Молчание сфинкса, стр. 74

Анна Лыкова и ее брат уехали из Лесного сразу, как только Салтыков и Мещерский вернулись из Воздвиженского. И помешать этому отъезду, столь похожему на бегство, Катя не могла, даже не пыталась, о чем впоследствии горько сожалела. Но тогда все ее мысли были совсем, совсем о другом.

Быстро стемнело. Накрапывал дождь. Старый помятый «Форд», вырвавшись с территории усадьбы, у Тутышей начал сбавлять скорость, замедляя свой ход.

– Ты что, Иван? – спросила до этого молчавшая Анна, отрываясь от созерцания «дворников» на лобовом стекле. «Дворники» работали ритмично и нудно, стирая со стекла капли, которые тут же появлялись вновь.

– Не видно ни зги, дорога плохая, – ответил Иван.

– Пожалуйста, увези меня отсюда скорей.

– Я и увожу, – он повернул голову, посмотрел на бледный профиль сестры. – Мы едем домой. Помнишь сказку про Снежную королеву?

– Нет.

– Про братика Кая, про сестричку Герду?

– Нет, – она отвернулась.

– Точно не помнишь?

– Я уже ничего не помню. Не хочу, не желаю помнить, слышишь? И вообще замолчи. Брось эти глупости.

– Глупости, – он слабо улыбнулся. – Ладно, сестричка Герда. Как скажешь. А все же не зря я приехал, правда? А то кто бы тебя домой сегодня вез после всей этой здешней комедии? Или ты там бы осталась?

– Нет, я бы не осталась, – Анна повернулась к брату. – Что ты пристал ко мне? Что ты издеваешься? Не видишь, я и так уже… – Она крепилась изо всех сил, но ничего из этого не вышло. Слезы, комом стоявшие в горле, оказались сильнее – хлынули ручьем. – Смеешься, издеваешься… Если бы ты знал, что я чувствую сейчас, если бы ты только мог представить, как мне плохо…

Он одной рукой привлек ее к себе – нежно, бережно, другой – резко крутанул руль в сторону, съезжая на обочину.

– Я все знаю и понять могу. Тихо, тихо, не плачь, – он обнял ее. Мотор «Форда» заглох. – Я все понимаю, Аня, потому что я – это ты.

– Нет, ты не можешь, – она рыдала, уже более не сдерживаясь. – Вы все, все одинаковы. Мужики… Лжецы… Чудовища, животные… Как он мог, ведь я его любила?! Я так его любила. Мне от него и не надо было ничего. Я была готова все сама ему отдать. Умереть за него была готова, это ты понимаешь? Господи, ну разве ты это понимаешь?!

– Я понимаю, – он не отпускал ее. – Умереть за… Так только ты можешь сказать и я. Мы с тобой. Больше никто.

– Оставь меня, ты такой же, как он. Бессердечный эгоист. Ты же видел – он не любит меня, лжет мне, смеется надо мной в глаза. Почему ты мне ничего не сказал, не объяснил? Почему ты, мой брат, допустил, чтобы я была такой дурой, такой слепой идиоткой? Не трогай меня, пусти, – она попыталась вырваться из его рук – тщетно. – Ты такой же, как он. Ты тоже думаешь только о себе!

– О тебе, – Иван за подбородок повернул ее заплаканное лицо к себе. – Только о тебе я думаю, слышишь? Днем и ночью, каждую минуту, все эти годы. О тебе одной. Ни о ком другом. Я люблю тебя. – Он сдавил ее в объятиях так сильно, что она вскрикнула. Впился губами в ее губы.

Тьма. Радуга. Вспышки. Огни НЛО. Свадебный салют. Погребальный костер. Угли. Пепел. Зола…

– Пусти меня! – она оттолкнула его изо всех сил. Он отпрянул, но тут же ринулся на нее снова – в тесном темном пространстве салона она была сейчас так близко, так угрожающе близко.

– Не смей, оста… – но он смял ее, заломил ее хрупкую фигуру назад, пытаясь вернуть своим губам вкус ее губ.

Она наотмашь ударила его по щеке. Ударила еще раз, еще. Но он уже не помнил себя. Все, что так долго скрывалось, сдерживалось, снилось ночами, теперь было здесь, среди темноты и дождя. А вот воли никакой уже не осталось. И чувства самосохранения тоже. И даже боли он не чувствовал от этих злых, беспомощных ее пощечин.

– Все, что угодно, Анечка, милая, – он летел словно в пропасть с горы. – Только скажи – все для тебя одной. Я все сделаю. Он тебя оскорбил, обидел – я его убью. Башку оторву. Здесь не хочешь жить – я тебя увезу. В Париж, в Италию, на Цейлон, далеко-далеко… Тебе нравится Лесное – ведь оно нравится тебе, я знаю, я и его верну нам, Лыковым, добуду любой ценой. Ты не можешь жить в нищете, я разбогатею – найду сокровища, выполню все эти условия, ограблю, убью, дьяволу душу продам… Ну зачем, зачем тебе Салтыков Ромка или кто-то другой, когда я здесь, всегда рядом с тобой? Вспомни, как мы жили, как нам было вместе хорошо. Я ж не могу без тебя, дня не могу прожить, понимаешь? Я так тебя люблю. И ты ведь меня еще не знаешь, совсем не знаешь. Ты и не догадываешься, каким я могу быть… Никто, слышишь ты, никто никогда не будет тебя любить, никто не будет хотеть тебя так, как я…

– Отпусти! Не смей, Иван, не смей! Ты с ума сошел! Я прошу тебя… не трогай меня… Не смей! Сумасшедший!

Она из последних сил рванулась, ударила его по лицу – уже не ладонью, а кулаком. Нет, и этой боли он не ощутил. К боли он был уже бесчувственный, каменный. Разжать на короткое мгновение объятия-тиски заставила его не боль, а выражение ее лица – страх и отвращение. И еще что-то такое, от чего он сразу замолчал, осознав: все, конец. Заветной мечте его полюбовно сбыться не суждено. Никогда.

Всхлипывая и дрожа, Анна выбралась из машины. Бросилась в темноту. Ноги ее скользили по мокрой глине. За спиной вспыхнул свет. Она оглянулась – старый «Форд» зажег фары. На фоне желтого пятна света выделялась темная фигура. Такая знакомая фигура…

Анна, не разбирая пути, побежала прочь – как можно дальше от этих слепящих бесстыдных огней, от него.

Ей казалось, она молила бога – он одумается, не допустит этой новой страшной катастрофы, перечеркивающей все, всю их прошлую жизнь. Позволит ей уйти. Остынет, придет в себя. Но она ошиблась: не прошло и минуты, как он догнал ее, схватил, рывком развернул к себе. В это мгновение она не узнала его. Перед ней был совершенно другой человек. Не ее брат, которого она знала с детства.

– К нему побежала? К нему, да? Назад? Спасаться? Я, значит, животное, скот, а он… он кто? – он в бешенстве тряхнул ее. – От меня к нему бежишь? Не убежишь, Анька!

Она снова каким-то чудом вырвалась, хотя он едва не сломал ей руку. Спотыкаясь, задыхаясь, рыдая, помчалась прочь, ничего не видя перед собой, не узнавая местности.