В моей руке – гибель, стр. 61
– Он там? – Катя смотрела на окна корпуса.
– Да. Я тебя… я вас к нам на дачу отвезу. Потом за ним вернусь. Он мне обещал, дал слово. Катя… Пожалуйста, простите его. И не говорите никому, ради меня, ради Лизы, ради нашей семьи!
Катя почувствовала, как снова комом к горлу подступает тошнота. Дмитрий был очень похож на своего брата. Близнецы: два отражения в зеркале, две копии одной трагической и фарсовой маски – те же жесты, то же лицо, та же интонация, слова, правда, иные…
– Увези меня отсюда, – сказала она хрипло. – И не надо ни о чем меня спрашивать. И просить тоже. Я еще не знаю, Дима, что тебе… вам обещать. И что думать о вас всех…
Глава 23
НА ГОРЯЧЕЙ СКОВОРОДКЕ
Всю ночь Кате снилась пустая лодка с обломанными веслами. Она плыла по реке, подхваченная медленным течением. И вода в реке была бурой, глинистой, в ее мутных струях не видно было ни берегов, ни мелей, ни дна.
Проснулась она поздно. Посмотрела на часики – они все еще были на левой руке и даже шли: без четверти одиннадцать. За окном стучал по стеклу дождик.
Проснуться поздним воскресным утром в чужом доме, чужой постели…
Как Дмитрий привез ее вчера в Уваровку на дачу, как их тут встретила встревоженная домработница Маруся, как потом они вдвоем с близнецом взгромоздили ее по лестнице на второй этаж сюда, в эту вот спальню, Катя помнила смутно. Видимо, Дмитрий дал ей в том стакане горячего сладкого чая и какое-то успокоительное, а может, и просто снотворное.
С первого же взгляда, брошенного на обстановку, ей стало ясно: это комната Дмитрия. Он уложил ее в свою постель. Но белье свежее, чистое, крахмальное. А рядом на столике – полотенце и еще какие-то вещи. Мебель в его комнате была самой простой, как и на всех старых дачах. Из новых вещей – только видеодвойка на подоконнике да стопка кассет. На столике еще лежало то, чем тут пользовался он, – зажигалка, пачка сигарет. Рядом – фотография в рамке: очень красивая женщина в коротком цветном кримпленовом платье по моде семидесятых годов держит за руки двух серьезных первоклассников-близнецов, обнимающих каждый по роскошному букету гладиолусов. Мать близнецов – первая жена ныне уже тоже покойного Владимира Кирилловича, как помнится, рассказывал Мещерский Кате, умерла от диабета совсем молодой.
Катя вздохнула тяжко, протерла глаза, откинула одеяло. Димка так, видно, и не решился ее раздеть, поэтому она спала всю ночь в своих… тряпках. Увы, все это уже не более чем тряпки – кофточка без единой пуговицы, разорванная по шву юбка. Она взяла полотенце. Под ним лежал аккуратно свернутый мужской махровый халат и синий мягкий мужской свитер. Димка оставил ей свои вещи.
Внизу Катю встретили обе старухи: Анна Павловна и домработница Маруся. Первая, безумная, седая, скорчившаяся в своем кресле, смотрела на Катю тупо-бессмысленно. Вторая – сочувственно-горестно. Домработница засуетилась, повела Катю на террасу к столу, мигом принесла горячего кофе, омлет на сковороде, хлеб. Она тараторила без умолку, через каждое слово повторяя «Димочка»: «Димочка звонил, просил не беспокоиться».
За Катей в двенадцать придет машина «с фирмы» – он распорядился, отвезет ее домой, он позвонит и ей. Потом…
– Он повез Степана к врачу? – прямо спросила Катя. Домработница горько вздохнула, развела руками – не знаю, мол. Но по ее виду было ясно: все-то она знает или о многом догадывается.
За стол завтракать вместе с Катей сел младший брат близнецов Иван. Бледный, осунувшийся. Кивнул Кате. Услыхав про машину, заявил, что тоже поедет в Москву, с ними.
– Мы вчера сюда прямо с поминок приехали с Димкой, – сказал он, болтая ложкой в кофе, – он психанул там вчера.
– Много народа было на кладбище? – спросила Катя – надо же было что-то спросить у этого полузнакомого ей парня.
Иван кивнул.
– Панихиду по папе отслужили? – Это был важный вопрос. Ответ на него Кате очень хотелось услышать.
– Да, отслужили. – Иван глянул на Катю и тут же опустил глаза. – Там же, в Николо-Архангельском, в часовне. Отец хотел, чтобы его туда, к маме положили. Не к деду, а туда.
– К маме твоих братьев, Иван? К мачехе? Или…
– К моей матери, – парень утопил подбородок в кулаке, пригорюнился. – Вот и ушел наш старик, остались мы одни. Вот и все. Что тут творилось вчера, так и не скажешь? Так и будем в молчанку играть? Это он тебя так ударил? Сволочь. Прежде меня, потом Лизку мордовал, а теперь вот… Когда вчера он не явился, мы с Димкой сразу поняли – что-то случилось. От Степки сейчас всего ожидать можно…
«Не явился хоронить отца, а помчался громить цыганский поселок», – Катя не стала произносить этого вслух. О событиях ночи ей вообще не хотелось говорить. Ни с кем.
Машина прибыла ровно в назначенный час. Новенькая белая «Ауди» с шофером. Иван тут же начал уговаривать домработницу, чтобы она «собирала бабушку».
– Надо и вам переезжать в Москву, – твердил он.
Домработница отказывалась наотрез. Видимо, в этом вопросе Иван не был для нее авторитетом.
– Никак не хочет со мной ехать, – Иван криво усмехнулся. – Димкиного приказа еще не получила на сборы. Я хотел старух забрать, хотел даже с ними пожить в нашей старой квартире, пока… Ну, в общем, пока все не устроится. А Димон наш, видите ли, на это еще «добро» не дал. Маруська ему в рот смотрит, старая дура. А того не понимает, что Димочка наш… Да нужны они ему обе! Бабку он непременно в дом престарелых сдаст – это факт. Наверняка и место в доме Яблочкиной уже подыскал. А Маруську вообще в шею. Он всех, всех нас теперь распихает отсюда куда подальше.
– Ты несправедлив, Иван, – Катя не знала, как ей с ним себя вести. – Дима… теперь он опора вашей семьи. Держись за него, парень, иначе…
Иван только мрачно сплюнул.
Приехав домой, в Москву, Катя еще раз приняла душ и прослушала тревожно-умоляющие рулады Мещерского на автоответчике. Больше всего страшилась: а вдруг вчера звонил Вадька, а ее не было дома? Но «Сен-Готард» безмолвствовал. И она не знала, что лучше: огорчаться или радоваться такому невниманию драгоценного В.А.? Что ж, все равно бы она не стала ему рассказывать и жаловаться, так что… Да у нее язык бы не повернулся сказать Вадьке, что этой ночью ее чуть не…
Насилие. Сколько статей Катя написала о несчастных женщинах, подвергшихся насилию, сексуальным домогательствам, избитых, обесчещенных, как говаривали в старину. Какие только умные, тактичные, сердобольные советы она не изобретала для этих несчастненьких!
На следующий день, придя пораньше на работу, Катя начала рыться в столе – искала брошюру реабилитационного центра «Сестры», с которыми не раз делала интервью, – сотрудники этого центра оказывали психологическую и юридическую помощь жертвам сексуальных домогательств. Листала брошюру лихорадочно: насилие в семье, насилие на улице, в кругу друзей, компании, поезде, в собственной квартире… Листала, а сама думала: что ты бесишься? Ведь, слава богу, все обошлось. Что с тобой? Но…
Но в душе действительно что-то бесновалось. Катя просто физически ощущала это в себе. Она была самой себе противна за то, что знала – вчера ночью, несмотря на побои, она уже готова была ему уступить! Были, были такие минуты в их отношениях, столь брутальных и мелодраматичных. Что проку лукавить перед собой? Да, ее словно магнитом тянуло и, черт возьми, до сих пор еще тянет к этому ублюдку… Она захлопнула брошюрку, швырнула ее в ящик. Хватит вспоминать, какая у него кожа, какие мускулы, какой… нет, ты лучше вспомни иное – как он орал, психовал, как бил ногами цыганку, как ударил и тебя, дуру несчастную! Шея-то вот до сих пор болит. Так же он, наверное, обращался и с Лизкой – Иван вот это подтвердил, да она и сама отлично помнит тот фингал… Но тут Кате внезапно вспомнилось другое – слова Степана о том «как он хотел любить Лизку, как ночи не спал», сердце сжалось. Нет, к черту! К черту такую любовь! Извращенец, ублюдок, фашист, убий…