский проспал и поэтому явился в Музей антропологии, палеонтологии и первобытной культуры уже в двенадцатом часу. Ночью над Москвой пронеслась сильная гроза. В парке на Болоте над Яузой сломало две липы. Мещерский, разбуженный раскатами грома и частой дождевой дробью по крыше, вспомнил, как в детстве их домработница тетя Клава говорила ему, что такая вот июльская гроза зовется воробьиной. «В такие ночи, голубок, черт воробьев меряет: кого убить, а кого отпустить».
И шествуя утром через парк к троллейбусной остановке у Каменного моста, он невольно ловил себя на том, что высматривает в траве под деревьями птичьи трупики. К счастью, гроза не принесла с собой душегубства и все воробьи Болота, живые и невредимые, бойко чирикали на деревьях, радуясь теплу и солнцу.
В вестибюле института он задержался возле старой вахтерши – та с упоением судачила с кем-то по телефону.
– Марья Петровна, тут мне ключ должны были оставить от двести седьмого кабинета. Будьте добры, поищите.
Вахтерша зажала трубку плечом и начала шарить в столе.
– Ох, что ты мне толкуешь-то про нее! Я ее наперед всех вас тут знаю, слава Богу, двадцать пятый годок тут сижу, – скрипела она кому-то. – И всегда она жадна была, а на старости лет и совсем. А ей ли скаредничать? Ей ли скопидомничать? У ей и первый муженек в начальниках ходил, а уж второй вообще: ахтер или дирижер, что ль? Она с ним почитай цельный мир обпутешествовала. Ну и денег само собой… Привезла, да… Ну, что пропало, а что и нет… У таких не пропадет. А чтоб каку копейку внучку: на, мол, игрушечку либо пальтишечко новенькое – так не дождесся от нее. Не родной потому что. Брезгует, что ль, им, не пойму? Наши-то и то все удивляются. Он? Нет, он все сам, не помогает она ему. Считай, что и не признает мальчонку… Я и говорю – жадна. А ведь туда-то не возьмешь с собой, все тут останется… Вот вам ключик, держите.
Мещерский направился к лестнице. Вахтерша все кого-то честила в телефон. Кого – догадаться было нетрудно: Балашову. Речь, судя по всему, велась о ее нелюбви к усыновленному Павловым ребенку. Мещерский давно уже это подметил, но не считал себя вправе говорить с приятелем на эту, видимо, больную для него тему.
В коридоре ему попалось сразу несколько новых лиц, что было весьма необычно: он уже привык к гробовой тишине пустынных музейных залов. Навстречу промаршировал на негнущихся тощих ногах какой-то парень в очках и обвислом свитере с подсученными рукавами. Затем просеменила старушка с пачкой документов и калькулятором – видимо, бухгалтерша. Увидел Мещерский и двух разговаривающих на лестнице старичков. Одного, на протезе – заведующего лабораторией Пухова, – он видел на поминках у Балашовой. А вот другой, долговязый, худой, словно жердь, с копной легких седых волос был совершенно незнаком ему.
– Где Нинель Григорьевна? – послышалось вдруг позади. Мещерский обернулся и увидел низенького бритоголового крепыша в яркой рубашке навыпуск и мешковатых серых брюках. Вопрос его адресовался Пухову.
– Утром видел, а сейчас не знаю. У себя, наверное. А вы, Олег, поспешайте, поспешайте. Деньги полчаса как привезли, выдают в сто восемнадцатом, – ответил бодро старичок. – Я уж сподобился. Одни мелкие купюры дали, ну что ты, мать моя начальница, будешь делать!
Во время этой короткой беседы в коридоре появился новый незнакомец – приятный смуглый брюнет с щегольскими латиноамериканскими усиками, одетый в голубые джинсы и такую же куртку. При виде его бритоголовый коротышка словно окаменел. Румяное лицо его вытянулось от тревожного изумления, а рот стал похож на щель почтового ящика.
– Ты… Это ты? Ты как тут очутился? – прошептал он, заикаясь. – Костька… Тебя выпустили, что ли?
Брюнет густо покраснел и быстро оглянулся.
– Пойдем, надо поговорить, – сказал он хрипло.
Коротышка хлопал глазами.
– Ну же!
– Пойдем, конечно, только…
Они скрылись за дверью одной из аудиторий. Мещерский проводил их недоуменным взглядом.
Перед тем как засесть за работу, он решил разыскать Павлова. Может, тот еще не ушел? Он обнаружил его в комнате, смежной с бухгалтерией, в дверях которой толпился народ: в основном все пожилые. Оказалось, что вместе с грантами на научные исследования и зарплатой выдавались и какие-то пособия ветеранам войны и труда – бывшим сотрудникам института.
Павлов сидел на краю сдвинутого к окну стола и названивал по телефону.
– Салют телохранителю! – приветствовал его Мещерский. – Что, нашел новую работу? У Вадьки еще хлеб отобьешь.
Павлов молча пожал ему руку и снова завертел диск:
– К себе в офис прорываюсь. То занято, а то вдруг нет никого. Вымерли, что ли, все, как мамонты?
– Опять тебя с дачи сорвали, бедняга, – посочувствовал князь. – Что-то неудачный у тебя отпуск, Витюша, получается. Рука-то не болит?
– Нет. Отпуск-отпуск! – Павлов явно злился. – Тетка пристала как слепой к тесту: конвоируй ее, видишь ли, как матрос с революционной «Авроры». Мне что, делать больше нечего, как их деньги сторожить? Тут дармоедов полон институт – действуйте, вам и карты в руки – ваша же зарплата, не моя. Так нет – заняты, видишь ли, все. Один я только свободный, значит, сели на меня и поехали. Вот где у меня все эти теткины поручения сидят! И так уже из-за них влип. Осточертело мне это!
– Быстро казну получили? – примирительно вставил Мещерский.
– К открытию успели. А из-за этого мне пацана в пять утра поднимать пришлось: завез его домой на Автозаводскую, соседку попросил приглядеть. Получили-то быстро, но пока пересчитывали, пока я тачку ловил, пока в пробках мучились. Из-за этой канители с электричкой я полностью пролетел, теперь там перерыв до трех. А в результате день псу под хвост.
– Да, печально все это. А ты вот что. Я тут поработаю до половины третьего, а потом ко мне махнем – отдохнем. А уж от Сережи Мещерского до твоей дачи, сам понимаешь – близко. Особенно если рессоры смазать.