Темный инстинкт, стр. 18

– Нам сказали, что Андрея в Италии принимали как нового Морески, – осторожно заметил Мещерский.

– Да, он имел определенный успех. Но не забывайте: Андрюша пел в концертах Марины. Вместе с Мариной, той, которую в Италии критики называют La Divina – Божественная. А таким титулом могли похвастаться лишь титаны – Мария Каллас, Джоан Сазерленд, Патти, Фаринелли. На вечере в Римской опере присутствовал папский двор, сам Берлускони был. Море цветов, овации. Марина специально для премьера спела арию Далилы, и театр едва не обрушился от восторга. Ах, если бы вы только видели! Я плакала как ребенок! А потом они с Андреем спели арию Оберона из «Сна в летнюю ночь». Что тут началось!

– Дуэтом пели? – поинтересовался Мещерский.

Майя Тихоновна снисходительно улыбнулась.

– Эту партию обычно поет меццо-сопрано, но написана она Бриттеном для редчайшего мужского голоса. И когда в концерте публика имеет счастье сравнить оба исполнения – мужское и женское, – сами понимаете: знатоков хлебом не корми, дай послушать. Впрочем, у нас в этом мало кто толк понимает. Это забава для тонких ушей. В Италии их, видимо, больше.

– Мы поняли, что на такие голоса, каким обладал Шипов, сейчас в мире мода, – заметил Кравченко.

– Вы правильно поняли. Сейчас идет определенная волна – воскрешается музыка барокко. А к моде все прилагается: успех, известность, деньги, первоклассные постановки, интерес публики. Недавно одного нашего русского сопрано пригласили на юбилей принца Эдинбургского – сами понимаете, каков уровень, – Майя Тихоновна горделиво вздернула подбородок, словно это она спела в Букингемском дворце. – Андрея тоже ждало яркое будущее, с его-то голосовыми данными… И если бы только не… Господи, вот горе-то! Какое горе!

– А вы давно знакомы с Мариной Ивановной? – сочувственно полюбопытствовал Кравченко.

– Пятнадцать лет без малого. Сейчас, после смерти моего мужа, мы даже ближе, чем когда-либо.

– Ваш муж был тоже музыкант?

– Мой муж был скряга, скандалист, пьяница, но… поверьте, юноши, на слово – фантастический жеребец. Я ему все, подлецу, за это прощала. Все – до капельки. Влюблена была как кошка до самой последней минутки. Бегала за ним – от всех его бесчисленных шлюшек отрывала чуть ли не силой. Словом, не давала покоя, как вон наша Лиска Князю Таврическому не дает.

– Таврическому?

– Это мы Гришу так зовем между собой по-домашнему, – Майя Тихоновна покосилась на дверь – после приготовления кофе Зверев ушел из столовой, захватив с собой несколько сандвичей на тарелке. – Как Потемкина. Хорош собака. И с годами только лучше делается. С мужчинами так бывает. У них ведь разница с Мариной восемь лет, а ему больше тридцати девяти не дашь, правда?

– А у него есть семья?

– Они с Мариной одного поля ягоды: браки, браки, детей вот только что-то не видно. Он и сейчас с какой-то живет. Какая по счету, сказать затрудняюсь. Но значительно его моложе – девочка прямо совсем: вроде журналистка, а может, и путанка какая. Только недолго ей им владеть. Мы с Шурой думали, что здесь уж на этот раз у наших все сладится и… Впрочем, вам это, юноши, наверное, неинтересно.

Мещерский чуть было не воскликнул: «Напротив, продолжайте!» – но вовремя прикусил язык: торопиться выведывать сплетни не следовало. Всему свой час.

– А с похоронами как же теперь быть? – Майя Тихоновна недоуменно воззрилась на собеседников. – Агахан, естественно, обо всем договорится, уже в Москву нашему агенту звонил и юристу. Только ведь они, ну, милиция, теперь все волокитить, наверное, будут?

– Да, действительно, по делам об убийствах тела родственникам возвращать не торопятся, – поддакнул Кравченко. – Они еще судебно-медицинскую экспертизу проводить должны.

– А разве там, на месте, ее не провели?

– Нет, что вы. Это дело долгое и кропотливое.

– А я думала все. И что же, вскрывать его будут?

– Обязательно.

– А если Марина не позволит?

– Ее разрешения никто, Майя Тихоновна, и спрашивать не будет. По таким делам вскрытие обязательно. Закон диктует.

– Закон-закон! У нас все вроде закон, а поглядишь… Она переживать будет. Очень.

– Что поделаешь.

– Сереженька, Вадим, а нельзя как-нибудь повлиять, а? Ну, чтобы не было этого вскрытия. Ведь и так ясно. Они же даже знают, кто убийца. Ведь ищут же его, психа-то, а? – Глаза Майи Тихоновны сверкнули остро, точно у сороки, нацелившейся на бутылочный осколок. – Ищут илине ищут?

– Ищут, сказали.

– Тогда зачем издеваться над останками? Может, взятку дать?

– За что, Майя Тихоновна? – усмехнулся Кравченко.

– Ну, чтоб оставили его в покое, дали бы возможность похоронить как положено, по-христиански.

– Давай не давай, а все равно вскрытие будет. Этого не избежать.

– Никак?

– Увы.

– Ой, горе-горе. – Она встала из-за стола и направилась в гостиную.

Приятели последовали за ней. Там Майя Тихоновна включила телевизор, где шли очередные утренние «Новости».

– Вы заметили, какие сейчас злобные дикторы? – сказала она чуть погодя. – Прямо так и ест тебя глазами, словно ненавидит. Точно злейший враг ты ему. И по всем программам так, хоть передачи никакие не смотри. Ну, если вы политические противники, то и грызитесь меж собой по-тихому. А зрители-то тут при чем? А то прямо яд какой-то каждый день впитываешь. Словно анчар в твоей комнате распустился – прямо дышать нечем становится.

– Дышать? – Мещерский вдруг нахмурился. – Вам трудно дышать? Отчего?

– Да от ненависти, я же говорю. Аромат зла. Форменный анчар, Сереженька.

– Да, да, анчар, – Мещерский кивнул и встретился взглядом с Кравченко.

Тот стоял у окна, смотрел на озеро и теперь обернулся.

– Прогуляться не хочешь? – спросил он.

– Пойдем.

– Идите, идите. Если этот ваш знакомый из милиции приедет, сообщите нам: что, как. Этот молодой человек с родинкой, похожий на графа Альмавиву, [1] вчера мне клятвенно обещал, что сегодня непременно заглянет. – Майя Тихоновна переключила телевизор на третий канал, где шел любовный сериал, и убавила звук. – На озере сейчас рай. А «дома наши печальны». Что ж – божья воля. Надо терпеть.

Глава 7

Анчар

Прогулялись они не дальше, чем за угол дома. Там на лужайке, обсаженной туями, среди густо разросшихся кустов сирени под полосатым тентом полукругом стояли плетеные кресла, низкий столик и два уютнейших дивана-качелей, обтянутых фиолетовой тканью. Диваны казались такими мягкими, покойными. И качаться на них в солнечный день, прислушиваясь к шелесту листвы и пению птиц, было, вероятно, весьма приятно. Кравченко плюхнулся на диван. Тот заскрипел, алюминиевые опоры его дрогнули, подались. Кравченко уперся каблуками в землю.

– Ну и что скажешь?

Мещерский придвинул плетеное кресло так, чтобы сесть в тени тента.

– А что я могу сказать тебе, Вадя?

– Метко ее братца тут окрестили: Князь Таврический – и вправду ведет он себя соответственно.

– Я б его окрестил Павлин Таврический.

– А кстати, Павлин Иваныч весьма бесцеремонно пытался нас растормошить. Но и сам разоткровенничался – насколько искренне только вот. Но факт сам по себе примечательный. Посчитал, что мы знаем о происшедшем больше остальных. Наивный малый, а?

– Если отбросить кое-какие обстоятельства, мы с тобой, Вадя, действительно знаем об убийстве Шипова несколько больше других. Мы ведь, в конце концов, созерцали место происшествия.

– А ты думаешь, никто из этих, – Кравченко кивнул на дом, – не созерцал до нас места происшествия?

Мещерский молчал.

– Итак, основных версий может быть только две, – продолжил Кравченко, покачиваясь на диване. – Либо Шипова пришиб беженец из дурдома, либо с ним покончил кто-то из тех, кто вот уже третьи сутки подряд желает нам доброго утра за завтраком. Тебе какая версия больше нравится? Молчишь. А ведь это я логически развиваю твой эмоциональный ночной возглас: «Я так и знал, что-то случится». Вот и случилось.