Родео для прекрасных дам, стр. 66

– Это на одних догадках-то? – Долидзе снова усмехнулся.

Катя видела – что-то произошло, что-то изменилось в нем, в его голосе, в его манере. Но когда случилась эта едва заметная перемена? Когда он говорил про Мамонтова? Когда услышал про гильзы? Или же…

– Ну, что – погадать вам? – спросил ее Долидзе, указывая глазами на свою чашку. Чашечка эта казалась слишком хрупкой для его мощной длани.

– Погадайте, Варлам Автандилович.

Он наклонил чашку, покрутил ее.

– Вам в самом ближайшем времени предстоит перейти Рубикон, многоуважаемая, – сказал он. – Ваши взгляды на многие вещи изменятся. Вы еще не готовы к переменам. Собственно говоря, мы все к ним не готовы, но они все равно произойдут.

– А себе что вы нагадаете, уважаемый? – в тон ему спросила Марьяна. – Для вас уж точно перемены грядут в процессуальном плане.

– Нет, опять вы не правы – только не в процессуальном. – Долидзе поставил чашку донышком вверх. – В личном, это уж без сомнения.

Глава 34

ПЕРЕМЕНЫ ДЛЯ ВСЕХ

Они вышли из его дома, сели в машину. Смеркалось.

– Надо все-таки отъехать подальше, – нервно сказала Катя, – а то совсем уж внаглую получается.

Марьяна включила зажигание. Выехали на дорогу, проехали немного вперед и снова свернули, объезжая дом Долидзе по узкому, заросшему травой-муравой тупичку в частном секторе. В этом тупичке и решили подслушивать чуткими недремлющими ушами. Марьяна долго возилась с настройкой – наушники они разделили, чтобы никто не оставался внакладе.

– Вообще-то, я не понимаю, чего мы, собственно, ждем, – сказала тихо Катя. – С чего мы взяли, что после нашего разговора он…

– Он встревожился, услышав про то, что нам известно, из какого пистолета были застрелены Лосев и Усольский. Только я не совсем понимаю, – Марьяна запнулась, закусила губу. – Что-то все-таки во всем этом не стыкуется. Я не знаю – будет ли он что-то предпринимать и когда это произойдет, но пропустить этот момент мы не вправе.

– А если он сядет смотреть телевизор и потом ляжет спать?

Марьяна тяжко вздохнула, глянула на часы:

– Время детское, всего девять часов только. Подождем. Слушай свой локатор.

– А ничего не слышно, – Катя плотнее прижала наушник к уху. – Грохот какой-то, словно камни валятся там. Что это может быть?

– Ты там видела у двери мешки с углем? Это он, кажется, уголь куда-то насыпает.

– Так не годится – сидеть тут, мы должны видеть дом, – заметила Катя, чуть погодя. – Может быть, он выйдет, будет что-то делать у машины, во дворе. Давай найдем другое место.

Они оставили «Жигули» и пошли назад к дому. Однако подойти к нему не со стороны шоссе оказалось нелегко. Путь то и дело преграждали заборы, заросли крапивы. Местами сигнал «жучка» напрочь пропадал, и им приходилось петлять, чтобы снова услышать в наушниках характерное потрескивание.

Наконец они нашли место, откуда был виден дом. Правда, его заслоняли деревья, но все же можно было разглядеть двор, крыльцо и участок шоссе. Одно было плохо – в этот пункт наблюдения нельзя было перегнать «Жигули». Тут не было никакой дороги – просто заросшая лужайка размером с пятачок у покосившегося забора.

Быстро темнело. Вспыхнули светом окна дома Долидзе. Свет из одного окна на первом этаже был какой-то необычный – багровый, колеблющийся, словно от пламени.

– Что он там делает? – спросила Катя. В наушниках по-прежнему потрескивало, затем возник какой-то свист, словно мощный насос надувал воздушный шар.

Потом Катя отчетливо услышала шаги. Видимо, Долидзе был в холле совсем рядом с микрофоном, спрятанным в рыцарском шлеме. Что-то загрохотало, звякнула пустая бутылка. Покатилась. Потом шаги начали удаляться. В наушниках снова был слышен только треск. А потом Катя услышала, как где-то далеко что-то мелодично звякнуло, а затем все пространство прослушиваемого эфира заполнил мощный бас, рокотавший арию Кончака из оперы «Князь Игорь».

– Он кому-то звонит, – тревожно шепнула Марьяна. – Звонит по телефону. А это телевизор или радио, черт бы его побрал!

После Кончака в наушниках зазвучали «Половецкие пляски». Когда раздался первый удар литавр, Катя, не выдержав и боясь, что лопнет барабанная перепонка, держала свой наушник в руках. Марьяна, чертыхаясь, опять возилась с настройкой. Было то громче, то тише – но все равно одни сплошные степняки, половцы и половчанки, несущиеся в бешеной пляске над темными зарослями крапивы и боярышника.

Был вечер. И они очень устали – день похорон всем им казался длинной дорогой. Идти по ней в элегантных туфлях от Марка Жакоба на высоких каблуках было тяжело и неудобно. Так хотелось присесть, отдохнуть – хотя бы вон на ту мраморную скамейку у соседнего надгробья, воздвигнутого знаменитому артисту кино.

После церемонии на Ваганьковском были поминки в ресторане. В семь вечера их увезло с этих поминок такси. Нателла Георгиевна не хотела и не могла быть в этот траурный вечер одна, не желала она и ехать домой, в «Радугу». Решили переночевать у Зинаиды Александровны. Светлана Петровна, позвонив домой и справившись у домработницы об Алине, тоже осталась ночевать вместе с подругами.

Они были вместе, как и всегда в дни бед и испытаний.

Зинаида Александровна заварила чай. Но Нателла Георгиевна не смогла его пить. Прошла в спальню подруги и как была в черном костюме, в шляпке с вуалью, легла на кровать. Зинаида Александровна бережно сняла с нее туфли, помассировала натруженные онемелые ступни.

– Я полежу тут немного, Зина, – сказала Нателла Георгиевна.

– Свет тебе оставить?

– Нет, потуши.

Зинаида Александровна выключила свет и прикрыла дверь в спальню. Чай она принесла в большую комнату, где на диване, поджав ноги калачиком, сидела Светлана Петровна. Рядом, конечно же, дежурил кот Батон. У него эти дни были тоже нелегкие и какие-то безрадостные. Его то и дело оставляли одного в квартире. А один раз даже позабыли налить ему в блюдце молока. Это было так не похоже на хозяйку, что кот даже не оскорбился – он просто был удивлен до глубины души. Как же такое может быть, а? От расстройства он не нашел себе иного занятия в пустой квартире, как сорвать свою досаду и беспокойство на ненавистных куклах, воцарившихся на подоконнике. А как же прикажете поступить, если вам надо точить ваши острые когти? Не о дверцы же антикварной горки из карельской березы это делать?

– Заснула она?

Кот Батон видел – это спросила Светлана Петровна. Вид у нее был какой-то необычный, словно в воду опущена.

– Нет еще. Ей вообще-то надо поспать, – Зинаида Александровна потрогала чайник. – Я ей потом попозже снотворного дам.

– Спина болит, просто разламывается, – Светлана Петровна потянулась. – Когда в церкви панихиду стояли, я думала – упаду. Ты тоже вся зеленая, Зинка.

– Сейчас пойду душ горячий приму, пей чай.

– У тебя варенье есть – то, из кизила?

– Принести?

– Я сама, – Светлана Петровна спустила ноги с дивана.

– Сиди уж.

Зинаида Александровна ушла на кухню за вареньем. Светлана Петровна встала, расстегнула «молнию» на черной юбке, сняла пиджак. Черный вдовий костюм от Марины Ринальди был небрежно брошен на кресло. Светлана Петровна осталась в черной шелковой комбинации и черных чулках. Кот Батон смотрел на нее во все глаза – ишь ты, стриптиз какой. А тело-то у нее дебелое, пухлое. Прямо рубенсовские формы. Что ж, зрелой женщине это даже идет. Он выгнул спину, мяукнул и осторожно понюхал юбку на кресле. Женщиной пахнет – духи, хм, того, резковаты, мускусом отдают и ванилью этой вонючей и еще какой-то приторной дрянью. Ничего эти французы в духах не понимают. Нет бы делали настоящие, божественные ароматы – валерианового корня, например, или тухлой рыбьей головы, за которую каждому уважающему себя коту и жизни не жалко.

– Что смотришь так любопытно, Батон? – спросила Светлана Петровна и свойски почесала его за ухом. – Вот такие дела у нас, котяра. Что смотришь? Куклы тебе нравятся, нет?