Венчание со страхом, стр. 70

Колосов усмехнулся: ну что ты будешь делать? Вот люди. Ты на них злился, зубами скрипел, а они…

– Нет, Вить, в другой раз. Мне тут еще в одно место заскочить надо, – соврал он. Не мог не соврать, потому что этот вот так вдруг и сразу понравившийся ему афганец по-прежнему оставался подозреваемым по делу о трех зверских убийствах, одним из тех семи. И с ним еще предстояло работать, а как – Бог весть, может быть, очень жестко. И от сознания неизбежности этой работы у Никиты отчего-то вдруг стало тяжело на душе. И вот в который уж раз мысль крамольная мелькнула: «А кончить всю эту мою конспирацию. Словно пес ведь, прости Господи, словно легавый. А нет чтобы вот так действительно – начистоту и либо поверить уж накрепко, либо пулю ему, заразе».

– Ну ты припомни те дни поточнее, – настойчиво повторил он уже у самой калитки. – Тебе ж самому польза будет. И вот ему, – он наклонился и неуклюже погладил головку увязавшегося за ними ребенка, отметив с удивлением, какие мягкие и густые у него волосенки.

Пальцы хранили ощущение этой мягкости долго. Хранили даже тогда, когда вернулась прежняя злость, теперь уже на самого себя: «Слюни распустил, рассиропился, раскис. Сову по полету видно, добра молодца по соплям». Но вспоминалась «тульская десантная», «Пандшер», а перед глазами замаячил бок, развороченный разрывной пулей, а потом этот косенький мальчишка – крошечный приемыш-калека и… злость пропала, теперь уже окончательно и бесповоротно.

…Сила чувств – открытая книга. По ней можно читать правду о некоторых из нас.

Глава 32 ПЕРЕД СХВАТКОЙ

Все дальнейшие события, происшедшие в считанные дни, впоследствии вспоминались Кате как некая дикая фантасмагория. Словно она спала, видела дурной сон и все никак не могла пробудиться. Время в том мрачном сне было какое-то отрывистое, ненормальное. Оно то мчалось, как поезд, то вдруг тянулось медленно и тоскливо, как размытая осенними дождями дорога, то замирало на месте, а то делало внезапный скачок в неизвестность. В том сне наяву некуда было деться от постоянной грызущей тревоги и тупого недоумения: «Да неужели это все со мной происходит? Да как же это возможно?»

Потом, когда все осталось далеко позади, Катя отчетливо определяла только одно: все началось с того неожиданного телефонного звонка в ленивый жаркий полдень, когда она только-только вернулась к себе в кабинет из главковского буфета.

– Катя, здравствуйте, это я, Света Кораблина. Вы… Не могли бы мы с тобой встретиться прямо сейчас? Я в Москве, звоню из метро. Ты скажи, куда подъехать. Мне очень нужно тебя видеть!

– Тебе «Александровский сад» удобен? – предложила удивленная Катя.

– Сейчас схему посмотрю. Да, да!

– Там и встретимся на выходе. Свет, а что стряслось-то?

– Расскажу, я там буду через пятнадцать минут.

Катя заспешила. Господи, еще что там такое? Почему Кораблина звонит? Почему у нее голос потерянный?

Она летела вниз по Большой Никитской. По дороге вспомнила: через «Манеж» хода нет, разрыто, кинулась вдоль университетской ограды к переходу. Кораблина уже ждала ее на условленном месте. Они быстро прошли по аллее, сели на скамейку под старой березой, помнившей еще, наверное, стрелецкий бунт и трупы казненных на красной стене: «Что зубец – то стрелец».

– Ну прямо не знаю, что теперь делать, – Кораблина нервно дергала ремешок белой сумочки. – К кому идти мне теперь?

– Ко мне ты уже пришла. – Катя придвинулась ближе, вся горя от нетерпения и любопытства. – Ну?

– Он… он все время лгал мне, понимаешь? – Кораблина скорбно качала головой, увенчанной пышной копной аккуратно подколотых волос. – Все время, оказывается, лгал, а я-то… Давал деньги, говорил – вот, мол, заработал на стройбазе, а сам…

– Слушай, так дело не пойдет. Ты давай по порядку, с самого начала. Короче, вот это самое, что тебя так поразило, произошло когда? Вчера?

– Да, вчера вечером.

– Вы… ты была…

– С ним, да, с Ромкой. Он… – Кораблина закрыла глаза и выпалила нервной скороговоркой: – К нему приехал этот, на мотоцикле, ну их главный. Этот Акела с лицом нациста.

Катя прикусила язык: вот так-так. Ей предводитель байкеров показался двойником Микки Рурка, Ира Гречко спрашивала про волка, а эта вот – «нацист».

– Мы с Ромкой были у меня. А он приехал, и с ним еще двое на мотоциклах. Ромка к ним вышел, а я все через окно слышала. И они…

…Когда стих треск моторов, Акела слез с мотоцикла и медленно поднялся на крыльцо.

– Ну, здравствуй, приятель, – сказал он. – Что же ты прячешься от меня, а? Я разве не просил тебя приехать?

– Я не прячусь, просто был занят. – Жуков плотно прикрыл дверь школьного флигеля и прислонился к ней спиной. – Ну что тебе?

– А мы давно с тобой не виделись. С тех самых пор, что привез ту кралечку длинноногую. Она не сказала тебе, что я ей кое-что обещал? Нет?

– Нет.

– Ах нет. А мне вот приходится слово держать. А тебе, приятель, не кажется, что ты должен тоже кое-что пообещать. И прямо сейчас.

– Я? Кому это?

– Ну, конечно, не мне, – предводитель байкеров осклабился. – Мне ты пообещал уже однажды, но от словечка своего, как я понимаю…

– А еще кому? – быстро перебил его Жуков.

– Ну хотя бы девчонке своей, той, у которой ребенка зарезали. Ты ведь не знаешь, кто это сделал, правда?

– Что ты от меня хочешь?

– Поговорить. Только и всего.

– Ну? О чем? Что я должен обещать?

– Во-первых, не лгать, – тихо попросил Акела и вдруг с силой ударил Ромку под дых…

– Это было ужасно! Так вдруг и так страшно ударить, – рассказывала Кораблина. – Ромка согнулся крючком, я бросилась от окна к двери, но этот главный заметил меня и припер дверь рукой. Я стучала, но ничего не могла поделать. И снова вернулась к окну…

– Ты… ты чего? – Жуков кое-как распрямился, жадно глотал воздух. – Ты сбесился, что ли, вконец?!

– Сбесился не я, а Крюгер. Крюгер, у которого ты, зараза такая…

– Да ты что? Я – с ним?! Нет! Я полгода как… – Жуков не закончил фразы – сильный толчок в грудь едва не сбросил его с крыльца.

– Я тебе говорил, чего я не переношу? Говорил – нет? Я тебе дал заработать на мотоцикл, дал – нет? Я тебе что потом сказал, а? Не помнишь? А ты что ответил? Все, мол, куплю железо и больше ни одной ходки, а сам… – Акела сгреб его за куртку, рывком притянул к себе и начал бить головой об стену…

– Нацист, нацист, – плакала Кораблина. – Как он с ним… А эти – его свита, сидели, смотрели и только фарами в такт ударов мигали. Стая… А он его так безбожно бил. У Ромки все лицо было в крови!

– Да я вот полгода уж как ничего у него не брал! Ты белены объелся, что ли? – визжал Жуков, пытаясь защищаться, но тщетно – руки его были зажаты словно в тисках. – Я ни «косячка» у него больше не брал! Ты чего? Ты же сам говорил: наш закон… Я что, закона не знаю?!

– Я тебе говорил, когда ты к нам пришел: закон – мое слово? Говорил? То, что ты сам нажрешься или нанюхаешься этой дури, – мне все равно: лопай, подыхай, но не у меня на глазах, понял? Не в моей стае! Я ненавижу это! И никогда… не позволю тебе… Мое слово вот так… Ты сказал: «Вот соберу только на мотор и завяжу». Ты говорил это мне? Ты обещал?

– Но я же все… как ты сказал… с тех самых пор, – скулил Жуков, размазывая по лицу слезы, кровь, пыль, ползая по крыльцу и все стараясь увернуться от ног, обутых в сапоги-чоперы 5, этих точно железных ног Акелы, нещадно пинающих его в грудь, в живот, под ребра, – я сделал, как ты велел! Я с ним не имел больше дел! Никогда! Никаких! Полгода уж как…

– Лжешь! – новый удар угодил ему в грудь. – Его видели у твоего дома. В тот день, утром видели…

– И тогда, – рассказывала Кораблина, – я… я ничего, я просто слушала, даже к двери не побежала, хотя могла уже ее открыть, в ноги что-то вступило. А Ромка, он завизжал как резаный, я никогда не слыхала такого визга, словно и не парень это голосил…