Прощание с кошмаром, стр. 63
– Ты ликвидируешь машину, Егор. Бензина в баке достаточно?
ПАУЗА. НЕТ ОТВЕТА.
– Я спрашиваю: бензина достаточно?
– Да!
– Тогда я поехал. Вернусь – обменяемся впечатлениями. И не волнуйся за меня. – Белогуров жалко улыбнулся. – Как-нибудь доберусь. Я же не пил. Не успел…
Глава 20 ТУПИК
За окном шумел ливень. Такие случаются лишь в июле, в самом зените лета. Катя бездумно смотрела в окно – родной Никитский переулок почти совсем затопило. От здания телеграфа до Зоологического музея плескалась не лужа даже, а целое море. Проезжающие машины рассекали его, словно лодки. А несчастные пешеходы под зонтами…
Катя наблюдала, как два промокших до нитки «белых воротничка» из соседствующего с главком учреждения пытались пересечь лужу вброд. Одному, видно, до слез было жаль брюк и новых ботинок. Другой же с досадой плюнул, смело плюхнулся в лужу и свирепо зашагал по ней к противоположному тротуару: вода захлестывала ему выше щиколоток.
Катя не любила дождь. Летом он катастрофически портил ей настроение, осенью вызывал тоску и черную меланхолию, а весной будил ненужные воспоминания и мысли о том, что уже было, прошло и больше никогда не будет. Сегодняшнее же унылое Катино настроение овладело ею не только из-за ливня. Апатия возникла больше из-за того, что, несмотря на огромное количество накопившихся на службе дел, все они казались ненужными, во всяком случае, не главными. А самым главным было как раз то дело, результаты которого совершенно не зависели от Катиной инициативы.
Катя не могла лукавить сама с собой: вот уже несколько дней она снова не может думать ни о чем, кроме как о «деле обезглавленных». Точнее, о той вроде бы совершенно безнадежной атмосфере, которая вокруг него складывается. «Дело зашло в тупик. Несмотря на то, что все меры к розыску вроде бы приняты, ничего нового, ничего важного и существенного пока нет. И пройдет еще немало месяцев, прежде чем… Ну, в общем, неизвестно, будет ли вообще во всей этой истории конец. Мы работаем, но…» – так не далее как вчера раздосадованно, однако честно ответили на Катины расспросы в оперативном штабе, созданном для раскрытия этой серии убийств. О, она прекрасно знала, что такое для сыщиков вот так, сквозь зубы, признаваться в своей явной профессиональной неудаче! Горше смерти – вот что это такое. А что поделаешь?
Она прикинула: с момента обнаружения первых обезглавленных жертв прошло более четырех с половиной месяцев. Это она теперь знала точно. А воз и ныне – где? Эх, знать бы только, где он, этот воз, этот груз, этот камень стопудовый, этот жернов нераскрытого висяка! «Что ж, и Головкина-Удава ловили шесть лет, – утешали ее оптимисты. – И не Боги горшки у нас обжигают. Так что…»
Да, не все преступления раскрываются быстро и сразу. Да, не все преступления раскрываются не быстро и не сразу. А есть и преступления, которые не раскрываются вообще по разным причинам. Катя и это знала. Кстати, это был ее один из любимых вопросов в беседах-интервью с сотрудниками розыска: «А как вы считаете, любое ли преступление можно раскрыть?» Профи отвечали честно. А она потом облекала их лаконичный ответ в красивые газетные фразы, приплетая и «адское терпение», и «оперативную интуицию», и «напряженный бессонный труд», и «ежечасный риск», и «профессиональное мастерство».
Но вот – реальное дело. Сложнейшее. Страшное. Унесшее жизни нескольких людей. И все в этом деле вроде есть: и терпение, и напряженный труд, и профессиональное мастерство десятков ее коллег. А результата нет.
На ее любимый вопрос сыщики честно отвечали: если повезет. Да, если повезет, дело будет раскрыто. И Катя, наверное, только сейчас начала понимать, что же подразумевали они в этом своем ответе…
Не далее как вчера она ходила (в который уж раз) в розыск за новостями. Их не было. По старой памяти заглянула к Андрею Воронову. Тот не первую уже неделю сидел на поисковой программе розыска светлых «Жигулей» – сроднился и сросся со своим компьютером. Сколько вариантов из банка данных было перебрано, проверено, отброшено! Катя вручила Воронову и свой листок с номером той светлой развалюхи первой модели из Гранатового переулка. Опять же это был чисто машинальный поступок: раз попалась такая на глаза – надо проверить. Пусть еще одна тачка отпадет как отработанный материал. «Ищи по фамилии предполагаемых владельцев – это либо Белогуров, либо Дивиторский», – сказала она Воронову, принявшему листок с номером без всякого энтузиазма. Ей вспомнилось, что там был еще и этот кудрявый мальчишка Женька, фамилии она его не знает. Может быть, это его машина все-таки? Воронов заверил ее, что будет проверять по номеру – так проще, чем по фамилии предполагаемого владельца.
«У этого типа Белогурова, что так помог вам с иконами, тоже, оказывается светлые старые «Жигули» – его или его сотрудников», – вяло сообщила Катя Воронову. «Ты лучше покажи мне в Москве такого человека, у которого нет светлых «Жигулей», – буркнул Воронов. От всех проверок у него уже плавились мозги, и шутки его были туповатыми. «У меня нет, – ответила в тон ему Катя, – но ты и меня, Андрюша, проверь на всякий пожарный».
А затем она (опять же чисто машинально, для порядка) наведалась к Колосову. Странное дело – начальник отдела убийств сидел за своим рабочим столом, с головой погрузившись в какие-то бумаги. Катя молча уселась на свой любимый стул в углу кабинета. А что спрашивать? И по лицу Никиты все ясно. «Дело обезглавленных» он целиком замкнул на себя, возглавил опергруппу и теперь головой, как это ни жутковато звучало в данной ситуации, отвечал за его раскрытие.
Сейчас, сидя у себя в пресс-центре, наблюдая за потоками дождя, струящимися по стеклу, Катя уныло вспоминала одну их беседу с начальником отдела убийств. Первым нарушил молчание тогда Никита. Закрыл какую-то папку, швырнул ее в стол, запер ящик на ключ. И вдруг спросил:
– Катя, а ты веришь в… Нет, я не то хочу спросить – как ты относишься к утверждению о том, что, мол, всем за все когда-нибудь все равно воздастся, даже если здесь… – Колосов вздохнул. – Нет, опять не то, путаница какая-то у меня, да? Я тут с попом одним на днях встречался. Настоятель церкви в Стаханове – мы туда иконы возвращали. Занятный парень этот поп. Наш ровесник, а вроде верит.
– Во что верит? – спросила Катя.
– Да не знаю. В суд некий высший, что ли… В воздаяние. Что, мол, рано или поздно все свое все равно получат. И мы и они.
– Кто? – снова спросила Катя, хотя знала ответ.
Колосов понял, что она знает.
– Тогда по его, по-церковному, получается, – продолжал он, – что даже если мы их не найдем, то все равно рано или поздно… – Он сжал кулак. – Но тогда получается, что… вроде бы и не нужно искать? Все равно ведь – получат и…
– Твой вывод неверен.
– Да я знаю, что неверен. – Я ничего не могу ответить тебе про этот высший суд. Если честно, я не задумывалась над этим. И от тебя тем более я такого вопроса не ожидала, потому что… – Катя запнулась на секунду. – Ты, кажется, становишься мистиком, как Мещерский. Тот тоже верит, но не в воздаяние, а в некое предопределение, что ли… Только объясняет он его особенностями времени, в котором мы живем, – конец века и тысячелетия. Он считает, что мы мало задумываемся, мало размышляем над этим важнейшим событием будущего…
– Человек, Катерина Сергеевна, убивал себе подобных не только в конце второго тысячелетия, но и в его начале. И в начале первого, и пятого, и десятого.
– Сережка считает, что сейчас все особенно обострено.
– Что обострено?
Катя неопределенно пожала плечами.
– Все. В нас – внутри и вовне. Жизнь. Все ее противоречия, все ее единство. Но я не умею на такие темы говорить. Очень туманно… Никита, так значит… это дело так и не раскроют? Ты считаешь, что – все? Все напрасно?
– Я тебе так сказал?
– Нет. Но я так тебя поняла.
– Ты всегда понимаешь с полунамека. – Колосов криво усмехнулся.