Венчание со страхом, стр. 101

– Сделал.

– Я так и знал. Тот, кто имеет такое средство, обязательно попробует. Не устоит. Ну, если он настоящий человек. Было больно?

– Да.

– Но потом, когда все закончится и можно уже передвигаться без риска сломать себе шею, теплый душ принять. Я всегда так делал. Воспоминания негативные сглаживаются и не так страшно…

– Что не так страшно?

– Все повторить, – Ольгин скрестил руки на груди. – Впрочем, теперь на повторение уже нечего надеяться.

– Я не могу пока сделать так, чтобы вас отпустили, – Колосов хмурился. Его мучил стыд: он тогда ударил этого человека. А за что? – Но я сделаю все возможное.

– Значит, вы так и не знаете, кто убил Калязину и Балашову?

– Нет. А вы сами кого-нибудь подозреваете? Теперь?

Ольгин усмехнулся.

– Я не гадаю на кофейной гуще, молодой человек. Вышел из этого возраста. Для меня святки кончились навсегда. Видимо, надо просто набраться терпения. Мне. И вам тоже. Ну а… что-нибудь было? – В его голосе слышались те же самые нотки, что и у Коваленко. – Вам неприятно вспоминать, может быть, тогда не надо. Но если…

– Я не знаю, Александр Николаевич. Ничего не было такого, ради чего – я бы понял – можно вот так себя, – Колосов умолк на секунду, словно подбирая слово, – распинать, да. А я помню только боль. А потом темноту: дыра какая-то меня поглотила. Черная. А потом в горле запершило – от дыма, от пыли, что ли? И было очень горячо, словно угли кругом или зола. Солнца я не видел, один только дым… И задыхался. И – все. Потом меня рвало. Прямо душа выблевывалась.

– Извержение, – антрополог сказал это тихо-тихо, себе самому. – Извержение вулкана: пепел, жар. И все живое спасалось бегством. Многие погибли из нас, но вы выжили. Там, в окаменевшем пепле, еще остались ваши следы. Может быть, их когда-нибудь найдут.

Колосов только пожал плечами: ну что тут скажешь?

– Знание достается по крупицам, молодой человек, – продолжил Ольгин после долгой паузы. – А платят за него всегда полной мерой. Самой полной. В моей профессии только так. И в вашей – думаю – тоже. И с этим уже ничего не поделаешь.

Глава 46 УТЕЧКА ИНФОРМАЦИИ

В те августовские дни все участники этих событий, связанных с поисками убийцы, ощущали необычную напряженную атмосферу, витающую вокруг, казалось бы, даже самых обыденных вещей.

Следователь прокуратуры, на свой страх и риск все же приобщивший видеокассету с записью эксперимента к уголовному делу, с головой ушел в сочинение постановления о комплексной биохимической экспертизе препарата Эль-Эйч. «Без категорического вывода экспертов я бессилен что-либо изменить в деле Ольгина, – в минуту горькой откровенности признался он сыщикам. – Можно, конечно, опять начинать все по новой: допросы свидетелей, очные ставки. Но вы лучше меня знаете, что это даст. Ноль. Нет, коллеги, тут надо действовать иначе. А как – видимо, не мне вас учить».

– Ему легко так говорить! – злился Коваленко. – Скинул постановление об экспертизе, продлил срок по делу и сиди жди – в потолок плюй, а мы должны…

– У него дел не меньше, чем у нас, – Колосов великодушно на этот раз заступился за прокуратуру. – И потом, дело, как оказалось, совсем не раскрыто. А это наш хлеб. Он прав – тут надо действовать иначе.

– Ну, мудрить особо тоже ни к чему. Мы и так уже перемудрили, заплутали в трех соснах. Привезти завтра с утречка Юзбашева и Званцева к нам в управление, потолковать с ними, да так, чтобы они, сукины дети, почувствовали наконец, с кем им общаться посчастливилось.

– ЕГО на испуг не возьмешь, Слава. Он уже такого нагляделся, что все наши наезды для него – детский лепет. В его арсенале одни мозги извлеченные чего-нибудь да стоят. Нет, если его пугать, то не в лоб, а…

– Слушай, а не поговорить ли с Ольгиным снова? Может, он чего и знает за своими коллегами этакого? Мне покоя не дает: ну на кой черт он скрывался с этой наркотой по лесам? Как-то несолидно – ученый, а ширялся точно занюханный какой в переходе. А может, он своему вещему Олегу не доверял, а? И другим? Может, боялся чего с их стороны?

– Ольгин ничего объяснять не будет, – Колосов вздохнул. – Поезд ушел. А потом, нам же Званцев по этому поводу свою версию изложил: антрополог действительно боялся, что про его рискованные опыты над собой узнают коллеги, стукнут наверх институтскому начальству. А там ведь никто на себя ответственность за жизнь человека не возьмет – больно надо.

– Ты больше верь своему Званцеву.

– Любое мнение полезно выслушать. А потом, я так понимаю: Ольгин скрывался еще и потому, что хотел иметь все при себе. Или в себе. И впечатления, и результаты открытия (если оно есть, конечно), и главное – сознание воплощенной мечты. Исполненными мечтами, Слава, люди редко делятся даже с самыми близкими, не то что с какими-то коллегами по работе.

– И все-таки…

– И все-таки давай порассуждаем о том, что мы имеем в настоящее время. – Никита положил перед собой на стол чистый лист бумаги. – Попытаемся взглянуть на ситуацию ЕГО глазами. Первое – ОН своего добился. Если жертвой всей этой инсценировки был именно Ольгин, то все случилось, как ОН и хотел: антрополога обвиняют в убийствах, он ничего конкретно объяснить не может, действие препарата представителям закона неизвестно.

– Известно.

– А вот этого он НЕ ЗНАЕТ. – Глаза Колосова сузились. – Молю Бога, чтобы не узнал. И думаю, мольбы мои пока услышаны. Мы сейчас не будем гадать о мотиве всего этого разыгранного фарса каменного века. Бесполезно. Для начала примем за основную версию только твою догадку: у него есть очень веские основания для подобных поступков – игра стоит свеч. Итак, пусть он нас обыграл. Пусть он – на коне и спокойно выжидает, когда же наступит окончательная ясность по делу Ольгина: будет ли тот признан психиатрической экспертизой вменяемым и очутится на скамье подсудимых, или невменяемым – и тогда по-тихому сплавлен в спецлечебницу на «принудиловку». И то и другое для нашего господина невидимки выгодно: убийства списывают, дело закрывается.

И вот теперь давай пофантазируем: вдруг он внезапно узнает: что-то не сработало. Все старания оказались напрасными.

– То есть как?

– Предположим, он узнает новость: Ольгина освободили из-под стражи за недоказанностью его вины.

– Кто ж его отпустит?

– Он не увидит трогательного момента освобождения, а услышит со стороны. Разницу улавливаешь?

В глазах Коваленко сверкнул огонек.

– Представь себе, Слава, что вдруг у нас по вине какого-то разгильдяя происходит небольшая утечка информации по делу. – Никита осторожно выстраивал фразы: словно нащупывал самый верный путь. – Причем случится это при весьма неожиданных и неприятных для него событиях. И все, что он так последовательно вытворял, покажется ему недостаточным, потому что Ольгина вдруг почему-то по неизвестной ему причине ВЫПУСКАЮТ. Значит, будет он рассуждать, – у ментов появились какие-то сомнения, а следовательно, и какая-то другая версия происшедшего. Что ты на его месте стал бы делать в таком случае?

– Преподнес бы нам на том же блюдечке с голубой каемочкой новое «неопровержимое» доказательство вины своей прежней жертвы. Но это лишь в том случае, если ОН действительно с ба-альшим сдвигом по фазе. А если он осторожный, что всего вероятнее, просто залег бы на дно и выжидал.

– Верно, у НЕГО будет даже не два, несколько вариантов возможного поведения. Но, понимаешь ли, Слава, есть такое словечко патология. И они тут все к нему неравнодушны. Патология его прежнего поведения будет диктовать ему схему поступков и на этот раз. Должна диктовать. Или я ничего не смыслю в людях!

– Не знаю, что ты там в людях смыслишь, но попробовать кое-что в таком духе можно. Не сидеть же сложа руки, в конце концов. – Коваленко заметно оживился. Он вообще предпочитал энергичные оперативные действия (даже пусть не всегда нужные по делу) тихому кабинетному раздумью о «причинах и условиях». – Но ведь тут еще и обстоятельства важны, при которых он с этой самой нашей утечкой столкнется.