Загадки последнего сфинкса (Последняя трапеза блудницы), стр. 46

Глава 24

Матвей был уверен, что Астре скоро надоест самодеятельное расследование и она откажется от этой идеи. Но та упорно двигалась вперед и увлекала его за собой. Он то и дело ловил себя на мыслях о Власе Никонове, о художнике Домнине и его коварной мачехе, о семейной драме Инги Теплинской, невольно обдумывал странные загадки, которые неизвестный преступник посылал будущим жертвам.

– Зло бросает нам вызов, – говорила Астра. – Я его принимаю. А ты?

Он вспомнил, как повез Санди выбирать наряд взамен залитого вином платья, как она откровенно и умело заигрывала с ним, проверяя силу своих чар. Он тоже был не промах – позволил ей втянуться в эту игру, чтобы потом… Да-да, он прикидывался влюбленным, чтобы выполнить задание Астры: удостовериться, есть на теле соблазнительницы татуировка в виде бабочки-бражника или нет. И ему это удалось.

Когда Санди скрылась в примерочной с платьем в руках, он схватил миниатюрную сумочку в тон выбранного ею наряда и поспешил следом. Красавица сняла свою одежду, оставаясь в одном белье, встала перед зеркалом, прикидывая, к лицу ли ей коралловый цвет… и тут увидела сзади незадачливого коллекционера. Роскошная фигура женщины, во весь рост отраженная в зеркале, повергла его в восхищенное оцепенение. Санди наслаждалась произведенным эффектом. Покорять мужчин – было ее призванием, ее главной ролью в пьесе под названием «Жизнь». Могла ли она отказать себе в удовольствии испить до дна чашу своего триумфа? Ее щеки порозовели, губы приоткрылись, а горло исторгло томный вздох…

Мужчина впился взглядом в бабочку, искусно изображенную рукой татуировщика над золотом ее лобка, скрытого крошечным треугольником кружевных трусиков. Пламенеющий на брюшке бабочки череп словно предупреждал: опасно, смерть!

– Вот… – пересохшими губами вымолвил господин Карелин. – Сумочка… вам нравится? Возьмем?

Он не сводил взора с ее гладкого тела: пленительные розовые и кремовые полутона ее нежной кожи ласкали глаз. Она милостиво полуобернулась, царственно кивнула, словно вавилонская царица Семирамида, увенчанная короной волос, отливающих бронзой и медью. Ради такого зрелища не стоило жалеть денег, и Матвей сразу забыл об астрономической цифре на ценнике. Хорошо, что у него с собой не только наличные, но и карточка. Даже если Семирамида соблаговолит купить что-нибудь еще – например, туфельки или шарфик, – он исполнит ее прихоть.

Они вышли из бутика, оба довольные, достигшие цели. Санди – с обновками; Матвей – с чувством выполненного долга. Она не догадывалась, что дорогие вещи подарены, в сущности, не ей, а другой женщине, далеко не такой ослепительной, зато столь же далеко превосходящей ее своим необъяснимым очарованием. Ни на секунду пряная эротическая аура прекрасной вдовы не затмила милый образ Астры, его «невесты», которая, казалось, не вызывала у него никаких любовных чувств.

Карелин откровенно любовался прелестями Александрины, но точно так же он любовался бы роскошным автомобилем, редким по величине и огранке бриллиантом или музейной статуей, не испытывая ни малейшего желания приобрести их для себя. Бриллиант, который уместен на выставочной витрине, будет выглядеть нелепо на лацкане пиджака. Точно так же, как нелепо смотрелся бы изящный скоростной «Феррари» на колдобинах проселочной дороги, а подлинная мраморная Венера в гостиной городской квартиры. Всему свое место и свое предназначение.

Такие блестящие распущенные женщины, как Санди, отталкивали Матвея. Эти ядовитые тропические цветы отравляют душу, опустошают сердце. Они радуют взор издалека, но вблизи с ними невозможно дышать.

В машине он заговорил о Кнопфе, о голове Медузы и о реальности сновидений.

– Вы верите в вещие сны? – спрашивал он надменную спутницу. – Это я сплю и вы мне снитесь? Или вы видите меня во сне?

Она смеялась, потряхивая мягкими душистыми локонами.

– Весь наш мир – всего лишь сладостный кошмар! – отвечала Санди. – Вопрос в том, зачем вы здесь. Чтобы любить или чтобы ненавидеть?

Заговорить с ней о Теплинском Матвей счел неуместным. Допустим, у нее нет алиби. Это не доказывает ее вину.

Он расстался с Семирамидой с благодарностью, но без сожаления. Так покидаешь раззолоченный дворец ради возвращения в теплый уютный дом.

Дома его ждала Астра. Она показала ему свой портрет, написанный Домниным. Матвей долго молчал.

– Ты… разболтала ему про зеркало? – хрипло спросил он, очнувшись от наваждения. – Про свечи?

– Не говорила ни слова.

– Но… откуда же… как он узнал? Может быть, твой отец просветил художника насчет твоих пристрастий?

– Папа не видел зеркала. В любом случае, вряд ли он стал бы разглагольствовать обо мне с посторонним человеком.

– Ты его спрашивала?

– Не вижу необходимости. Домнин гениален, он обладает даром предвидения, понимаешь? Исходя из этого, я по-новому осмыслила портрет Инги. Что, если художник невольно выступил обвинителем? Он изобразил Ингу с мертвой головой мужа в руках. Он прямо указывает на нее! Теплинский изменял жене, которая посвятила ему всю себя, и она решила наказать предателя. Он интуитивно выбрал для ее портрета образ Юдифи, как аллегорию правосудия. Женщина вершит суд над мужчиной, который должен искупить свой проступок смертью.

– Если Инга собиралась убить супруга, зачем ей было обращаться за помощью ко мне, потом соглашаться на мое предложение привлечь к расследованию тебя и даже выложить солидную сумму денег? – недоумевал Матвей.

– Она знает, за что платит. Смерть Никонова подала ей идею воспользоваться чьим-то замыслом и тем отвлечь от себя внимание. Кто станет подозревать безутешную вдову, которая заранее взялась за поиски убийцы? Правда, Михаила Андреевича это не спасло, но зато выставило Ингу в выгодном свете. У нее нет алиби на момент смерти мужа: некому подтвердить, что она сидела дома и изнывала от страха за его жизнь. Что ей стоило переодеться, загримироваться и отправиться в подмосковный городок на встречу политика с избирателями, затесаться в толпу…

– Теплинский бы ее узнал.

– В гриме? Вряд ли. Инга – артистка, она привыкла преображаться, менять облик. Пусть она артистка балета, но все же имеет отношение к театру. Впрочем, даже если неверный муж в последний момент и узнал ее, то сделать уже ничего не успел.

Карелин молча обдумал сказанное.

– Что это ты вдруг на нее ополчилась?

– Увидела Ингу в роли сильфиды, – рассказала Астра. – У нее в гостиной все стены увешаны балетными фотографиями. Сильфида, да будет тебе известно, не только дух воздуха… но и жук-мертвоед.

– Н-да… боюсь, это не основание для обвинения в убийстве.

– Конечно. Я буду искать более веские аргументы.

– Значит, Санди оправдана? Бабочка Сфинкс Мертвая Голова больше не указывает на ее причастность к смерти скрипача и политика?

– Возможно, они сообщницы. Одна прикончила Никонова, другая – Теплинского. А теперь у них обеих есть мотив для убийства Игоря Домнина. Он фактически публично разоблачил Ингу на портрете! А Санди охотится за имуществом пасынка. Тут их интересы совпадают.

– Разве Инга и Санди знакомы?

– Не исключено. Однако тщательно это скрывают.

– А Дина Никонова ни при чем?

– Мне не удалось обнаружить связи Дины с насекомыми. Никаких жуков, муравьев, стрекоз и иже с ними. Чего не скажешь о матери погибшего музыканта, Людмиле Никоновой. Девочкой она танцевала в «Хороводе пчел», была солисткой.

– Насекомые! – выразительно воскликнул Матвей. – Ты серьезно? Видишь ли, насколько я могу судить, татуировка в виде бабочки не такая уж редкость. Сильфиды, нимфы, наяды и дриады — обычные для балетной массовки образы, так же, как пчелы, божьи коровки и кузнечики – для детских танцевальных ансамблей.

Астра развела руками. У нее не было возражений.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что если Людмила Никонова в детстве или отрочестве танцевала пчелу, то из-за этого пострадал ее сын? Много лет спустя его убили! – продолжал Карелин. – И это каким-то образом связано с «Хороводом пчел»?! По-моему, бред. Прости, но…