Флердоранж – аромат траура, стр. 12

– Обрезок трубы? – спросила Катя. – Ты вроде хотел вчера кусты осмотреть, где убийца мог прятаться.

Колосов углубился в жидкие кусты, как медведь в бурелом.

– Кто-то мог его ждать здесь. Место пустынное, безлюдное, – донеслось до Кати, – а мог и не ждать, на одном автобусе с ним мог ехать и следом идти… Убить убил, а портфель не взял. Нет ничего, никаких следов присутствия… Глина как кисель. Я говорю – терпеть этого ненавижу. И потом, был бы потерпевший как потерпевший, а то поп. Я пока с его сестрой, этой попадьей, там дома разговаривал, прямо в осадок весь выпал. Катя, слышишь? Нет, все-таки чудные люди эти попы. Точно с луны. Я эту попадью спрашиваю: чем конкретно потерпевший занимался? А она мне: пастырской деятельностью. Как хочешь, так и расшифровывай. Про какие-то Иринеевские чтения толковать мне начала, про какую-то теологическую полемику с каким-то клириком Волгоградской епархии Евтихием. Спрашиваю: с кем погибший общался, с кем знаком был? Так представляешь, Катя, ни одной фамилии нормальной не назвала, а все: архиепископ Фтирский был его другом, архимандрит Африкан какой-то, отец Патрикей, отец Филарет. Надо устанавливать, кто такие. Поседеешь прямо с этими отцами! Я ей про сатанистов вопросик подкинул как бы между прочим – может, с их стороны наезды на отца настоятеля вашего были? Так она аж побелела вся, руками замахала. Не смейте упоминать, кричит, молодой человек, в моем доме этих богом проклятых отщепенцев! Не упоминайте… А мне теперь весь наш банк данных по этой нечисти перелопатить предстоит.

– Ты думаешь – это ритуальное убийство? – спросила Катя.

– Сорок три тысячи на дороге бросили, – ответил Колосов. – Это как, по-твоему?

– Но ты сам только что Захарову говорил, что убийцу могли спугнуть, поэтому он и не взял портфель.

– А старик мне поверил? – Никита горько усмехнулся. – Черта с два. Не хватало еще, чтобы слухи по деревням поползли.

– Но на ритуальное убийство это тоже не похоже. Там всегда признаки определенные. А тут их нет.

Колосов махнул рукой, отвернулся и продолжил свой личный осмотр прилегающей к месту убийства территории. Катя вернулась в машину: Никите сейчас лучше не мешать. Прошло полтора часа. Колосов не торопился. Катя знала: обычно на месте серьезных происшествий он не доверяет осмотр никому – даже собственным коллегам из отдела убийств, не говоря уж о прокурорских и представителях МВД, приезжающих «осуществлять общее руководство». Только себе, своим собственным глазам. Пришел, как говорится, увидел и… ничего не нашел.

– Ну? – спросила она нетерпеливо, когда Колосов, усталый и запарившийся от усердия, бухнулся за руль «девятки» и закурил. – Что, полна коробочка улик?

– Будешь надо мной издеваться, пойдешь в Москву пешком.

– Ой, как страшно, какие мы грозные, сердитые. – Катя поудобнее устроилась на заднем сиденье, следя за ним в зеркало. – Так, результатов ноль. Дедукция и на этот раз подвела. Нужна свежая идея. А кто у нас самый главный по свежим оригинальным идеям, а? Уж, конечно, не вы.

– Уж, конечно, не я, куда уж нам, дефективным, – Колосов в сердцах включил зажигание. – А у вас есть свежая идея?

– Не-а, – Катя улыбнулась ему в зеркальце, развела руками. – Раз нет идей, идем самым банальным путем – продолжаем выявлять свидетелей и очевидцев. Едем к Волкову, про которого говорил Захаров. Может, с ним нам повезет больше.

Глава 6

СВИДЕТЕЛЬ

Пахло мокрой листвой и грибами. Гроздья рябины свисали через забор, соблазняя сорвать себя, попробовать на вкус горьковатую мякоть. За забором росли сос-ны, среди них пряталась от любопытных взоров зеленая двухэтажная дача с окном-иллюминатором на втором этаже. «Светлый призрак, кроткий и любимый, что ты дразнишь, вдаль меня маня?» – пел где-то там, на втором этаже за кремовыми шторами, бесконечно старомодный, пленительный тенор Печковский. Так бывает только на старых дачах в Подмосковье осенью…

– Эй, есть кто живой? Откройте, будьте добры. Милиция! – Колосов хриплым разбойничьим возгласом попытался разрушить эту идиллию.

Катя, стоявшая вместе с ним перед наглухо запертой калиткой, увидела на сосне за забором высоко прибитый скворечник. На его крыше сидела белка, с любопытством посверкивала на них бусинками глаз. «Те лучи согреть меня не могут – все ушло, чем жизнь была тепла», – пел в доме за кремовыми шторами всеми забытый тенор на старой пластинке.

– Откройте! – Колосов громыхнул кулаком в калитку.

– Ревешь как медведь, – одернула его Катя. – Этот Волков испугается и не выйдет к нам.

Она разглядывала дачу за забором. Таких дач много еще в Малаховке и в Краскове, были когда-то такие дачи и на Николиной Горе. Там среди книг, фарфоровых безделушек и старой мебели доживают свой век те, кто когда-то что-то значил в этом мире и кого, по сути своей, давно уже нет. Остались только образ, миф – в тех же книгах, старых фильмах, в памяти их пожилых сверстников.

Колосов опять невежливо и громко бухнул кулаком в калитку. Катя вздохнула – пробовать свою силу на безответной деревяшке – это и дурак сумеет. Но, боже мой, как же это ему нравится! И, наверное, все равно на чем тренировать удар – на досках ли этого старого забора, на ребрах ли нарушителей правопорядка…

– Иду, спешу! Сейчас открою, минутку подождите, – послышался громкий бодрый мужской голос. Печковского выключили. Заскрипела дверь на террасе, послышались быстрые шаги по ступенькам, по дорожке. Калитка распахнулась, и Катя увидела долговязого и совсем еще не старого мужчину с крашенными в вороной цвет кудрявыми волосами и смуглым лицом. Одет он был в махровый купальный халат.

– Что вам угодно? – осведомился он холодно.

Колосов высоко поднял свое удостоверение, коротко представился, буркнув: «Мы хотели поговорить с вами».

– По поводу отца Дмитрия? – долговязый Волков покачал головой. – Да, да, понимаю. Проходите в дом. Я только из ванной. Еле услыхал, как вы стучите. Как раз вода в колонке согрелась. У нас ведь здесь все не сразу – пока печь натопится, пока вода в котле нагреется.

Он широким шагом двинулся к даче, ведя их за собой. Участок был огромный, аккуратный, светлый, чистый: сосны, газон. По забору росли рябина и терн. У ворот на забетонированной площадке под навесом скучала новая белая «Волга».

Дальше террасы Волков их не пустил, однако сделал это очень тактично – галантно придвинул Кате плетеное кресло, Колосову указал на стул за овальным обеденным столом – прошу, располагайтесь. На террасе было тепло. В окна были уже вставлены двойные зимние рамы. В глубине дома капала из крана вода.

– Я только переоденусь, – сказал Волков.

– Простите, вас как по имени-отчеству? – спросил Колосов.

– Михаил Платонович.

«Ему от силы лет сорок пять, не больше», – подумала Катя. Ассоциации, навеянные видом дачи и старомодным тенором, оказались неверны. Это был очередной мираж – так тоже иногда бывает осенью в Подмосковье.

Волков вернулся в теплом свитере и спортивных брюках.

– У вас белка живет в скворечнике, – сказала ему Катя. – Такая смешная.

Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая. Он успел надеть очки – модные, без оправы. На макушке, среди крашеных кудрей, волосы уже поредели. Видимо, поэтому он, как Юлий Цезарь, старался не наклонять голову, а слегка закидывал ее назад.

– Мы все до сих пор прийти в себя не можем. Такое страшное несчастье, – сказал он.

– Вы хорошо знали отца Дмитрия? – спросил Никита.

– Мы были соседями. Сколько лет живу – столько он был в здешней церкви настоятелем. Порой мы с ним встречались, беседовали. Он был очень интересный собеседник и страстный книголюб.

– Вы ведь сами-то врач по профессии?

– Совершенно верно. Но сейчас я занят исключительно научной деятельностью, работаю над диссертацией. Поэтому только консультирую коллег время от времени в ряде клиник в Москве, Петербурге. А здесь – воля, покой, тишина. Здесь хорошо работается, хорошо думается, пишется. Поэтому почти постоянно живу здесь.