Прощай, Византия!, стр. 52

– Ануфриев с вами по этому вопросу встречался? – прямо спросил Колосов.

– Особист? – Углов хмыкнул. – Версию он любопытную толкнул. Мы тут поначалу прямо ахнули – всем версиям версия.

– Вас что-то в ней смутило? Я ведь приехал именно в связи с этой версией.

– Я внимательно ознакомился с вашей ориентировкой, Никита Михайлович. И с этим вашим Ануфриевым мы поговорили, но… Кстати, он вчера улетел. Вы с ним рейсами разминулись. Он что – помощь вам в розыске оказывает?

Колосов кивнул.

– Не знаю, может, из столицы, конечно, и виднее, но… Туману какого-то он тут нам напустил. Вроде все умно, логично, а начнешь детально разбираться, – Углов развел руками, – одно трепанье мочалки получается. И вот все треплют, треплют эту бесконечную мочалку. Ну, был дед Андрея Мужайло начальником следственной части при Берии, Гоглидзе, Меркулове и Абаканове. Ну, посадили его в пятьдесят четвертом, что ли, году, ну выслана была его семья сначала в Астрахань, потом сюда. Но, слава богу, с тех пор пятьдесят лет минуло. Какое, к черту, может быть сведение личных счетов? Какая месть? Кому? Теням забытых предков?

– Но с правоохранительными органами эта самая тень – внук именно по этой причине отказывался дело иметь, – вставил Колосов, – значит, все эти годы в семье обида-то жила. Ну а потом, как быть с нашими случаями убийств и нападений на семью Абакановых?

Углов нахмурил темные шнурочки бровей.

– По поводу вашего советов давать не могу. Скажу только за свое. Значит, так, коллегу вашего из ФСБ в большей степени интересовали данные финансовой проверки банка «Евразийское сотрудничество», а также установленные нами новые факты по делу.

– Какие именно? – Колосов почувствовал, что услышит от коллеги нечто важное.

– Убийство, как вы знаете, произошло в ночь на второе июля. Это был выходной день – воскресенье, и семья Мужайло в полном составе с детьми проводила его, как обычно летом, здесь, в своем новом загородном доме. В этом не было ничего странного. Странным было другое – на двадцать седьмое июля ими были заказаны авиабилеты в Барселону. Туда должны были вылететь жена Мужайло, его дети и пожилая мать.

– Чего же странного? Лето, пляжи Коста-Брава ждут, – усмехнулся Колосов.

– Сам Андрей Мужайло должен был лететь в Лондон, и тоже двадцать седьмого июля, только вечером, проводив семью за границу. Как мы выяснили, целью его визита в Лондон были некие финансовые проблемы, возникшие у банка. К своей семье Мужайло должен был присоединиться в Испании через несколько дней.

– Что же во всем этом странного?

– Они все летели не в отпуск, не отдыхать, – ответил Углов. – Они уезжали на весьма долгий срок. Если бы Мужайло остался здесь, ему бы вообще пришлось надолго забыть о путешествиях.

– Почему?

– Проверка выявила в его банке ряд серьезнейших нарушений. По сути, из-за целой серии финансовых афер банк стоял на пороге банкротства и разорения. Все это долго и тщательно скрывалось правлением, но к концу июля скрывать это стало уже невозможно. Назревал скандал, который привел бы банк и самого Мужайло к следствию и судебному разбирательству. Мужайло решил до этого дело не доводить и самым банальнейшим образом скрыться вместе с семьей за границей – от всех своих долгов, невыполненных обязательств и обманутых вкладчиков. Но его опередили, убив буквально накануне бегства.

Колосов посмотрел на коллегу: в его глазах светилась твердая убежденность в своей правоте. Здесь, в Волгограде, была сформирована своя собственная версия произошедшего. И за просто так из-за каких-то там московских, пусть и громких, событий ломать ее здесь никто не собирался.

Глава 29

ЧАО, ВИЗАНТИЯ!

Воспользоваться приглашением Павла Нина не решилась: в кабинете гремели раскаты грома. Павел о чем-то гневно объяснялся с Ираклием. За плотно закрытой дверью, увы, разобрать, о чем шла речь, было невозможно, но ссора была такой силы, что отзвуки ее долетали даже до тихой детской на втором этаже.

К скандалу в кабинете чутко прислушивались Ирина и Зоя. Зоя, бледная, осунувшаяся, с синими кругами под глазами, за завтраком, как заметила Нина, почти ничего не ела, пила только крепкий кофе. После завтрака Ирина начала собираться в больницу к матери – Варваре Петровне.

– Я с тобой сегодня поехать не смогу, что-то совсем у меня нет сил, – тихо сказала ей Зоя.

– Я все сделаю сама. – Ирина с помощью приходящей домработницы Клавдии собирала большую сумку: укладывала белье, чистые полотенца, фрукты, соки, минеральную воду.

– Я сейчас вызову такси. – Зоя взяла телефон.

– Я сяду на автобус, а за Кольцевой поймаю машину. – Ирина подняла тяжелую сумку. – Ого!

– Никаких машин. Вот тебе деньги. – Зоя – старшая сестра – достала из своей сумки, валявшейся в холле, кошелек и протянула Ирине несколько купюр. – Вызову тебе такси, оно будет ждать тебя у Склифа. На нем и вернешься сюда. И нигде, пожалуйста, по дороге не задерживайся.

– Я хотела к Денису…

– Нет, только не сегодня, – жалобно взмолилась Зоя. – Я прошу тебя.

В этот момент дверь кабинета с грохотом распахнулась, и на пороге возник Ираклий с перекошенным лицом.

– Ну, хочешь, я сейчас вены вскрою и покончу со всем этим?!! – крикнул он так, что на люстре в гостиной дрогнули хрустальные подвески. Он пронесся мимо девушек к входной двери и вылетел во двор.

Через минуту тишину разорвал рев мотоцикла. Ворота раскрылись, закрылись…

– Куда же он по такой ужасной дороге на мотоцикле? – тревожно спросила Нина. – Очень скользко, так и до беды недалеко.

Зоя, стоявшая у окна, только махнула рукой. Спрашивать: а при чем тут, собственно, вскрытые вены? – таким образом, было не у кого. Нина поднялась в детскую – после утренней прогулки Лева ел за завтраком с чуть-чуть большим аппетитом, чем обычно. И это уже был некий прогресс. Теперь он дремал на кровати. Рядом с ним на подушке покоился плюшевый жираф. Левина рука обнимала его за шею. Нина долго смотрела на них – на глаза ее отчего-то наворачивались слезы.

После бегства Ираклия (он забыл свое утреннее обещание служить своим домашним защитой) и отъезда Ирины в доме все замерло. В этой давящей могильной тишине Нина не знала, куда себя деть. Снова тщательно исполнила роль «радистки Кэт», послав Кате длиннющую подробную эсэмэску с описанием всех последних домашних перипетий. Получила ответ. «Никита улетел в Волгоград, – писала Катя. – Попытайся изыскать новый предлог к тому, чтобы я опять приехала к вам».

Ответ Нину несколько приободрил. Острое чувство заброшенности и сиротства прошло. «Поговорю снова с Павлом, – храбрилась она. – Наверное, теперь уже можно, он успокоился после этого их адского ора друг на друга».

Она подошла к дверям кабинета и постучала. Ей никто не ответил. Она постучала снова – и снова молчание. Сердце Нины сжалось – не помня себя, она рванула дверь. Залитая дневным светом комната, книжные стеллажи, загроможденный стол, на нем – горящая лампа под абажуром. Электрический свет при дневном казался лишним, фальшивым. Павел, закрыв руками лицо, сидел в углу на диване. Он не пошевелился, когда Нина подошла к нему.

– Вам что, плохо? – тревожно спросила она.

Он поднял голову. Взгляд его темных глаз был мутным, его застилала от испуганного вопросительного взгляда Нины, вообще от всего этого привычного, набившего оскомину комнатного мира какая-то пелена…

…Звуки флейты. Ветер с моря колышет легкий шелковый занавес. Просторная мраморная терраса залита солнцем. Здесь не там – здесь никто никогда не вспоминает, не печалится о снеге и надвигающихся холодах. Здесь печалятся совсем об иных вещах…

…Ветер несет с собой соленый запах моря и аромат цветов нижнего парка. Магнолии нависают над мраморными скамьями. Лестница, пышущая полуденным жаром, кажется бесконечной – ступени, ступени, ступени… В императорском пруду плавают лебеди, белые цапли ловят лягушек, чинно ступают по мелководью, распугивая алых священных ибисов – дар давно утраченных египетских провинций. В коридорах и переходах огромного дворца тихо и прохладно. Только недавно сменился караул. Солдаты на солнцепеке на сторожевых дворцовых башнях маются от жары и безделья. Играть в кости строго запрещено. Солдаты, сняв железные шлемы, лениво переругиваются, обсуждают портовых шлюх, новости ипподрома. Смотрят из-под ладоней туда, в солнечную даль, на великий город, раскинувшийся на холмах по берегам пролива. Тут, во дворце, – служба, там, в городе, – воля. Шумная гавань, набитая судами со всех концов света, многолюдный рынок, монастыри, храмы, паперти, полные нищих и убогих – ослепленных пленных болгар, покалеченных славян с отрубленными пальцами, чтобы никогда уже не держали боевых луков и копий. Дальше – ипподром, конюшни, таверны, где за медную монету подают красное вино с Кипра, общественные уборные, термы, лупанары, по старинным, еще римским, вкусам полные жеманных евнухов и женщин – стройных и полных, тощих и толстых, как слонихи, с белой, желтой, смуглой и черной, как эбеновое дерево, кожей. И все это там, на жаре, внизу, за стенами дворца бродит, варится в собственном соку – закрой глаза и представь, протяни руку и коснись. И все это город императора – Константинополь, драгоценная жемчужина, светоч христианского мира…