Черная вдова, стр. 50
— Позвольте, позвольте, а показания свидетельницы?
— Захожей?
— Она же говорила, что сама видела, как Сегеди выбросили… Показалось?
— Может быть, нет.
— Как же совместить? Без борьбы…
— Элемент внезапности, — пожал плечами Костенко. — Встал у окна, ничего не подозревал, ну, его и…
— Допустим, так, — подумав, согласился Мурашовский. — И сделавший это был человек, от которого Сегеди не ожидал, мягко выражаясь, пакостей.
— Совершенно верно, — кивнул Павел Иванович. — Близкий друг или такой, кто вызывает полное доверие. Например, Скворцов-Шанявский.
— А вы не допускаете, что пострадавший мог выпасть сам?
— Допускаю. Причём тут два варианта. Первый — выпал из окна случайно. Второй, как выразился задержанный, покончил счёты с жизнью. О случайном падении сказать что-либо определённо нельзя. Мало ли для чего понадобилось человеку лезть на подоконник? Штору поправить, например. Не удержался — и вниз. А вот если самоубийство, то какие мотивы? И ещё момент: Сегеди сел ужинать, намазал бублик маслом, откусил бутерброд, ждал, когда закипит чайник. И вдруг вышел в другую комнату и сиганул в окно. Что-то здесь не вяжется.
— Согласен с вами, — кивнул Мурашовский. — Конечно, перед таким страшным шагом люди ведут себя по-другому. Значит, вы больше склоняетесь к версии убийства?
— Факты склоняют, — ответил следователь.
— И кто же убийца?
— Скорее всего тот, кого застали в квартире. Скворцов-Шанявский.
— Пожилой человек, гипертоник. — Прокурор в большом сомнении покачал головой.
— Все относительно. Между прочим, Скворцов-Шанявский во время войны служил в особых частях. Устраивал диверсии в тылу у немцев. А туда знаете каких брали?
— Ничего себе вспомнили, — протянул прокурор. — В молодости и мы были рысаками.
— Не скажите, — усмехнулся Костенко. — Мой дед и теперь никому спуску не даст, а ему восьмой десяток пошёл. Насчёт же гипертонии: впервые у профессора давление поднялось здесь, в Трускавце.
— Какая же кошка пробежала между ним и Сегеди?
— Да уж наверняка пробежала, если он…
— Ну, подумайте, Павел Иванович, что может быть общего у московского профессора с курортным фотографом? — колебался Мурашовский. — Чтобы решиться на убийство, нужны очень серьёзные причины.
— Например, женщина, — сказал Костенко. — Некая Орыся Сторожук.
Он рассказал, кем она работает, откуда знает Скворцова-Шанявского.
— Этот профессор, как говорится, просто лапшу мне на уши вешал: мол, заботится о её судьбе, хочет вывести в большие артистки. А сведения, добытые нами, говорят о другом. Приударяет он за Сторожук, по пятам за ней ходит.
— Саму Сторожук вы допросили? Что она говорит? — поинтересовался прокурор.
— Её нет в Трускавце. Несколько дней назад уехала с очередным своим кавалером в Ужгород и пока не вернулась. Короче, дамочка ещё та! Не одному профессору крутит голову.
— Хороша собой?
— А вы разве её не знаете?
— Нет.
— Красавица, тут уж ничего не скажешь. Понимаете, есть основания предполагать, что Скворцов-Шанявский ревновал Сторожук к фотографу. Но это ещё не все. Когда ребята из угрозыска зашли в квартиру Сегеди, их насторожил запах.
— Какой запах? — вскинул брови прокурор.
— Вроде бы курили «травку», точнее — гашиш, — сказал следователь, протягивая Мурашовскому листок. — Был изъят окурок сигареты из пепельницы. Исследования подтвердили наличие наркотика. Гашиш обнаружен и в целых сигаретах из пачки, которая была в кармане Сегеди.
Прокурор прочитал заключение экспертизы и присвистнул:
— Вот это фактик!
— По моей просьбе, — продолжал Костенко, доставая другой документ, — провели анализ крови погибшего. В ней тоже имеется наркотик.
— А Скворцов-Шанявский случаем не балуется? — спросил прокурор, прочитав заключение судмедэксперта.
— Вроде нет. Беседовал с его врачом, говорит: не похоже. Сам профессор отрицает категорически. А почему вы об этом спросили?
— Вы, я вижу, впервые сталкиваетесь с наркоманией?
— Что верно, то верно. Читал, конечно, кое-что, но сам…
— О, Павел Иванович, мир наркоманов — жуткий мир! — сказал Мурашовский. — Как правило, их объединяют тёмные интересы. И дела. Разврат, воровство, спекуляция, фарцовка. На кайф нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. Огромные деньги! Ведь дурман продают из-под полы. Так что страсти бушуют серьёзные… Но я хочу особо обратить ваше внимание вот на что: путешествие в искусственный рай частенько кончается полным крахом. Моральным и физическим. И тогда один выход — самоубийство.
— Хотите сказать, Сегеди накурился и сиганул?
— Почему бы и нет? Вот вам причина самоубийства.
Заметив, что Костенко глубоко задумался, Мурашовский предупредил:
— Но это только версия, предположение. Надо отрабатывать и другие.
— Да-да, — встрепенулся следователь. — Туману ещё хватает. Жаль, что важный свидетель в отъезде. Возможно, она прояснила бы кое-что.
— Вы имеете в виду Сторожук?
— Её. Жду не дождусь возвращения, сразу же допрошу.
— Хорошо, работайте, Павел Иванович, — отпустил прокурор следователя.
Костенко не знал, что Орыся только что приехала с Сергеем из Ужгорода. Взволнованная Екатерина Петровна тут же сообщила ей о загадочной гибели Романа Сегеди, взбудоражившей весь город.
А о том, что Скворцов-Шанявский задержан милицией, Орысе стало известно от следователя.
Когда она вернулась из прокуратуры, Сергей учинил форменный допрос: зачем вызывали, о чем спрашивали.
— Да все о Ромке, — ответила Орыся. — С кем водился, как себя вёл последнее время. Между прочим, следователь и тобой поинтересовался.
— А я на кой черт ему понадобился? — удивился Сергей.
— Не знаю.
О том, что следователя интересовали взаимоотношения между ней и Скворцовым-Шанявским, Орыся умолчала — бури тогда не миновать.
— И что же ты про меня рассказала? — допытывался Сергей.
— Ничего. Ответила, что это моё личное дело и распространяться не намерена. Следователь отстал.
— Правильно, — одобрительно кивнул он. — А что случилось с Ромой?
— Представляешь, оказывается, он курил гашиш! А я и не замечала.
— Это тебе не алкаш. Пьяного сразу видно, а вот наркомана…
— Что, встречал таких?
— Приходилось. Не сразу разберёшь, когда под кайфом. Ромка-то, а? — покачал головой Сергей. — Кто бы мог подумать?
— Что теперь говорить, — вздохнула Орыся. — Человека нет… На похороны послезавтра пойдёшь?
— Нет! — решительно отказался Сергей. — Не люблю это дело. И вообще, надо подальше мотать отсюда. Надоел ваш Трускавец хуже горькой редьки.
— Куда мотать? — спросила Орыся, поражённая словами Сергея: впервые его что-то задело.
— Да хоть на Северный полюс, — с сарказмом произнёс он. — Как тот француз, который добрался туда один, даже без собак.
— Посмотрела бы я на тебя, — усмехнулась Орыся.
— Пошла бы со мной? — пристально посмотрел на неё Сергей.
Она не поняла: балагурит, испытывает? И на всякий случай ответила:
— Конечно!
Он хмыкнул, потрепал её по щеке.
— Ладно, я поехал.
И вышел, даже не сказав, когда его ждать.
В ту ночь Орыся почти не спала. Перед глазами все время стоял Димка.
«Господи, почти полгода не видела его! — думала Орыся. — Неужто я вечно буду прикована к Трускавцу?»
Часть четвёртая
Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля… —
гремела из репродуктора знакомая с детства песня, за окном вагона проносились бесконечные кварталы многоэтажных домов, гигантские заводские корпуса, улицы, захлёстнутые потоками автомобилей.
Глеб Ярцев стоял в коридоре, поражался громадности и необъятности столицы, вспоминал, как приезжал в Москву последний раз. Это было восемь лет назад.
Окончен девятый класс, в табеле исключительно одни пятёрки. Отец сделал ему подарок — взял с собой в командировку.
Отец… С ним всегда было легко и надёжно. Не успели сойти с поезда, как появились двое энергичных мужчин. Машина уже ждала на привокзальной площади. Потом все как в сказке: низко поклонившийся швейцар у входа в чопорный вестибюль гостиницы «Москва». Двухкомнатный номер с видом на Большой театр, роскошный ужин в ресторане. Впрочем, ресторан был каждый день. Обошли все, что находилось на улице Горького. Правда, вечерами Глеб был предоставлен сам себе. Отец возвращался поздно и обязательно навеселе. А наутро сообщал: выбил какие-то фонды, лимиты, запчасти и другие вещи, от которых сын был весьма далёк. Но Глеб не скучал: те двое бойких знакомых снабжали его билетами на концерты и зрелища, труднодоступные даже для москвичей.