Загадки последнего сфинкса (Последняя трапеза блудницы), стр. 38
Дина уже сожалела об опрометчивом согласии поселиться на первых порах у нее. Та боготворила сына, теперь будет боготворить внука. «А мне она уготовила участь, как две капли воды похожую на ее собственную: отказаться от себя ради сына, посвятить ему всю жизнь. Но я против! Меня не прельщает роль вздыхающей от умиления женщины, которая от рассвета до заката обслуживает маленького эгоиста со скрипкой. Нет уж, благодарю покорно!»
– Я назову мальчика Руслан, – заявила она. – Пусть растет, как обычный ребенок. Никаких скрипок, никаких музыкальных школ! Я не желаю, чтобы он был всего лишь тенью знаменитого отца – непревзойденного, недосягаемо великого, как все мертвые мэтры. Я не допущу, чтобы его сравнивали с Власом, чтобы покачивали головами и сочувственно шептались за его спиной: «Нет в нем божьей искры, нет того огня, того дивного дара, который был у отца! Бедный мальчик, он так старается, но до Власа ему далеко!» Хватит того, что я жила и продолжаю жить тенью своей матери, несравненной Екатерины Олениной. Я никогда не спою лучше, никогда так чисто, так пленительно не возьму верхних нот, никогда не заставлю публику плакать от восторга… Никогда, никогда!
Ее щеки покраснели, глаза подернулись слезами, а руки судорожно сжались. Свекровь опешила, она не ожидала такого бурного выражения протеста.
– Успокойся, Диночка, опомнись, это в тебе говорит горе. Когда боль утихнет, ты захочешь увидеть в сыне продолжение Власа.
– Ни за что! – взвилась молодая женщина. – Хватит с меня Власа! Я тоже человек и тоже представляю ценность сама по себе, а не как «жена Власа», «вдова Власа», «мать ребенка Власа»! Влас… Влас… Влас! Повсюду один только Влас! Он даже не любил меня с той же силой, с какой любил музыку, свою скрипку, свой талант!
– Но это же естественно.
– Естественно?! Вы считаете естественным, когда один человек превращается в придаток другого?
– Зачем же… зачем ты вышла замуж за моего сына? – с глубочайшим недоумением спросила Людмила Романовна. – Ты-то сама любила его? Или просто хотела купаться в лучах его славы?
Дина зарыдала, опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
– Хотела… по глупости! – сдавленно выкрикнула она. – Да, да… признаюсь вам в этом страшном проступке! По молодости, от недостатка опыта я решила стать женой звезды, жить рядом с ним, смотреть на поклонение, которое оказывают ему, а не мне, расставлять преподнесенные ему букеты, перебирать предназначенные ему подарки… слушать восторженные речи и расточаемые ему похвалы, вытирать пыль с его призов и наград, сносить наглость поклонниц, роем кружащихся вокруг него, и не сметь ни словом, ни жестом выразить своего недовольства, возмущения и ревности. А ведь я страдала, только никто не замечал моих мук. Как же! Все внимание окружающих было приковано к Власу, его выступлениям, его триумфальному шествию по лучшим концертным залам Европы…
Людмила Романовна со все возрастающим изумлением слушала ее истерический монолог-исповедь, ужасаясь и обмирая от пронзившей ее догадки. Неужели любовь Дины к Власу незаметно превратилась в ненависть и смерть мужа, оглушившая ее, на самом деле принесла ей облегчение и освобождение? Теперь никто не отнимет у нее гениального красавца-супруга, никто! Теперь, беспомощный и лишенный возможности взять в руки скрипку, придавленный мерзлой землей и мраморным надгробием, он будет принадлежать ей безраздельно, навеки. И она этому рада! Она упивается этим новым, незнакомым ей ощущением власти над ним…
Людмила Романовна пробудилась и прозрела.
– Господи! – застонала она. – Господи-и-и…
Слабые натуры нередко стремятся под сень великих и потом, не выдерживая того высокого накала, который создают вокруг себя эти люди, начинают бунтовать, обвинять их во всех своих несчастьях и проклинать тот миг, когда они соединились с ними. Вероятно, так произошло с Диной. Рядом с богом может быть только бог…
«Что же это я? – укорила себя Людмила Романовна. – Моя гордыня застилает мне глаза и студит сердце. Ведь эта девочка, эта раненная насмерть птичка тоже ребенок, Катина дочь, мать моего внука. Хорошей или плохой женой была она Власу, другой ему судьба не дала. Каждый получает то, что заслужил. Существует высшая справедливость, непостижимая человеческим разумом, непонятная ему и чуждая его рассуждениям. Или вовсе нет никакой справедливости – нигде – и все это лишь химера, рожденная сознанием?»
– Дина, – твердо произнесла она, беря невестку за влажную дрожащую руку. – Ты убила Власа?
Глава 20
Домнин священнодействовал.
Он наносил последние мазки на сияющую дочь Эроса – солнцеликую красавицу. Как он назовет ее? «Мандрагоровая дама»? «Даная в венке»? А может быть, «Обнаженная Маха»? Это будет подражание Гойе, страстному испанцу, который воспевал своей кистью броскую красоту женщин. Махой в его стране прозвали привлекательную и чувственную кокетку, нестрогую и доступную, в жилах которой бурлит горячая южная кровь.
– Маха с большой буквы – это другое, – бормотал художник. – Вернее, другая. Я чую ее запах с привкусом крови, ее сладкое, обжигающее дыхание. У Климта есть «Золотая Адель», а у меня будет «Золотая Санди» – я зашифрую ее имя в завитках орнамента…
В окна мастерской лился полуденный свет, придавая картине золотое мерцание. Запрокинутое лицо женщины казалось неправдоподобно прекрасным, словно сотканным из звездных отблесков…
Раздался глухой стук в дверь. Звонок вышел из строя еще прошлой зимой, но Домнин не торопился ставить новый. Ему мешали чересчур резкие звуки. «Кого это принесло в неурочный час? – подумал он. – Утреннего сеанса я никому не назначал… натурщица должна прийти после обеда. Что за оказия?»
Художник выходил из себя, когда без позволения нарушали его покой. Вдохновение так легко спугнуть…
Стук повторился, на этот раз громче и настойчивей. Выругавшись, Домнин отступил от мольберта, с сожалением отрывая взгляд от золотоволосой богини, и пошел открывать.
На посыпанном песком порожке стоял парень с раскосыми глазами и скуластым лицом, держал в руках корзину с лилиями, упакованными в прозрачную пленку.
– Холодно, – оправдывался он. – Цветы замерзнут. Ваш заказ…
– Какой еще заказ?
– Мое дело – доставить, – сказал парень, переминаясь с ноги на ногу. – Возьмите.
Он протянул корзину художнику, повернулся и был таков. Так ему приказали в магазине. Клиент заказал услугу по телефону, щедро оплатил ее и велел исполнить все в точности.
Домнин в сердцах захлопнул дверь и поставил цветы на тумбочку в коридоре. Кому взбрело в голову присылать ему лилии? К упаковке была пришпилена записка. Из любопытства он разорвал конверт и, не веря своим глазам, прочитал: «Когда ты умрешь? Отгадай. Сфинкс».
Художник рванулся к двери, выглянул… но посыльного и след простыл.
– Что за ерунда? – буркнул он, бросив записку на пол.
Сделал несколько шагов по коридору, остановился, вернулся и подобрал сложенный вдвое маленький листок с одной только строчкой. Прочитал вслух:
– Когда ты умрешь? Отгадай…
До него начал доходить смысл происшедшего.
– Сфинкс! – фыркнул он. – Надо же! Маслов небось шутки шутит?
Он набрал домашний номер скульптора. Тот не взял трубку. Дрыхнет, наверное, после попойки.
Домнин вернулся к мольберту, но работа не шла. Вдохновение упорхнуло, капризная муза покинула обитель художника. Он посмотрел на страничку перекидного календаря: свободное время нужно чем-нибудь заполнить. Позвонить, что ли, госпоже Ельцовой? Пусть приезжает на сеанс.
– А ты подожди пока, – ласково шептал он, набрасывая на картину кусок ткани. – Давай я тебя прикрою. Красота бережного обращения требует…
Минуту спустя он уже говорил по сотовому с Астрой.
– Сможете уделить мне полтора часика?
– Конечно!
– Тогда я жду.
В ожидании он мерил шагами свободное пространство мастерской, мысли крутились около полученной вместе с цветами записки. Низкопробный розыгрыш! Кому это понадобилось?