В моей руке – гибель, стр. 9
– Я не утверждаю, что кто-то употреблял внутрь, пил кровь, вытекшую из раны на горле потерпевшего, – невозмутимо парировал эксперт. – Я всего лишь делаю предположение о весьма необычных манипуляциях с нею: некто, возможно, сидел над трупом либо, вот как я сейчас, на корточках, либо опускался на четвереньки и, зачерпывая ладонью кровь, намеренно, я повторяю, намеренно выплескивал ее сюда, сюда и вот сюда.
– Зачем? – искренне удивился Колосов.
– Вы это у меня спрашиваете? – Бровки Палыча поползли вверх. – Словом, все это мои предположения, возможно, я и ошибаюсь.
«Черта с два ты ошибаешься», – Колосову внезапно стало жарко. Солнце начинало заметно припекать. Середина мая выдалась необычно теплой. Многие сулили холода: дуб еще не распускался, черемуха только-только отцвела. Однако начальник отдела убийств в народные приметы, как и во всякую мистику, верил слабо.
Остаток времени до оперативки у начальства, проведенный на месте происшествия, был заполнен обычной оперативно-следственной суетой: выделялись сотрудники для отработки дачного поселка, опроса жителей, согласовывался план поисковых мероприятий, о которых надо было докладывать руководству, назначались ответственные за проверки каждой отдельной версии по делу. Делались попытки применить служебно-розыскную собаку, но псина отчего-то след наотрез брать отказалась, только жалобно скулила. Кто их, собак, разберет!
Колосов выполнял свои начальственные функции как автомат: за добрую чертову дюжину лет работы в розыске весь этот официоз от зубов отскакивал. Бессонная ночь давала себя знать. Посторонние мысли терзали только две: эх, гуд бай теперь отпуск. Что ж, сам напросился. А на инициативных у нас, как и везде, воду возят. И – самая горькая: это ж надо, какое задержание упустить, какая филигранная работа коту под хвост!
И-эх, опоздали!
Несмотря на малолюдный пока еще дачный «несезон», за забором собралась кучка любопытных граждан. Понятых для осмотра искали по всему поселку – сначала никто идти не хотел, а теперь, поди ж ты, набежали. С местными беседовали оперативники Раздольского отдела и участковый. По их унылым лицам Колосов понял: все туфта, ни крупицы полезной информации.
– С нами сила крестная… Оборони бог, оборони бог…
Он вышел за калитку. Со стороны улицы к забору плотно прижала лицо сгорбленная женщина в рваной телогрейке, ботах и завинченном на голове в какой-то немыслимый грязный тюрбан шерстяном платке. Он потянул носом: шибануло смрадом немытого тела и табака.
– Оборони бог, оборони, – бормотала эта оборванка. Тусклые глаза ее были устремлены на садовую дорожку, по которой двое патрульных ППС несли на носилках к подогнанной к воротам «Скорой» тело Гранта. – В лесу, в чаще обернется-перевернется… Смерть, всему смерть… Глаза как уголья, у-у-у… Их в ночи – видеть не моги… Беги, не то загрызет…
– Что за чучело? – тихо осведомился Колосов у участкового. – Бомжиха?
Тот украдкой крутанул у виска пальцем.
– Это Серафима наша Остроухова, Синеглазка Сима. Ее тут все так зовут – и в Мебельном поселке, и здесь. Тронутая, – пояснил он. – Прежде просто запойная была с приветом. У винного все на Мебельном ошивалась. Сколько я ее гонял! Но тогда хоть что-то соображала еще, а теперь… Это градусы в ней, товарищ майор, прогрессируют. Чушь какую-то бормочет, не поймешь ее. Надо бы в приемник-распределитель, а кто ее такую туда возьмет, а насчет психушки… Да у нас в районе ЛТП и тот закрыли – денег ни на что нет. А эту полоумную пьяницу…
– Не бреши, не бреши, Евгеньич, не вводи начальника в заблуждение насчет чего не знаешь – не с водки Серафима помешалась, со страху. – Колосов с удивлением глянул на вынырнувшую из толпы зевак и бесцеремонно вмешавшуюся в разговор, который она явно подслушала, опрятную старушку в цветастом байковом халате и калошах. – Вот участкового бог послал, не переврамши не расскажет ничего!
Колосов кисло глянул на старую ябеду: сейчас жаловаться начнет, что участковый на ее «сигналы» не реагирует. Но старуха заговорила о другом.
– Со страху Серафима помешалась, – повторила она уверенно. – Убей бог. И доктор так сказал в больнице. В ум ей что-то вступило такое. А дело-то было в аккурат после яблочного Спаса. Напугал ее кто-то. Вот и замутилась она. Мы уж с соседками тут к ней приступали: может, стряслось что, может, по-женски кто на большой дороге обидел. Скажи, мол. Молчит все. Глаза такие вот дикие, да бормочет себе. И смерть все поминает, – старуха истово перекрестилась.
Колосов покосился на Синеглазку Симу. Бомжиха так и не отошла от забора. Блеклые губы ее монотонно двигались, словно она пережевывала жвачку.
Никита поспешил к машине: день только начинается, а работы хоть отбавляй. Впоследствии он не раз размышлял над тем, отчего это за бестолочной суетой мы порой совершенно не обращаем внимания на то, что действительно важно и существенно для дела? И виновато, увы, в нашей нерадивости не равнодушие, не халатность, а просто НЕЗНАНИЕ. Судьба порой являет нам прямые намеки, но не дает до поры самого основного – ключа, чтобы их правильно истолковать.
Глава 4
КЛАН
– Прискорбно сознавать, но в последнее время, дорогие мои друзья, мы встречаемся с вами в основном по таким вот печальным поводам. Вот и еще одна утрата, великая потеря, не постесняюсь этого слова, – невосполнимая, роковая для нашей многострадальной культуры, брошенной сейчас на произвол…
Катя вздохнула украдкой: она не любила путаных траурных речей. Тем более в такой солнечный и светлый майский денек. Не любила она и похорон, и кладбищ, и трагических маршей, и слез, и отверстых могил, куда с тихим стуком опускают гробы, и влажной кладбищенской земли, которую надо бросать туда, вниз, на глянцево-дубовую крышку…
Было на свете еще много всего, чего она не любила, но все эти «нелюбви» и антипатии приходилось переживать про себя, потому что их открытое проявление означало бы прямое неуважение и дерзость. К кому? К тем людям, которые…
Сюда, на Ваганьково, на похороны Кирилла Арсентьевича Базарова она пришла исключительно ради Вадима Кравченко. Он предупредил ее: «Лучше, если мы будем там вместе, как настоящая семейная пара. Отец очень просил…» И улыбнулся. Катю покоробила эта неуместная и самодовольная улыбка собственника. Веселиться, упоминая о похоронах! Нет, Вадька, несмотря на весь свой внешний лоск, ты все же дурно воспитан. И жутко самонадеян. Катю порой изумляло до глубины души: ну почему они, такие разные, и столько лет вместе с Вадькой? Ведь по сути – они действительно «семейная пара», только вот…
Кравченко, как и Сергея Мещерского, Катя знала, как ей иногда казалось, миллион лет. Так уж получилось, что они всегда были с ней. Стоило лишь снять трубку и набрать номер. То, что они были закадычными друзьями еще со времен учебы в Институте Азии и Африки им. Лумумбы, с одной стороны, очень ей нравилось, а с другой – раздражало и даже порой злило. Столь противоположные чувства испытывала она к этой дружбе оттого, что…
Вот, например, два года назад она совсем было уж решилась сделать свой выбор – Мещерский в глубине души всегда нравился ей больше (несмотря на свой невысокий рост и хрупкий вид), и мечталось, что именно этот хорошо воспитанный, застенчивый и добрый парень наденет ей на палец золотой блестящий ободок. Она даже дала ему понять, что ждет решительных шагов, а Сереженька Мещерский…
Только год спустя она узнала о том самом «мужском» разговоре между Мещерским и Кравченко в пивбаре на бывшей улице Семашко. Тогда они толковали о ней. Точнее, говорил, громогласно и вызывающе, один Кравченко, а Мещерский больше молчал. Нет, они не опускались до пошлости, не тянули спички, не метали орлянку, вручая судьбу легкомысленному жребию. Они просто говорили друг с другом как товарищи, как самые близкие и дорогие люди. И решили все сами по-мужски, между собой, даже и не поинтересовавшись, согласна ли она с их решением.