Молчание сфинкса, стр. 100

Прошло четыре дня. Куцее бабье лето закончилось. Небо снова заволокли тучи. По ночам опускались густые туманы. Осень брала свое сыростью, ранними сумерками, долгими ночами, темнотой.

Все эти четыре дня Никита Колосов был занят анализом собранной по убийствам в Лесном информации. Он заметно зачастил в областную прокуратуру к следователю, ведущему уголовное дело. Посещал прокуратуру и начальник Воздвиженского отделения милиции Кулешов.

Однажды, вернувшись от следователя, Колосов позвонил Кате и Сергею Мещерскому. Сказал, что пора подвести некоторые собственные итоги и подумать о будущем. Мещерский подъехал в главк на Никитский после шести часов вечера, как только разобрался с делами турфирмы. Приехал он не один, а с Вадимом Кравченко. Однако тот остался на улице в машине. Ждать Катю.

– В конце концов, Вадик, это просто несерьезно, – хмыкнул Мещерский. – Ну что ты как ребенок, честное слово… Ну давай, позвони ей. Скажи, что ты здесь, что приехал за ней. Она спустится, вы помиритесь. И все. Хеппи-энд. Ну хочешь, я позвоню – она пропуск тебе закажет, сам поднимешься, поговоришь с ней по-мужски, прямо, прощения попросишь…

– Это за что? – Вадим Кравченко покосился на друга детства.

– За то, за дурь свою… Впрочем, кому я все это говорю, господи? Ну не желаешь так, тогда езжай домой, жди свою жену там.

Кравченко и этого не желал. Сидел в машине, хмуро созерцал себя в зеркальце. В душе – и Мещерский это видел – он уже адски жалел о своем опрометчивом уходе из дома, как он говаривал, «несанкционированном вылете из родного гнезда». Но вернуться назад было не так-то просто. Особенно теперь. Ведь Катя ему не звонила, не умоляла, ни о чем не просила. И это больше всего и озадачивало, и угнетало его. Заставляло страдать мужское самолюбие – как же это, а? Не понял.

– Ладно, не учи меня, давай топай, – буркнул он. – И смотрите, недолго там лясы точите, а не то я…

Мещерский укоризненно покачал головой: ах ты, Вадик, Вадик. Ну что с тобой таким будешь делать?

Когда он, предъявив паспорт и пропуск, вошел в здание ГУВД, поднялся на лифте и открыл дверь знакомого кабинета пресс-центра, он думал о том, как, в каких выражениях сейчас объявит Кате, что ее муж, бедный, несчастный и такой бесконечно одинокий, там, внизу, у парадного подъезда, ждет и томится неизвестностью. Но, войдя, он увидел в кабинете вместе с Катей Колосова.

– Значит, теперь ты считаешь, что пришла пора делать выводы и проводить параллели? – услышал он его вопрос, обращенный к Кате.

– Для себя я уже некоторые выводы сделала, – ответила она. – Предварительные выводы, Никита. Ой, Сережечка пришел, – она увидела Мещерского. – Привет.

Мещерский хотел сказать: там внизу, в машине, Кравченко тебя дожидается, но, правильно оценив обстановку и эту новость, решил так сразу, в лоб, не оглашать. Никита был явно лишним в такой деликатной ситуации, а выставить его сейчас за дверь не представлялось возможным.

– Сереженька, когда в Лесном возобновятся работы? – спросила Катя.

– Салтыков мне звонил, сказал – на днях. Признался по секрету: Малявин сразу после похорон Марины запил, загудел, – Мещерский даже обрадовался, что сразу заговорили о деле.

– У него ж гипертония, давление, – хмыкнул Никита. – Врачи сказали…

– А, какие там врачи? О чем ты? – отмахнулся Мещерский. – Роман, видно, такого поворота сам не ожидал. Обескуражен. Все про Достоевского мне толковал, про славянские струны… Сейчас Малявин вроде как выходит из штопора. В сауну поехал в норму себя приводить. Как только он выйдет на работу, они начнут раскапывать под фундаментом.

– Они уж и так запоздали. Скоро заморозки первые ударят, а потом и снег. Все вообще придется до весны отложить, а на это они не пойдут, это нарушение всего плана, – сказал Никита.

– Плана? – переспросил Мещерский. – Вы все-таки думаете, что это…

– Лично я, Сережа, думаю одно: мотив всех трех убийств нами установлен, – сказала Катя. – Если я раньше в этом сомневалась, то теперь нет. Показания Захарова о происшествии с петухом расставили по своим местам все факты. Мы теперь знаем точно и другое, очень важное обстоятельство: то, что стало нам известно только из дневника Милочки Салтыковой, в Лесном все знали с самого начала, с самого приезда. Салтыков сам рассказал им легенду о бестужевском кладе, и легенда эта действительно оказалась живучей и для кого-то исполненной совершенно особенного смысла. Кое-кто в Лесном воспринял эту историю вполне серьезно, как руководство к действию.

– Ты думаешь, что кто-то совершил все эти убийства ради того, чтобы выполнить условия заговора на кровь и завладеть кладом? Но это же… – Мещерский растерянно огляделся по сторонам, точно ища какой-то опоры. – Ребята, но это невозможно. Это полный бред. В это нельзя поверить. В наше время в это просто невозможно поверить. Всерьез – нет. Можно поболтать об этом за столом, рассказать байку гостям, туристам, но чтобы всерьез поверить и из-за этого убивать… Я же видел их всех, они… Ну они же не сумасшедшие, правда? Чтобы мочить людей вот так, ради мифа, ради химеры…

– Между прочим, о кладе и заговоре на кровь я впервые услышала от тебя, – заметила Катя. – И я сейчас говорю не о всех, Сережа. Я говорю все это только о тех из них, кто принял всю эту мифическую историю о кладе и способе его получения не умом, а сердцем. Принял эту легенду на веру, как бы парадоксально это ни звучало. Поверил. И решил выполнить условия. Решил пойти до конца. Проверить на собственном опыте.

– Что проверить? – спросил Мещерский.

– Всем известную поговорку: вера горами двигает, – Катя вздохнула. – Ах, посмотреть бы на эти горы… Мы столько слышали о бестужевском кладе. Мы знаем из разных источников – его в Лесном искали много лет. Но искали как? Как ищут любые клады – копаясь в земле. Просто копаясь. Но легенда гласит: так бестужевский клад никогда не найти. Есть только один способ – выполнить условия заклятья. Я думаю, нам нужен тот, кто поверил в это всерьез. Тот, кто вполне искренне поверил в то, о чем ты сам, Сереженька, говорил мне как бы в шутку, мимоходом: мол, клад заклят на кровь. Нам надо искать в первую очередь кладоискателя, я бы сказала – легковера, а уж потом убийцу. Того, кто пока не утруждает себя раскопками, а выполняет условия заклятья, начав с принесения в жертву на церковных дверях петуха.