Готическая коллекция, стр. 57

– Привела все-таки, – шепнул Мещерскому Кравченко. – Уломала. Ну, Катька! Ну, что-то будет.

Едва завидев Катюшина, не на шутку встревожился и Базис. Лицо его потемнело, на скулах вспыхнул гневный румянец. Катюшин приблизился к Дергачеву. В этот момент кассета в магнитофоне, оглушавшем всех, неожиданно закончилась. Над верандой в вечернем воздухе плыл сигаретный дым да размеренный гул голосов.

– Иван, – напряженный голос Катюшина резко выделялся в этом гуле, – пойдем. Надо поговорить.

Дергачев точно очнулся. В руке у него была тяжелая пивная кружка.

– Садись, Клим.

– Нет, не здесь. Пойдем со мной.

Мещерский почувствовал, как мгновенно стихли, точно умерли, все голоса в кафе.

– Я пью свое пиво. – Кружка Дергачева была пуста. На столе стояли еще две пустые бутылки «Балтики». Осколки третьей, разбитой, Чайкин, неумело шурхая по полу щеткой, заметал на совок.

– Иван, идем со мной, – Катюшин чуть подался вперед. – Есть разговор, Иван.

Дергачев поднялся. Он был выше участкового на целую голову.

– О чем?

Катюшин снизу заглянул в лицо своего друга.

– Пойдем, узнаешь, – ответил он.

Дергачев хмыкнул и начал медленно пробираться к выходу.

Ему пришлось пройти мимо Сукновалова, тот задержался послушать, делая вид, что прикуривает. Прошел он и мимо Кати, ухватившейся за перила веранды.

– Добрый вечер, – поздоровался с ней Дергачев, делая вид, что в упор не видит соперника.

– Добрый вечер, – ответила Катя.

Катюшин стремительно прошел мимо, догнал Дергачева. Катя хотела было спуститься за ними на улицу, но Катюшин на ходу оглянулся, и она замерла.

– Чего это он? Как с цепи сорвался! – удивленно спросила Юлия, следя за быстро удаляющимися мужчинами. – Что с ними, а?

– Ничего, – ответил Базис и, так как она продолжала ошарашенно глядеть мужчинам вслед, вдруг со злостью швырнул вилку на гриль и прошипел: – Что спрашиваешь-то? Сама, что ли, не видишь?

– Добрый вечер.

Катя вздрогнула. С ней вежливо поздоровался Сукновалов – он направлялся к своей машине и на ходу спросил участливо-покровительственным тоном:

– Ну, как ваш отпуск? Как тут у нас вам отдыхается?

Глава 29

У ЧЕРТЫ

Но о том, как ей здесь «отдыхается», Катя задумалась всерьез только на следующее утро. Пора было приводить чувства и мысли в порядок. И пора было, кажется, подводить черту.

Так думала Катя, вспоминая события минувших суток ясным погожим утром, когда часы показывали половину восьмого. Катя в номере была одна. Кравченко вместе с Мещерским отправился рыбачить.

Вроде бы с вечера никто никуда не собирался. Все вышло само собой. Разбуженная солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели в жалюзи, Катя открыла глаза и узрела Кравченко, старавшегося изо всех сил не шуметь, – он собирал разбросанный по номеру рыбацкий скарб. Увидев, что Катя не спит, он приложил палец к губам, нагнулся, поцеловал ее, а потом заботливо поправил одеяло. Ах ты, боже мой… Катя повернулась к стене, сладко зарываясь лицом в подушку. Мужчины как дети. И память их коротка. Ведь еще вчера вечером ни о какой рыбалке и речи не шло. После того как Катюшин с такой трагической помпой на глазах у всех увел Дергачева, они втроем молча, как на похоронах, посидели за столиком. Они ее ни о чем не спрашивали. А ей не слишком-то хотелось вспоминать и пересказывать разговор с Катюшиным. Ну, хоть он-то по крайней мере на этот раз вел себя не как мальчишка, а как мужчина. Хотя далось это ему нелегко. Да и объяснять ему пришлось долго, чуть ли не разжевывать.

Весь вечер Катины мысли вихрем роились вокруг того самого допроса или, может быть, беседы (кто их там поймет, этих мужчин, к тому же еще и друзей детства?). Катя мысленно пыталась выстроить ее план, решая, какие аргументы можно использовать вначале, какие приберечь на финал. Но…

Но порой, когда она смотрела в задумчивые глаза Драгоценного В.А. или случайно ловила на себе печальный вопрошающий взгляд Мещерского, у нее по спине невольно пробегал легкий холодок и в памяти сразу же всплывало лицо Катюшина там, в опорном пункте, когда он наконец осмыслил то, о чем она ему так упорно и так горячо толковала. И тогда Катя со страхом спохватывалась: как же она допустила, как же позволила, чтобы те двое ушли одни. Как она вообще допустила, что последнюю черту в этом деле должен будет подвести именно Клим Катюшин. Человек, у которого, как ей казалось, все мысли и намерения написаны на лице и который еще слишком молод, чтобы быть кому-то судьей.

Несколько раз она пыталась встать из-за столика и бежать в опорный пункт, чтобы предотвратить самое худшее, что могло произойти между теми двоими. И наверное, ее тревоги и страхи легко можно было прочесть по ее лицу, потому что каждый раз, когда она хотела встать, Кравченко грубовато и властно ее удерживал:

– Оставь, не трепыхайся ты, детка. Дыши глубже. Ты ж сама этого добивалась. Ну? А что ж теперь так дрейфить?

Дрейфить… Катя повторяла про себя это Вадькино словечко. Дрейфить значит трусить, дрейфовать – плыть по течению.

– Пойдем, золотко, а то что-то ты совсем скисла. – Где-то около одиннадцати Кравченко решительно поднялся из-за стола.

– Куда? – спросила Катя, с тайной надеждой глядя на них, – вот сейчас они сами скажут: идем, проверим, не убили ли те двое друг друга.

– Прогуляемся перед сном, – Кравченко, кажется, перепил пива. – Луна, блин, взошла… Не хочешь глянуть при лунном дивном свете…

– На море? Нет, спасибо, – быстро ответила Катя.

– На этот поганый пруд. – Кравченко крепко взял ее за руку, вытаскивая из-за стола. Он всегда добивался чего хотел.

А на пруду было так же тихо, как и на соседнем кладбище. Со стороны моря волной накатывала темнота. Луна, как матовый шар, неподвижно висела над головой. А ее отраженный, дрожащий двойник таинственно мерцал из черной воды, как прожектор, каким-то чудом оказавшийся на илистом дне. На другом берегу, в церкви, возвышающейся темной кирпичной громадой, как обычно, дверь была гостеприимно распахнута. Из дверного квадрата лился желтый электрический свет. И слышалась музыка. Видимо, припозднившийся Линк снова забавлялся на хорах со своей электропианолой. Играл незнакомые Кате незатейливые протестантские псалмы.

Флигель, примыкавший к церкви, тоже был освещен. Одно из окон его, выходившее на пруд, было открыто, и слабый ветерок колыхал легкие белые занавески, похожие в темноте на флаги побежденных.

Кате показалось, что на их фоне мелькнула чья-то тень. Силуэт приблизился к окну. Вроде бы женский. Кто-то стоял в комнате у окна и, быть может, смотрел на луну и на темную неподвижную гладь воды, если, конечно, через шелковую ткань занавесок что-то было видно.

– Искупаться не тянет? – шепотом осведомился вдруг Кравченко.

– Нет, – испуганно ответила Катя, – ты что?

Кравченко подошел к самой воде. Снял кроссовки, закатал джинсы до колен и шагнул в топкий ил. Катя следила за ним – у нее вдруг перехватило дыхание. Кравченко шел по воде. Вот уже и джинсы намокли, а он, словно не замечая, заходил все глубже. Вода дошла ему до бедер, потом до пояса.

– Вернись, – шепотом попросила Катя, – пожалуйста. Пойдем отсюда.

Кравченко развернулся в воде. Он стоял в самом центре серебристого лунного круга, мерцавшего со дна.

– Выходи, я прошу тебя, выходи из воды!

– Почему? – тихо откликнулся он. – Ну почему, скажи?

– Потому что!

– Тут никого нет. – Он поднял руки, словно сдавался. – Никого, смотри!

Он с силой ударил по воде руками, разбивая мерцающий дрожащий круг. Всплеск, фонтан брызг – словно крупная хищная рыба ударила хвостом.

Рыба? Пловец?

Из окна флигеля послышался придушенный женский вскрик. Окно со звоном захлопнулось, прищемив занавеску. Щелкнул шпингалет. В желтом дверном проеме церкви возникла долговязая нескладная фигура.

– Wer ist hier [10]? – загремел над прудом голос Линка.